Автор: Ляпин Денис Александрович
Журнал: История: факты и символы. 2016
Проблема освоения южнорусского пограничья в XVI-XVII вв. имеет много аспектов, связанных с различными подходами и методиками. Последнее время процесс колонизации Центрально-Черноземного региона успешно изучается тамбовскими исследователями [4, с. 233-248; 5, с. 616; 7, с. 80-85; 8, 9-16]. Их плодотворное сотрудничество с крупными зарубежными учеными-демографами повлияло на развитие методик исследования в области исторической демографии. В изучении колонизации «степного фронтира» Юга России тамбовские исследователи добились безусловных успехов. В этой связи изучение процессов урбанизации (в экономическом, военном, политическом и культурологическом аспектах), которые следовали за колонизацией обширных лесостепных и степных пространств, приобретают дополнительную актуальность. Особенно важно изучение XVII в. как переходного времени, когда крепости и остроги стали превращаться в полноценные города.
Одним из важнейших признаков урбанизации является наличие торгово-ремесленного населения в городах, причем этот слой должен преобладать в процентном соотношении. В этой связи, появившиеся во второй половине XVI-XVII вв. крепости на южной окраине Российского государства, где абсолютно преобладало военно-служилое население, прошли долгий путь своего развития, став в начале XVIII столетия полноценными городами в социально-экономическом отношении. Изучение процесса урбанизации этого региона, границы которого в разные периоды отчасти совпадали с территорией современного Центрального Черноземья, является актуальной задачей современной исторической науки.
Однако не менее значимым является изучение социально-культурных изменений, сопровождавших процесс перехода от крепости к городу. В этой связи следует обратиться к историко-антропологическому аспекту изучения прошлого. С точки зрения исторической антропологии город является одной из форм организации человеком природного пространства, следовательно, в устройстве города отражалась не только текущая практическая необходимость, но также сознание и культура его создателей.
Изучение города периода освоения Юга в ХVI-ХVII вв. с этих позиций позволит лучше понять основные факторы, позволяющие русскому населению вырабатывать наиболее устойчивые и эффективные модели развития социальной системы с учетом природно-климатических, военных, политических и экономических факторов. В этой связи историко-антропологичсеккий подход позволит под новым углом рассмотреть феномен самоорганизации и колонизации русским населением обширных лесостепных и степных территорий Юга в конце XVI-XVII вв.
Здесь мы ставим своей целью показать крепость на начальном этапе своего существования: проанализировать повседневно-бытовые и поведенческие модели деятельности, которые позволят нам выделить некоторые единицы интегративной деятельности местного общества как единой динамической организации.
В центре нашего внимания два города-крепости – Елец (1592-1593) и Воронеж (1594). Этот выбор обусловлен сохранностью источников: только по этим городам сохранились документы о постройке и заселении на начальном этапе. Впервые некоторые документы о строительстве и заселении Ельца были изданы Г.Н. Анпилоговым [1]. Затем дело было полностью опубликовано в 2001 г. [3]. Документы о строительстве Воронежа также частично публиковались Г.Н. Анпилоговым, а затем использовались В.Н. Глазьевым в работе о воронежских воеводах [2]. Полностью они до сих пор не введены в научный оборот [9].
Строительство Воронежа началось в 1585 г. под руководством воеводы С.Ф. Сабурова на месте русского сторожевого пункта [2, с. 16-17]. Процесс постройки города начался поздней осенью 1585 г. служилыми людьми из Данкова, Ряжска, Михайлова, а закончился летом 1586 г. Город стал крупной крепостью на Дону, он закрывал собой один из путей вторжения татар на Русь [6, с. 202]. Строительство Воронежа повлекло за собой осложнение русско-крымских отношений, поскольку татары считали, что русские не должны были выходить за реку Быструю Сосну. В итоге в качестве ответной реакции в 1587 г. сорокатысячное крымское войско нанесло удар по городу Крапивна, полностью уничтожив его. Татары разграбили также окрестные села и деревни, взяли в плен много людей и угнали скот [6, с. 204]. Затем на Верхний Дон совершили несколько нападений отряды, посланные из Речи Посполитой, которые в 1590 г. обманом захватили и разрушили Воронеж [2, с. 16-17]. Вскоре было принято решение о восстановлении города, и в 1594 г. он был построен вновь.
Решение о строительстве Ельца было принято в 1591 г., сразу после крупного набега летом 1591 г., который совершил крымский хан Казы-Гирей. Строительство Ельца было поручено А.Д. Звенигородскому и И.Н. Мясному.
План строительства Ельца и Воронежа был конкретно связан с ландшафтом: город являлся как бы продолжением существовавшего природного пространства. Крепость занимала наиболее возвышенное место, башни старались ставить на естественных высотах, или стратегически важных участках. Слободы тянулись в стороны от крепости вдоль реки. Оба города имели две стены укреплений. Первая защищала центр, где располагались наиболее важные постройки. Вторая стена (острог) окружала слободы [3, с. 101].
Население Ельца, как и Воронежа, по нашим подсчетам, составляло, примерно, 3 тысячи человек. При этом каждая семья имела свой двор, включавший комплекс построек, и небольшой огород, не считая земельных участков за территорией крепости и острога.
Социальный состав первых жителей Ельца выглядел следующим образом: 200 детей боярских (первое время они проживали в городе), 600 городовых казаков, 200 стрельцов, 100 донских казаков, 20 пушкарей, затинщиков, воротников, 20 священнослужителей. Для Воронежа цифры определяются приблизительно: 200 донских казаков, 200 стрельцов, 200 казаков, 20 пушкарей, затинщиков, воротников, 20 священнослужителей, 10 черкасс. Эти данные можно представить в следующей диаграмме:
Обращает на себя внимание наличие большого числа казаков в крепостях. Безусловно, это связано с практической необходимостью. Казачество здесь делилось на две группы: городовые и донское (а в Воронеже это еще и черкассы). Городовые казаки использовались, в отличиие от стрельцов, в различных службах -посылались в разъезды, патрули, сопровождали обозы и послов, они могли быть использованы в качестве пехоты, при обороне крепости. Донские казаки являлись профессиональными войнами, они получали большое жалование, имели крупные земельные участки, но в то же время сохраняли свою автономность. Показательно, что в Ельце и Воронеже их слободы не прилегали к крепости и находились на некотором расстоянии [9, л. 72].
Стрельцы составляли местную пехоту, которая использовалась для патрульной службы в крепости, им поручалась охрана стратегических объектов, кроме того, они наделялись милицейскими функциями.
Дети боярские представляли собой наиболее привилегированную группу местного общества, хотя не все из них отличались большим материальным достатком. В их задачу также входила патрульная и сторожевая службы, кроме того, они посылались в разъезды и станичные отряды.
Пушкари, затинщики и воротники обслуживали крепостные укрепления, отвечали за их сохранность и состояние. Священнослужители не подчинялись светским властям в судебных делах, хотя активно взаимодействовали с ними в остальных сферах. Их главной задачей была организация религиозной жизни населения.
Все служилые группы представляли собой определенные корпорации, которые были объединены общностью прав и обязанностей. Они делились на группы: десятки, полусотни, сотни. Во главе городовых казаков и стрельцов стояли головы, донскими казаками управляли атаманы и есаулы, а дети боярские решали все вопросы коллективно. Пушкари, затинщики и воротники напрямую подчинялись воеводе.
Вся эта служилая масса представляла собой единую систему, которая успешно функционировала не только в военном отношении, но и в хозяйственно-бытовом. У каждой группы были свои места проживания – слободы, свои районы для выпаса, участки под пашню, свои внутренние взаимоотношения. В результате в подобных группах сразу возникала особая корпоративная психология, делившая вчерашних крестьян (стрельцов и казаков) на обособленные группы, часто вступающие в конфликты [10].
Все служилое население подчинялась местному воеводе и его помощнику -городовому голове. Несмотря на массовые бытовые конфликты, дисциплинированность местного общества была достаточно высокой. Большую роль здесь играли не столько профессионализм и строгое выполнение приказов, сколько практическая необходимость, способствовавшая развитию коллективизма и духа взаимопомощи. Эффективное строительство слобод, крепостных и оборонительных сооружений в условиях военной опасности в степной зоне заставляю местное население выполнять работу сообща, решать задачи общими усилиями, объединяться для совместных действий, а значит развивать самоорганизованность и самодисциплину, чувство общего долга, умение жертвовать личными интересами ради общественных нужд.
В Воронеже и Ельце в строительстве укреплений участвовали не только стрельцы и казаки, которые обязаны были выполнять подобного рода работы, но и дети боярские и донские казаки [6, с. 202]. Через какое-то время привилегированные группы отказывались от участия в «городовом деле», но не потому, что это не входит в их обязанности, а в силу занятости в других важных мероприятиях. Кроме того, в условиях отсутствия крестьян они сами распахивали свои пашни. Воронежские казаки просили только дать им более удобные участки.
Строительство крепостных стен требовало совместных усилий большого числа людей: деревья валили в лесу в нескольких километрах от строительного участка, возили на собственных лошадях или переносили без них, обрабатывали, вкапывали в землю, соотнося с имеющейся частью стены [9, л. 163-163 об.]. Коллективные усилия требовались и в частных вопросах: постройка собственных домов, их размещение и укрепление стеной слобод (за боеспособность слобод отвечали сами жители).
В итоге, общие трудности способствовали выработке эффективного способа организации пространства. Крепость была самостоятельным сообществом, состоящим из небольших служилых групп, имевших самостоятельность в решении собственных дел. При этом воевода выступал арбитром в решении различного спектра вопросов, связанных не только с военной, но и с бытовой стороной жизни. В этом смысле для населения крепости был характерен своеобразный патернализм и традиционные патриархальные взгляды на общество.
Например, воронежский воевода Б. Хрущев боролся с неподобающим поведением жителей, которые «держали у себя пиво и вино и сидели по ночам с огнем» [9, л. 4-5]. В этой связи вызывает интерес перечень обязанностей, которые надлежало исполнять елецкому казачьему голове А. Хотяинцеву в отсутствие воеводы: беречь город от огня, «жить смирно», бороться с «воровством» и пьянством, лично осматривать город и острог каждый день, запирать ворота на ночь [9, л. 102]. Первоначально слово «смирно» означало «покорно, тихо, кротко», смириться – значит быть послушным своей судьбе. Слово «воровать» значило «заводить бунт, мятеж, выступать против власти». Следовательно, градоначальник должен был поддерживать дисциплину, порядок не только в смысле исполнения обязанностей по службе, но и в общественно-бытовом отношении.
Для того чтобы лучше понять специфику организации местного сообщества, необходимо определить особенности поведения и самосознания местных жителей. Конечно, устойчивость к бытовым и жизненным трудностям, о чем мы говорили в связи с развитием чувства коллективизма, была связана отчасти с тем, что вхождение в новые социальные условия было часто добровольным. Трудно сказать, что именно заставляло материально обеспеченного крестьянина средней Оки переходить в стрельцы или казаки степной крепости. Привычную стабильность он менял на риск и опасность. Вот описание имущества крестьянина, перешедшего в казачью службу в 1593 г. в Елец: 17 рублей, «два мерина: мерин рыж, а другой гнед, цена 6 рублев…, да две коровы цена 2 рубля, [да] две шубы бораньих, да серьмяга сера, а цена шубам и серьмягам полтора рубля, да десятеро овец 3 рубля, да десятеро свиней 3 рубля ж, да всякая подвореноя рухледь подворенная, а у брата моего. лошадей, коров, овец, свиней и всякой подворной рухледи (имущества) и платья на 40 рублей с полтиною, да хлеба: 20 чети ржи, 20 чети овса, 3 чети пшеницы, 3 чети гороху, 4 чети гречи, 5 чети ячмени и 2 чети семени конопляного» [9, л. 8 об.].
В другом случае пришедший на службу в Елец бывший крестьянин перечисляет свое имущество, удержанное его бывшим помещиком, так: «мерин гнед, да корова, да телица, да пятеро овец, да десятеро свиней, да четыре полтины мяса, да двадцать куриц, да взял у [мен]я ормяк, да крашенину, да шапку женскую камчяту бе[лую], да шапку нагольнюю лисью, да коробью с рубашками, да два кру[га], да сошники с полицами, да две косы, да четыре серпа, [да] котел пивной с кручем, да две бочки пивных, да четыре напола, [да] три кадки с капустою, да.хлеба тритцать чети р[жи], да сорок чети овса, да пять чети гречихи, да осьмину про[са]. [А] оземи, государь. полторы д[есятины]» [6, л. 42 об.].
Таким образом, мы видим город-крепость южнорусского пограничья конца XVI в. как один из способов организации служилого сообщества, специфика которого определяется в связи с экономическими, климатическими, военными, политическими факторами, а также с особенностью политической культуры и самосознания местного населения.
В рамках статьи нами были показаны только некоторые формы поведенческой модели местного населения. Прежде всего, отметим такие важнейшие показатели, как коллективизм, самоорганизация, самодисциплина, а также присущий населению патернализм, проявлявшийся в отсутствии четких границ личной (частной) и общественной жизни. Все это создавало условия для выработки основных показателей интегративной деятельности, с помощью которых местное общество успешно осваивало новое природное пространство в условиях военных действий:
- Совместный труд, общинное начало, коллективизм.
- Частный интерес ставится ниже общественной необходимости.
- Патерналистические взгляды на власть.
- Наконец, личный интерес в стремлении обосноваться на новых землях, получить новый статус.
Следует отметить также еще один важный фактор: стрельцы и городовые казаки являлись крестьянами с опытом ведения хозяйственной деятельности. Этот опыт вполне компенсировал отсутствие военных навыков, поскольку от первых поселенцев требовалось не столько умение воевать, сколько умение выживать, приспосабливаться к новым условиям. Они заводили свое хозяйство, занимались промыслами и ремеслами в свободное от службы время. Кроме того, государство активно использовало стрельцов и казаков для распашки казенной десятинной пашни. Таким образом, город-крепость имел не только военную, но и хозяйственную функцию, его жители кроме военных задач решали еще и экономические: создать вокруг себя освоенный в хозяйственном плане регион, связанный экономически с другими русскими городами. Следовательно, хозяйственные навыки служилых людей также являлись важнейшим интегративным фактором в процессе колонизации южнорусской окраины.
Список литературы
1. Анпилогов Г.Н. Новые документы о России конца XVI – начала XVII в.- М., 1967.
2. Глазьев В.Н. Воронежские воеводы и их окружение. – Воронеж, 2007.
3. Глазьев В.Н., Новосельцев А.В., Тропин Н.А. Российская крепость на южных рубежах. Документы о строительстве Ельца, заселении города и окрестностей в 1592-1593 годах. – Елец, 2001.
4. Жуков Д.С. Эвристический потенциал фрактального моделирования процессов включения южнорусского фронтира в состав России в XVII – середине XIX вв. / Д.С. Жуков, С.К. Лямин, В.В. Канищев // Границы и пограничье в южнороссийской истории: Материалы Всероссийской научной конференции. – Тамбов, 2014. – С. 233-248.
5. Жуков Д.С. Фронтир и фрактал: результаты компьютерного моделирования динамики южно-российского фронтира в середине XVII-XVIII вв. / Д.С. Жуков, В.В. Канищев, С.К. Лямин // Вестник Тамбовского университета. Серия: Гуманитарные науки. – 2013. – № 10 (126). – С. 6-16.
6. Загоровский В.П. История вхождения Центрального Черноземья в состав Российского государства в XVI веке. – Воронеж, 1989.
8. Мизис Ю А. Проблема формирования русского фронтира на юге России в XVI – первой половине XVIII в. в отечественной историографии / Ю А. Мизис, С.Г. Кащенко // Вестник Санкт-Петербургского университета. – Серия 2. История. – 2011. – № 1. – С. 9-16.
9. РГAДA. Ф. 141. Оп. 1. Д. 1; Д. 2. Выражаю благодарность В.Н. Глазьеву за предоставленные материалы.
10. Рощупкин A. Социальное сознание служилого человека южного пограничья Московского государства в конце XVI в. // История: Факты и символы. -2015. – № 2. – С. 42-51.