Автор: Лаврентьев Александр Владимирович
Журнал: Studia Slavica et Balcanica Petropolitana 2014

В Королевской Оружейной палате (Стокгольм) хранится шлем с круговой надписью «ШЕЛОМЪ KHЯЗЯ ИВАНА ВАСИЛИЕВИЧА ВЕЛИКОГО КНЯЗА СНА ВАСИЛИА ИВАНОВИЧА ГОСПОДАРА ВСЕА РУСИ САМОДЕРЖЦА». Принадлежавший царской казне, шлем, как полагают, в Смуту начала XVII в. оказался в Речи Посполитой, откуда, в свою очередь, был вывезен шведами во время Потопа, между 1655 и 1660 гг., в Стокгольм, где и хранится по сей день1.

«Шеломъ», как полагают исследователи, либо восточного происхождения, а кириллическая надпись нанесена в Москве, либо был изготовлен в Москве оружейными мастерами с Востока и надпись, в таком случае, принадлежит их московским коллегам 2.

Скорее всего, истине соответствует первая версия. Кириллическая надпись не просто вторична по отношению к первоначальному декору. Она втиснута в единственный узкий, оставшийся незаполненным по чисто декоративным мотивам, просвет между широким орнаментальным поясом нижней части шлема и декором верхней его части. Совершенно очевидно, что в первоначальном замысле декора кириллическая строка на шлеме не планировалась.

Выводы о личности владельца шлема естественным образом делались из анализа надписи, в которой упомянуто два имени, и речь в ней идет о московских суверенах, отце и сыне. Открывает надпись имя Ивана Васильевича, а завершает Василия Ивановича.

Сомнений в том, кому предназначался шлем, надпись как будто бы вызывать не должна — тому, чье имя начинает круговую строку, князю Ивану Васильевичу, будущему царю Ивану Грозному, сыну великого князя Василия Ивановича, имя которого стоит вторым. Если это так, то ясна и датировка надписи, короткий промежуток между 1530 и 1533 гг., годом рождения великокняжеского первенца, Ивана Васильевича, и годом кончины его отца, великого князя Василия III3. Тем не менее, некоторые сомнения все-таки возникают, и они двоякого рода.

Во-первых, если стоящий первым Иван Васильевич действительно наследник московского великокняжеского стола, то он вообще-то титулуется дважды, впрямую «князем», и, опосредованно, «великого князя сыном», а его отец, великий князь Василий Иванович, в таком случае, вообще не имеет при имени великокняжеского титула — он только «господарь всея Руси самодержец». Возможно ли так?

Во-вторых, имея в виду младенческий возраст Ивана Васильевича, коль скоро речь идет о максимум трехлетнем будущем «Грозном царе», надо в определении владельца все-таки учитывать и размеры «шелома», длина окружности которого, 65 см4, соответствует современному, отнюдь не детскому, размеру головного убора.

В надписи при именах присутствуют два важнейших определения: «господарь всея Руси» и «самодержец», выводящие нас сразу в один из ключевых периодов становления политического самосознания Российского государства, рубеж XV-XVI вв.

Титулование великих князей Владимирских «государями всея Руси» существовало едва ли не с XII в., но только в княжение Ивана III и его наследников — сына, Василия III, и внука, Ивана Васильевича (до царского венчания в 1547 г.) — «государь (господарь) всея Руси» вошло в регулярное употребление как составная часть великокняжеского титула5. При этом «титлы» всех трех последних великих князей обязательно включали и собственно «великокняжескую», и «государьскую» части6; примеры, когда великий князь титуловался только «государем» («господарем»), без «великий князь», — как будто бы не известны.

«Двойное» титулование стоящего первым в надписи на стокгольмском шлеме Ивана Васильевича — прямое («князь») и опосредованное, через сыновний статус («великого князя сын»), при отсутствии титула «великий князь» у второго имени, Василий Иванович (как полагают, отцовского) — представляется в связи с этим идущим в разрез традиции.

Завершающий надпись титул «самодержец» заслуживает особого внимания.

А. И. Филюшкин заметил, что ни Василий III, ни Иван Грозный так себя не титуловали, это обращение применялось в основном иностранными дипломатами по отношению к московским суверенам, а официально «самодержец» вошло в титулатуру вообще только в царский период, при Федоре Ивановиче7.

Тем не менее, хорошо известно, что первое официальное самотитулование самодержцем московского суверена относится все-таки к более раннему времени — 1492 г., но связано оно не с дипломатией. Его содержит надпись на Спасских (Фроловских) воротах Московского Кремля с именем заказчика строительства — Ивана III8, и это не единственный пример за время правления великого князя. В Извещении о пасхалии на тот же 1492 г. митрополит Зосима величает великого князя московского «государем и самодержцем всея Руси», и так же Иван III титулуется в Чине венчания наследником Дмитрия-внука 1498 г.9

При этом титулатура государственных печатей Ивана III, равно как и (на что обратил внимание А. И. Филюшкин) документов времени его правления, определения «самодержец» не содержит10. Возможно, сферой применения определения «самодержец» была внутренняя, придворная среда. Если это так, то вышеприведенные примеры показывают, что самохарактеристика «самодержец» в надписи на стокгольмском шлеме может указывать на время правления Ивана III.

Вообще надпись надо рассматривать в широком контексте ситуации с титулами московских Калитовичей рубежа XV-XVI вв. Начать же стоит не с состава титулов, а с соседства в надписях имен правителя-отца и наследника-сына и распределения между ними первенства.

В надписях на предметах очередность имен всегда строилась по одному стандарту, учитывающему «стареишинство» упоминаемых в надписях лиц, возрастное и политическое, естественным образом совпадавшие.

Во-первых, сохранились официальные надписи с упоминанием при правителе-отце сына или сыновей, имена которых всегда помещались после отцовского. Так выглядят, например, надписи 1600 г. с именами царя Бориса Федоровича Годунова и наследника, царевича Федора Борисовича: сохранившаяся до наших дней под куполом колокольни Ивана Великого в Кремле и аналогичная, недошедшая до нас, Троицкого собора г. Пскова11, а также схожего содержания надписи на кремлевских постройках XVI в.12 Такую же последовательность в написании имен — сначала отец, а потом сын — сохранила и политическая традиция XVII в.13 Всегда, повторимся, и по не требующим особых объяснений причинам первым фигурировало имя отца-правителя и только потом наследника-сына.

Во-вторых, известны надписи сходной со стокгольмским шлемом структуры на предметах, принадлежавших детям московских суверенов (существовали, само собой, и надписи без упоминания имени отца 14). Выглядят они так: «Перечница царя государя и великого князя Ивана Васильевича всея Руси сына царевича Федора» 15, «Достокан государя царя великого князя Ивана Васильевича всея Руси сына царевича князя Федора» 16.

Если речь шла о заказе предмета отцом для сына или отцовском пожаловании, то и здесь «стареишинство» естественным образом соблюдалось как, например, в надписи на шлеме, заказанном Иваном Грозным для сына, царевича Ивана Ивановича 17 (об этом шлеме речь подробнее пойдет ниже), или братине, пожалованной царем Михаилом Федоровичем сыну, царевичу Ивану Михайловичу 18.

В тех случаях, когда титулы отца и сына не представляли собой единой строки, надпись с именем и титулом отца помещалась выше имени сына, как, например, круговые строки на стакане с именами царя Алексея Михайловича и царевича Алексея Алексеевича 19. Таким образом, имя отца во всех известных случаях открывало надпись, а имя сына — завершало.

Если следовать вышеизложенной логике расположения имен в надписях XVI-XVII вв., то либо надпись на стокгольмском шлеме является необъяснимым исключением, либо стоящий первым Иван Васильевич в надписи на шлеме должен быть все-таки отцом, а следующий за ним Василий Иванович — его сыном.

Ситуация, когда в доме московских Калитовичей современниками были соименные надписи на шлеме Иван Васильевич и Василий Иванович (но первый был отцом, а второй — сыном) имела место тремя десятилетиями ранее гипотетической даты изготовления стокгольмского шлема — в пору великого княжения Ивана III при наследнике стола князе Василии Ивановиче. В надписи, однако, если Иван Васильевич — действительно отец, он титулуется «князь», Василий же Иванович, гипотетический сын первого, титулуется сначала «великого князя сын», а затем даже «государь всея Руси». Последнее кажется невероятным, но известен пример титулования другого сына Ивана III усеченным «всея Руси» при одновременном отсутствии этого титула у отца. В 1477-1478 гг. был изготовлен московский «золотой угорский», подражание венгерскому золотому дукату, с именами Ивана III на аверсе и его сына от первого брака, Ивана Ивановича, на реверсе, титулуемых как «КН[Я]ЗЬ ВЕЛ[И]КИ[И] ИВАН ВАСИЛЕ[ВИЧ]» и «КН[Я]ЗЯ В[Е]Л[И]КОГО ИВАН[А] ИВАНОВИЧ[А] ВСЕЯ РУСИ»20.

На «золотом угорском», как видим, одинаковый великокняжеский титул носят и отец, и сын, и это далеко не случайно. Вопрос об одновременном титуловании старших сыновей и внука при жизни отца и деда, Ивана III, титулом великого князя имеет некоторую предысторию.

Великокняжеским титулом по понятным причинам всегда обычно владел один из московских Рюриковичей, первенствующий. Но с 1448 г., в княжение великого князя Василия Васильевича Темного (1425-1462 гг.), впервые в истории дома московских суверенов титуловаться великим князем стал по воле отца и при его жизни и его старший сын. Восьмилетний на тот момент князь Иван Васильевич, будущий Иван III, получил вместе с титулом великого князя от отца в управление Переяславль21.

В княжение самого Ивана III великим князем в официальных документах при жизни отца титуловался уже его старший сын, рожденный в первом браке, князь Иван Иванович Молодой, провозглашенный еще при жизни отца наследником великокняжеского стола и остававшийся им до безвременной кончины в марте 1490 г. Иван Иванович получил, как и ранее его отец от деда, территории в управление, в поземельных актах писался великим князем22 и имел собственную печать с великокняжеским титулом23. Оба «великих князя», отец и сын, исповедовались у одного духовника, который был еще и общим, одним на двоих печатником24, т. е. хранителем двух великокняжеских печатей. Запись на замечательном памятнике книжности времени Ивана III, Буслаевской Псалтыри, гласит, что «Книга сия написана в лета великихъ князи Ивана Василиевича и Ивана Ивановича самодержецъ Руския земли»25.

Восемь лет спустя после кончины «князя великого» Ивана Ивановича, в 1498 г., великий князь Иван III назначил наследником «стола» не старшего сына от второго брака, Василия Ивановича, а внука, Дмитрия Ивановича, утвердив его в этом качестве особой церемонией в Успенском соборе Кремля с возложением «шапки» и провозглашением соправителем деда с титулом великого князя. Во время церемонии, согласно сохранившемуся «чину поставления», многолетие провозглашалось двум великим князьям: сначала деду — «великому князю Иоанну Васильевичю Владимерскому и Ноугородцкому всея России самодержцу», потом внуку — «великому князю Дмитрею Ивановичю Владимерскому и Ноугородцкому всея России»26. Заметим, при равенстве великокняжеского титула Дмитрий-внук не титуловался самодержцем.

Первенство внука среди мужской части семьи Ивана III продлилось, однако, недолго, всего несколько месяцев. «От Софии (великой княгини Софьи Фоминичны Палеолог, второй жены. — А. Л.) у Иоанна было пять сыновей. Он наделил их наследством еще при жизни. Гавриилу (Василию Ивановичу. — А. Л.) приказал Новгород Великий, прочим подарил остальное по своему усмотрению»27. Событие, описанное С. Герберштейном, произошло в 1499 г.28 — «того же лета июля в 29 князь великии. пожаловал своего сына князя Василья великим княжением, Новым городом и Пъсковом и нарече его великим князем, и благословиша его митрополит Симан на великое княжение новгороцкое»29.

Таким образом, великокняжеский домен, Новгород Великий, был передан не великому князю Дмитрию Ивановичу, а князю Василию Ивановичу, и всего год спустя после наречения Дмитрия-внука наследником и великим князем юридическое основание для такого же великокняжеского титулования получил от отца третий мужчина великокняжеской семьи, первенец от второго брака, князь Василий Иванович.

Л. В. Черепнин связывал пожалование Василия Ивановича Новгородом с задачей укрепления западных границ на случай войны с Литвой30, но это было, несомненно, решение политическое. По старой русской традиции, сувереном Великого Новгорода действительно считался великий князь, в нашем случае — сам Иван Васильевич. Но в решении отца фигурировал еще и Псков, в котором это решение Ивана III было истолковано как болезненный разрыв с политической традицией, вызвало серьезные политические разногласия «пскович» с Кремлем. Приехавший в Псков в 1499 г. «посол от великого князя» сообщил «псковскому князю Александру Володимеровичю (московскому наместнику, князю Александру Владимировичу Ростовскому. — А. Л.) и посадником и. всему Пскову, что де я (Иван III. — А. Л.). сына своего пожаловал великого князя Василья, дал емоу Новгород и Псков». Посадники, «здумавше со пъскович», послали в Москву делегацию «бити челом князем великим Ивану Васильевичю и вноукоу его Дмитрию Ивановичю, чтобы держали отчину свою въ старине, а которои бы был велики князь на Москве, тои бы и нам был государь». Приезд псковичей в столицу вызвал гнев Ивана III, арест части делегации и резкую отповедь псковичам: «Чи не волен яз въ своем вноуке и оу своихъ детех? Ино кому хочю, тому дамъ княжество!»31 — совершенно в духе внука великого князя, царя Ивана Грозного («а жаловати есмя своих холопей вольны, а и казнити вольны же есми были»32). С прибывшим вскоре во Псков новгородским архиепископом Геннадием Гонзовым псковичи имели долгий спор («и того много томилося со владыкою»), может ли он «молити бога за князя великого Василья», поскольку вопрос в Москве еще не решен, «и не имя тому веры, что быти князю Василью великим князем новгородцким и псковским»33. В итоге коллизия разрешилась, причем в пользу псковичей — Пскова Василий Иванович в этот раз не получил, город остался за его отцом34.

Считается, что отрицательное отношение псковичей к проекту было спровоцировано угрозой нового подчинения Пскова Новгороду35, но, как представляется, дело было в ином. В Пскове точно уловили двусмысленность ситуации при московском дворе, поскольку «присылка» наместника — «князя», древняя привилегия суверена, в пока еще сохранявший управленческую «старину» Псков теперь переходила к наследнику при живом отце, т. е. фактически понижала статус Пскова. Новгород же уже не первый год жил в условиях ликвидации старых институтов власти и управлялся московскими наместниками, а не «князем»36.

Как бы там ни было, новгородское пожалование осталось за сыном великого князя, и в 1499 г. Василий Иванович «стал на законных основаниях великим князем всея Руси»37, третьим здравствующим обладателем великокняжеского титула38. При этом властные полномочия Дмитрия-внука были этим актом фактически дезавуированы39. С. М. Каштанов полагает, что ослабление его позиций имело место уже несколько месяцев спустя после церемонии в Успенском соборе, на рубеже 1498-1499 гг., и к лету 1499 г., времени пожалования Василия Ивановича Новгородом, стало свершившимся фактом40.

Важно, однако, отметить, что с пожалованием великим князем Василия Ивановича такого же великокняжеского титулования не утерял и его племянник, Дмитрий-внук, и между 1499 и 1502 гг., годом «опалы» последнего, в Москве «сидело» трое, повторимся, великих князей41. Как и ранее покойный Иван Иванович, его единокровный брат, Василий Иванович при жизни отца не только владел великокняжеским титулом, но также пользовался собственной великокняжеской печатью42.

В 1502 г. количество носителей великокняжеского титула в Москве сократилось с трех до двух. «Априля 11 в понедельник» дед «положил опалу на внука своего великого князя Дмитриа. и от того дни не велел. поминати на охтениахъ и литияхъ, ни нарицати великим князем… Тое же весны априля 14 в четверток на память преподобных отца нашего Мартына папы Римского князь. великии. пожаловал сына своего Василиа, благословилъ и посадил на великое княжение Володимерское и Московьское и всеа Руси самодержцом по благословению Симона митрополита всеа Руси»43 (здесь и далее разрядка моя. — А. Л.). Каковы бы ни были причины опалы, но девятнадцатилетний Дмитрий-внук был заключен в тюрьму и лишен великокняжеского титула. Наследником и соправителем великого князя был объявлен Василий Иванович. Великим князем он титуловался и ранее, с 1499 г., но теперь к нему добавилось «всея Руси самодержец», чего не было в великокняжеском титуле Дмитрия-внука.

Таким образом, к домену великого князя Василия Ивановича еще при жизни отца отошли не только Новгород, но и Великое княжение Владимирское с Москвой и (теперь уже безоговорочно) Псков. Приговоры Освященного собора сентября 1503 г. утверждали два великих князя всея Руси, отец и сын44, и о здравии двух великих князей в окружной грамоте духовенству апреля 1502 г. – апреля 1503 г. указывал молиться митрополит Симон45.

Тем не менее, великокняжеский титул, утерянный в 1502 г., к высокородному «сидельцу», Дмитрию-внуку, похоже, вернулся три года спустя, что, правда, на судьбу его не повлияло. Никоновская летопись, официальный великокняжеский летописный свод, созданный в 20-30 х гг. XVI в., в княжение Василия III 46, кончину в тюрьме Дмитрия-внука в 1509 г. описывает как «преставление благоверного великого князя» 47. Момент «реабилитации» внука смертельно больным дедом, имевший место в последние часы жизни Ивана III, красочно описан С. Герберштейном48, и сомнений реальность рассказа имперского дипломата, похоже, не вызывает49. Если это так, то, во-первых, понятно, что Дмитрий-внук, лишенный дедом великокняжеского титулования и восстановленный в нем при освобождении в 1505 г., вскоре уже по воле дяди, Василия III, был снова возвращен в темницу, но теперь формально великим князем, и с этим титулом прожил «в железах» следующие семь лет, вплоть до кончины.

Возвращаясь к событиям 1502 г., связанным с падением Дмитрия-внука, отметим, что о переменах в Москве был оповещен крымский «брат» и союзник Ивана III, хан Менгли-Гирей. Согласно посольскому наказу 1502 г., русские послы должны были объявлять в Бахчисарае в случае, если «спросит, кого ныне князь великии пожаловал под собою государствы, великие княжествы», что «пожаловал государь наш сына своего великого князя под собою государствы, всеми великими княжествы потомуж, как ныне сам на государствах, а его также всеми государствы пожаловал. А вспросят… про внука. и государь наш. у своего внука великое княжество взял да пожаловал всеми княжествы сына своего князя Василья»50.

Как видим, речь шла о подтверждении на межгосударственном уровне «полной мочи» Василия Ивановича, равного отцу сына-соправителя. Похоже, это утверждение не было пустой декларацией и, в отличие от «великих князей» Ивана Ивановича и Дмитрия-внука, Василий Иванович едва ли не целиком принял бразды правления государством еще при жизни отца уже в следующем, 1503 г.

Почти ровно год спустя после падения Дмитрия-внука, «апреля в 7 в пяток» 1503 г., великого князя постигло несчастье — кончина супруги, великой княгини Софьи Фоминичны51, а вскоре, «июля в 28 на память святыхъ апостолъ Прохора и Никонора, Симона и Пармена»52 — еще и «посещение от Бога», инсульт, «отняло у него руку и ногу и глаз»53.

Внезапно возникшие проблемы со здоровьем подтолкнули Ивана III форсировать процесс передачи власти сыну. Договорную грамоту о перемирии между Псковом и Орденом в июле-августе 1503 г. составляли от имени обоих великих князей, «der groten hern der Russischen keyssere ere statholdere»54, хотя ранее субъектом таких договоров с русской стороны выступал один «keyser», Иван III 55.

 

Тяжкие последствия июльского «посещения» не позволили Ивану III в августе 1503 г. принять обязательное, согласно посольскому обычаю, личное участие в приеме и отпуске литовского гонца. За него это сделал «великии князь Василии», хотя грамота была адресована великим князем Александром Казимировичем не ему, а «брату и цтю (тестю. — А. Л.) нашему», т. е. Ивану III, и от имени Ивана III, а не Василия Ивановича, в Москве тогда же был составлен ответ, отосланный в Вильну56.

К лету следующего 1504 г. Иван III частично, надо полагать, восстановил пошатнувшееся здоровье и вернулся, хотя и не в полном объеме, к исполнению государственных обязанностей, теперь уже полностью разделяя их с сыном. Литовских послов в Кремле принимал на этот раз не один, а два великих князя, отец и сын. При этом «великому князю болшому» поклон от короля правил сам посол Станислав Глебович, а «великому князю Василью» — второе лицо миссии, Юрий Зиновьев, а все церемониальные действия на посольском приеме дублировались: «руки им (послам. — А. Л.) оба великие князя подавали», на посольском отпуске королю «поклон приказывали» «оба великие князи»57 и т. п. Показательно, что ранее посольский церемониал предусматривал один общий поклон великого князя литовского всем трем сыновьям Ивана III — Василию, Юрию и Дмитрию Ивановичам, равно как и ответный, также общий от троих поклон, передававшийся московскими дипломатами в Вильне58.

Возникшие проблемы со здоровьем вынудили Ивана III к составлению нового варианта духовной грамоты. По воле отца за Василием Ивановичем были теперь уже на бумаге закреплены не только все прежние пожалования, в первую очередь великокняжеский домен со столицей во Владимире и Новгород, но теперь еще и Псков59.

Как видим, Василий Иванович сделался фактическим соправителем отца с максимально широкими полномочиями более чем за два года до кончины Ивана III. Понятно, что юридическую силу завещание обрело только по кончине завещателя, но вряд ли пункт о полном подчинении братьев старшему был после лета 1503 г. для кого-то из них тайной и обрел фактическую силу еще до вступления завещания в силу60.

Единственным признаком «стареишинства» великого князя-отца практически до его смерти оставался холостой статус великого князя-сына. Иван III женил Василия Ивановича 4 сентября 1505 г., всего за месяц-два до собственной кончины, взрослым 27-летним мужчиной, притом, что сам был обручен на восьмом году жизни, а венчан на двенадцатом. Надо сказать, что этот опыт Василий III позже применил на практике сам, запретив младшим братьям жениться до появления собственного наследника и разрешив брак последнему живому к 1533 г. брату, Андрею Ивановичу, за десять месяцев до собственной кончины61.

Между «посещением», составлением духовной с передачей всех полномочий сыну на рубеже 1503-1504 гг. и кончиной Ивана III, последовавшей между 18 октября и 28 ноября 1505 г.62, летопись отмечает единственное деяние больного великого князя, потребовавшее серьезных физических усилий — трехмесячную богомольную поездку по монастырям «съ сыномъ своимъ съ великимъ княземъ Василиемъ Ивановичемъ и з детми»63. Заметим, что старший сын в летописной записи фигурирует теперь отдельно от «детей».

Возвращаясь к надписи на стокгольмском шлеме, мы можем констатировать, что «господарь всея Руси» и «самодержец» вполне может сопровождать имя «великого князя сына» Василия Ивановича еще при жизни отца, коль скоро он действительно сын «князя» Ивана Васильевича — Ивана III, имя которого в соответствии с традицией открывает надпись. Отец, Иван Васильевич, о чем писалось выше, предстает в таком случае в несколько двусмысленном положении — одновременно и князя, и великого князя. Не есть ли это отражение некоей реальной политической ситуации, когда «старший великий князь» в силу проблем со здоровьем целиком отошел от дел почти за два года до кончины, закрепив свою волю передачей всей полноты власти сыну и утвердив эту передачу заранее составленной духовной?

Если это так, то стокгольмский шлем, точнее, кириллическую надпись, надо датировать не 1530-1533, а 1503/1504-1505 гг., и предназначался он великому князю Василию Ивановичу, ставшему таковым фактически еще при жизни отца. Кстати, и размер шлема, как помним, говорит о принадлежности его не трехлетнему ребенку, а взрослому человеку — Василию Ивановичу (если высказанные выше предположения о предназначении шлема именно ему верны) к моменту обретения высших полномочий шел двадцать пятый год.

В связи с предполагаемей датировкой шлема стоит вернуться к его происхождению. «Шеломъ» был изготовлен на Востоке, а кириллическая надпись на него нанесена в Москве. Хан Менгли-Гирей, как помним, был оповещен о переменах в Москве, чего Иваном III не было сделано, во всяком случае, официально, даже в отношении собственного зятя, великого князя литовского Александра Казимировича64. Правда, именно в этот год прежнее «братство» московского и крымского суверенов начало как будто бы клониться к закату, но случилось это далеко не сразу, и еще в 1506 г. Москва и Бахчисарай заключили очередной договор65.

Не был ли шлем подарком «царя» Менгли-Гирея новому «великому князю», Василию Ивановичу по случаю изменений в конфигурации власти в Москве, о которых сообщили в Крым, и не была ли русская надпись нанесена в Москве тогда же или, во всяком случае, не позднее рубежа 1503-1504 гг.?

Имена детей, включая старшего сына, еще при жизни отца фигурировали в каких-то договоренностях между Москвой и Бахчисараем. Одним из первых внешнеполитических деяний Василия Ивановича после кончины Ивана III и официального вступления на московский стол было изучение состояния дел с Крымом. «Тоя же осени (1506 г. — А. Л.). посмотря в шертные грамоты Менгли-Гиреевы царевы, что было со отцом его. о дружбе и братстве, а писано на нихъ, на детеи» новый великий князь московский «посла в Крымъ… ближняго своего человека Василья Наумова»66. Возможно, «царь» «шертовал» еще при жизни отца сыну — «великому князю». Если это так, то шлем, возможно, был прислан Василию Ивановичу после оповещения Иваном III Менгли-Гирея о новым статусе старшего сына и мог играть вполне официальную роль дара ему «крымского царя».

Надо заметить, что шапка обычно входила на Востоке в набор почетных «поминков», присылавшихся, например, султанами Оттоманской Порты своим вассалам, крымским ханам, по случаю восхождения на трон67. Похоже, эта же, по сути восточная, традиция одаривать шапкой вассала российских государей, касимовского царя, поддерживалась и в Москве68. Разумеется, говорить, возвращаясь к стокгольмскому шлему, о вассальных отношениях Крыма и Москвы в начале XVI в. не приходится, но сам по себе такой дар был вполне уместен на фоне сохранившейся и после «стояния на Угре» 1480 г. традиции выплаты символического «выхода» в Крым69.

Если высказанные выше предположения верны, то надпись могли нанести в Москве по получении шлема из Бахчисарая, и шлем этот изначально предназначался не еще здравствующему на тот момент великому князю Ивану Васильевичу, а его сыну, тоже великому князю и «господарю всея Руси самодержцу», Василию Ивановичу.

Похоже, что кроме ситуации 1503/1504-1505 гг. шлему пришлось еще раз сыграть в доме московских Рюриковичей какую-то, надо признаться, не до конца ясную символическую роль.

Еще Ф. Ф. Бобринский отметил, что у стокгольмского шлема есть в Москве «двойник», аналогичной формы боевой головной убор, «шеломъ», изготовленный в 1557 г. по приказу Ивана Грозного для наследника престола, царевича Ивана Ивановича и поныне хранящийся в Оружейной палате Московского Кремля70 (ил. 6). Надпись на шлеме гласит: «ПОВЕЛЁШЕМЪ БЛАГОВ’ЁРНАГО ХРИСТОЛЮБИВАГО ДАРА ВЕЛИКОГО ГОСУДАРА ИВАНА ВАСИЛЬЕВИЧА ВСЕА РУСИ! САМОДЕРЖЦА СДЕЛАНЪ ШЕЛОМЪ СЕИ БЛАГОВЕРНОМУ СЫНУ ЕГО ЦЕСАРЕВИЧУ ИВАНУ ИВАНОВИЧУ В ЧЕТВЕРТОЕ ЛЕТО РОЖДЕНИА ЕГО ВЪ ПРЕИМЕНИТОМЪ ЦАРСТВУЮЩЕМЪ ГРАДЪ МОСКВЪ ВЪ ЛЁТО S|Е IЮЛA ВЪ И ДЕНЬ»71.

Стокгольмский шлем, что неоднократно отмечали исследователи, послужил образцом при изготовлении московского. Отсылкой к стокгольмскому прототипу, возможно, надо считать богатую орнаментацию шлема, не сохранившуюся до наших дней, но известную по старым описям72, а также близость параметров стокгольмского и московского «шеломов» при существенной, двойной разнице в весе в пользу стокгольмского73.

И. Е. Забелин относил шлем царевича Ивана Ивановича к предметам «детского быта, ратным игрушкам», почему-то охарактеризовав его как «маленький»74, хотя «шеломъ» по размерам вполне «взрослый».

Безусловно, ближе к истине С. Н. Богатырев, полагающий, и справедливо, что оба шлема — и стокгольмский, и московский — имели церемониальное значение75. С чем согласиться невозможно — так это с тем, что, как считает исследователь, церемониальные шлемы-шишаки и, шире говоря, воинский доспех как наследственная инсигния существовал еще в казне первых московских Калитовичей, имел в Москве долгую традицию, в русле которой и надо рассматривать и стокгольмский шлем, и его московского двойника.

Базируется такое предположение С. Н. Богатырева на наличии в великокняжеских духовных трех «золотых» предметов: двух — у великого князя Ивана Ивановича (1358 г.), названных одинаково, «чечак золотъ с каменьем с женчюги»76, и одного — во второй духовной его сына, Дмитрия Ивановича (1389 г.), некоей «снасти золотой»77.

Понимание слов «чечак» как «шишак», т. е. шлем и «снасть» как доспех, позволило исследователю выстроить сложную картину складывания парадного «золотого доспеха» в казне внуков и правнуков Калиты. «Чечаки» духовной грамоты 1358 г. автор считает «парадными шлемами, оставленными Иваном Красным своим детям», символами преемственности власти в великокняжеской семье78, и уточняет состав «снасти» великокняжеских духовных — в нее входили шлем, сабля и перевязь79.

Такое толкование терминов «чечак» и «снасть» имеет свою исследовательскую традицию. Шлемами и оружием считали указанные предметы великокняжеских духовных не только С. Н. Богатырев, но и К. Н. Базилевич и В. А. Кучкин80, и в этом историки опирались на труды по древнерусской лексикографии.

В самом деле, «чечак» считал синонимом слова «шишак» такой авторитет, как И. И. Срезневский81, а М. Фасмер связывал их единством основы82. Что же до «снасть», то этот термин распространен несравненно шире «чечака», и среди многочисленных значений слова действительно присутствует и «вооружение, доспех», но, заметим, не только оно83.

Единственным известным словарям древнерусского языка примером употребления слова «чечак» остается духовная великого князя московского Ивана Красного, хотя еще М. Фасмер указал на наличие его в «Хождении за три моря» Афанасия Никитина. Действительно, в описании парадного облачения одного из индийских владык тверской купец не только употребляет в связке термины «чечак» и «снасть», но и достаточно точно разъясняет, что это такое: «Да на салтане кавтан весь сажен яхонты, да на шапке ч и ч я к о л м а з в е л и к ы и, да саадак золот. да три сабли. золотом окованы, да седло золото, да снасть золота, да все золото»84.

Как видим, «чечак» — «чичак» у Афанасия Никитина — не боевой шлем, а драгоценное украшение «шапки», возможно даже боевого шлема, но никак не сам шлем85. Что касается «снасти», то тверской купец использует термин отнюдь не как собирательный, к чему склоняются современные исследователи. «Снасть» «Хождения за три моря» — не оружие (сабли и саадак описаны отдельно), а часть конского убора, как справедливо предполагал в свое время М. Г. Рабинович86, но не седло, описанное Афанасием Никитиным также отдельно. Обязательная принадлежность седла — ремни, в описях кремлевской конской казны XVII в. именуемые «седельной снастью»87. Очевидно, именно эту часть парадного конского убора и надо понимать под «снастью» духовных грамот московских князей, в которых, кстати, никогда не упоминаются собственно седла. В качестве элемента конского убора «снасть» описана Афанасием Никитиным еще раз: «А бояре силны добре и пышны велми. А пред ними водят к о н и в ъ с н а с т е х з о л о т ы х до 20»88.

Так что говорить о долгой и устойчивой традиции параллельного существования при московском великокняжеском дворе «практики использования двух типов династических головных уборов — золотой шапки и шлема наследника» как составной части «золотой снасти» — парадного доспеха89, как будто бы оснований нет.

Если «стокгольмский шлем» великого князя Василия Ивановича — предмет «штучный», появившийся на свет исключительно в связи с непростой династической ситуацией 1502-1505 гг., пожалованием всех властных полномочий сыну формально еще княжившим отцом, то столь же «штучной» должна быть и ситуация 1557 г., при которой появилась его, условно говоря, копия. При этом если в 1557 г. действительно стояла задача повторить более ранний оригинал, причины изготовления «двойника» совершенно не ясны. Однако одно совпадение лежит на поверхности — близкий возраст мнимого владельца первого, стокгольмского шлема и реальный второго, московского.

Если московские мастера 1557 г., как и большинство наших современников, тоже были уверены, что Иван Васильевич в начале надписи стокгольмского шлема — это будущий Грозный, то к моменту кончины отца ему было 3 года 4 месяца и 1 неделя90. Царевич Иван Иванович, в свою очередь, родился 28 марта 1554 г.91, а дата в надписи шлема, свидетельствующая о завершении работы над ним — 8 июля 1557 г. Следовательно, к этому моменту сыну Грозного было почти столько же, 3 года 3 месяца и 1 неделя. Случайно ли такое совпадение или нет?

В. Л. Комарович в свое время обратил внимание на трехлетие князя как переломный момент в биографии юных Рюриковичей XII-XIII вв. В этом возрасте князья проходили посвятительный обряд «постригов» — первой стрижки волос, сопровождавшийся «посажением на конь»92. И хотя никаких сведений о существовании обряда «постригов» в послемонгольское время нет, А. Е. Мусин связал древний княжеский семейный обычай с возрастом царевича Ивана Ивановича, указанным в надписи на московском шлеме («В ЧЕТВЕРТОЕ ЛЪТО РОЖДЕНИА ЕГО»), высказав предположение о том, что изготовленный в 1557 г. «шеломъ» предназначался для обряда «всажения на конь» трехлетнего наследника Ивана Грозного93.

Надо заметить, что «постриги», о которых писал В.Л. Комарович, в летописях отмечены всего четырежды: в 1192 г. — «оу великаго князя Всеволода сына Гюргиева… сыну его Георгиеви в гради Суждали», в 1194 г. — «въ Володимери» другому сыну Всеволода Большое Гнездо, князю Ярославу Всеволодовичу, в 1212 г. — в Ростове, «оу Костянтина сына Всеволожа сынома его Василку и Всеволоду»94 и в 1230 г. — в Новгороде, где черниговский князь Михаил Святославич «сътвори постригы сынови своему Ростиславу. у Святеи Софеи»95.

Из всех пяти княжичей, прошедших обряд, к моменту «постригов» три года исполнилось только одному, Ярославу Всеволодовичу96, его старшему брату Юрию было четыре97, их двоюродным ростовским братьям — соответственно четыре и два года98, а посаженному в Новгороде Михаилом Святославичем Черниговским сыну, князю Ростиславу Михайловичу, дата рождения которого неизвестна, было от трех до пяти лет99.

Таким образом, даже считая, что в XVI в. при московском дворе мог все-таки существовать древний обряд «посажения на конь», говорить о трехлетии князя как о некоей общепринятой дате его проведения, наверное, нет оснований. В связи с этим нет никаких оснований и считать московский шлем 1557 г. причастным к подобной вполне гипотетической церемонии. И если это так, то на самом деле совершенно непонятно, что же могло заставить царя Ивана Грозного отметить в надписи дату изготовления «шлема наследника» именно в этом — 1557 году, и именно этого числа — 8 июля. Ни под этим числом, ни под этим годом источники не оставили известий о сколько-нибудь значимых событиях в царской семье, которые как-то можно было бы связать с изготовлением шлема царевича Ивана Ивановича.

Остается только констатировать, что принципиальной задачей для московских мастеров в 1557 г. было повторение восточного шлема, и надо согласиться с С. Н. Богатыревым в том, что стокгольмский «образец» в Москве при Грозном определенно воспринимался как нечто большее, чем просто парадный доспех.

---

 

Литература, использованная в статье

1 Бобринский А. А. Шлем Ивана Грозного // Записки Имп. Русского археологического общества. СПб., 1898. Т. 10. Вып. 1-2. Новая серия. С. 316-325. — Шведская историография считает шлем трофеем Потопа (см.: BursellB. Krigsbyte (War-booty). Livrustkammaren. Stockholm, 2007. Cat. 3.30 (P. 241; здесь же приведена шведская библиография шлема). Высказывалось мнение, что шлем мог попасть в Стокгольм и ранее, как военный трофей последнего этапа Ливонской войны (Мусин А. Е. Milites Christi Древней Руси. Воинская культура русского средневековья в контексте религиозного менталитета. СПб., 2005. С. 293), но сам царь, как известно, на театр военных действий не выезжал и, соответственно, царский доспех, надо думать, не покидал Кремля.

2 Свод мнений о происхождении шлема см.: Богатырев С. Н. Шапка Мономаха и шлем наследника: репрезентация власти и династическая политика при Василии III и Иване Грозном // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. 2011. № 1 (9). С. 188.

3 Бобринский А. А. Шлем Ивана Грозного. С. 322; Бартенев С. П. Московский Кремль в старину и теперь. М., 1912. Т. 2. С. 210; Орел и лев. Россия и Швеция в XVII в. Каталог выставки / Отв. ред. Н. С. Владимирская. М., 2001. С. 56-57 (№ 3); Богатырев С. Н. Шапка Мономаха и шлем наследника… С. 186-189; BursellB. Krigsbyte (War-booty). Livrustkammaren. Р. 241.

4 Бобринский А. А. Шлем Ивана Грозного. С. 318. — В новейшей публикации указана несколько меньшая цифра, 62 см (Орел и лев. Россия и Швеция в XVII в. С. 56), что в принципе дела не меняет.

5 Кистерев С. Н. «Великий князь всея Руси» в XI-XV вв. // Очерки феодальной России. М., 2002. Т. 6. С. 75-76.

6 Ср.: титулатуры на ходячей монете (Орешников А. В. Русские монеты до 1547 г и материалы к истории русской нумизматики доцарского периода. М., 2006. С. 147-159), печатях (Агоштон М. Великокняжеская печать 1497 г. К истории формирования русской государственной символики. М., 2005. С. 68-89) и надписях на Спасской башне Московского Кремля (Гращенков А. В. Плита с латинской надписью со Спасской башни и титул государя всея Руси // Вопросы эпиграфики. М., 2006. Вып. 1. С. 10-15; Авдеев А. Г. Титулатура Ивана III в латинской и русской надписях на Спасской башне Московского Кремля // Там же. С. 16-25).

7 Филюшкин А. И. Василий III (ЖЗЛ. Вып. 1470). М., 2010. С. 52-53.

8 «В ЛЕТО 6999 ИУЛИА БОЖИЕЮ МИЛОСТИЮ СДЕЛАНА БЫСТ СИА СТРЕЛНИЦА ПОВЕЛЕНИЕМЪ ИОАННА ВАСИЛЬЕВИЧА ГДРЯ И САМОДЕРЖЪЦА ВСЕЯ РУСИИ…» (цит. по: Белоброва О. А. Латинская надпись на Фроловских воротах Московского Кремля и ее судьба в древнерусской письменности // Государственные музеи Московского Кремля. Материалы и исследования. Т. 5. Новые атрибуции. М., 1987. С. 51).

9 Зимин А. А. Россия на рубеже XV-XVI столетий. (Очерки социально-политической истории). М., 1982. С. 149.

10 Ср.: АгоштонМ. Великокняжеская печать 1497 г. С. 70, 75, 79, 86.

11 «Изволением Святыя Троицы повелением Великого Государя Царя и Великого князя Бориса Федоровича всея Русии самодержца и сына его благоверного Великого государя царевича и Великого князя Федора Борисовича всея Руси храм совершен и позлащен во второе лето государства их 108» (цит. по: По Кремлю. Краткий путеводитель. М., 1960. С. 84); о несохранив-шейся псковской надписи см.: КосточкинВ. В. Государев мастер Федор Конь. М., 1964. С. 32.

12 Гращенков А. В. Царский титул на фризах дворцов Московского Кремля // Музей-заповедник «Московский Кремль». Материалы и исследования. Т. 15. Кремли России. М., 2003. С. 164-165.

13 Ср., например: «Совершена сия книга повелениемъ великого государя царя и великого князя Алексея Михаиловича всея Руси самодержца в третье лето Богомъ хранимыя державы его и при сыне его государеве благоверном царевиче и великомъ князе Дмитрии Алексеевиче в первое лето рождения его…» (Соборное Уложение 1649 г. Текст. Комментарии / Под ред. Л. А. Ивиной. М., 1987. С. 136).

14 «Князя Ондрея Ивановичя лета 7021» (подсаадачный нож младшего сына Ивана III), «Благоверного царевича и великого князя Алексея Петровича» (кубки сына царя Петра) (цит. по: Опись Московской Оружейной палаты. М., 1884. Ч. 2. Кн. 3. С. 12, 66, 279-280); «Божию милостию государыня царевна и великая княгиня Татиана Михаиловна» (чарка дочери царя Михаила Федоровича) (цит. по: Забелин И. Е. Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях. М., 2000. Ч. 2. С. 36).

15 Бартенев С. П. Московский Кремль в старину и теперь. Т. 2. С. 196.

16 Государственный Исторический музей (Москва). Отдел драгоценных металлов. № 83711 ОК 14163. — За информацию сердечно благодарю М. В. Ворожбитову.

17 Опись Московской Оружейной палаты. М., 1884. Ч. 3. Кн. 2. С. 12-13 («Повелениемъ. царя великого государя Ивана Василиевича всеа Русии самодержца сделанъ шеломъ сеи благоверному сыну его царевичу Ивану Ивановичу.»).

18 Забелин И. Е. Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях. С. 35 («.. .Божиею милостию мы, великий государь царь и великий князь Михаило Федорович всеа Руси сею братиною пожаловал сына своего царевича князя Ивана Михаиловича»).

19 Царь Алексей Михайлович и патриарх Никон: «Премудрая двоица». Каталог выставки / Науч. ред. А. К. Левыкин. М., 2005. С. 175 (№ 113).

20 Спасский И. Г. Монетное и монетовидное золото в Московском государстве и первые золотые Ивана III // Вспомогательные исторические дисциплины. Л., 1976. Т. 8. С. 110-131.

21 Семенченко Г. В. О хронологии некоторых грамот, упоминающих «великого князя» Ивана III Васильевича // Археографический ежегодник за 1983 г М., 1985. С. 51, 54-55. — Младший брат Ивана Васильевича, Юрий Васильевич, управлял при жизни отца Дмитровом (Назаров В. Д. Дмитровский удел в конце XIV – середине XV вв. // Историческая география России XII – начала XVII вв. М., 1975. С. 58-62), но великокняжеского титулования не имел.

22 Акты социально-экономической истории Северо-Восточной Руси конца XIV – начала XVI вв. / Сост. И. А. Голубцов. М., 1964. Т. 3. С. 94-95, 131, 259; подробнее о его статусе см.: Каштанов С. М. Социально-политическая история России конца XV -первой половины XVI в. М., 1967. С. 27-32.

23 Акты социально-экономической истории Северо-Восточной Руси конца XIV – начала XVI вв. Т. 3. С. 176; СоболеваН. А. Русские печати. М., 1991. С. 158-159.

24 Русский феодальный архив XIV – первой трети XVI в. / Сост. А. И. Плигузов. М., 1987. Вып. 2. С. 264 («Богом взлюбленному… в е л и к и х к н я з е й п е ч а т н и к у во граде… Москве, наипаче же… духовнику господину моему имярек». Здесь и далее в сносках разрядка моя. — А. Л.).

25 Цит. по: Борисова Т. С. О составе Буслаевской Псалтыри // Международная ассоциация по изучению и распространению славянских культур. Информационный бюллетень. М., 1992. Вып. 25. С. 111.

26 Русский феодальный архив XIV – первой трети XVI в. М., 1987. Вып. 3. С. 611.

27 Герберштейн С. Записки о Московии. М., 1988. С. 66.

28 Лурье Я. С. Краткий летописец Погодинского собрания // Археографический ежегодник за 1962 г М., 1962. С. 435.

29 ПСРЛ. Т. 26. М., 2006. С. 291. — Цитируемая Вологодско-Пермская летопись и некоторые другие летописные памятники (см., например: Лурье Я. С. Краткий летописец Погодинского собрания. С. 443) датируют событие 29 июля, большинство же относит его к 21 марта 1499 г (см., например: ПСРЛ. Т. 8. М., 2001. С. 236-237; Т. 12. М., 2000. С. 249; Т. 21. СПб., 1908. Вторая половина. С. 571-572). По наблюдениям С. М. Каштанова (Каштанов С. М. Социально-политическая история России. С. 38), между 1490 г (годом кончины сводного брата) и 1497 г Василий Иванович титуловался только князем.

30 Черепнин Л. В. Русские феодальные архивы XIV-XV вв. М., 1951. Ч. 2. С. 315.

31 ПСРЛ. Т. 5. Вып. 1. М., 2003. С. 82.

32 Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским / Под ред. Я. С. Лурье, Ю. Д. Рыкова. Л., 1979. С. 26.

33 ПСРЛ. Т. 5. Вып. 1. С. 82.

34 Ср.: «Наместники. самоуправствовали, вся фактическая власть была… в руках великого князя, наместник его хозяйничал в Пскове и пригородах. Вече. было бессильно» (Масленникова Н. Н. Присоединение Пскова к Русскому централизованному государству. Л., 1955. С. 70).

35 Каштанов С. М. Социально-политическая история России. С. 119.

36 Ср. Никоновскую летопись под 1509 г.: «И князь великии… пожаловалъ магистра. велелъ наместникомъ Новгородскимъ и князю Пьсковскому съ нимъ взяти перемирие на 14 лет» (ПСРЛ. Т. 13. М., 2000. С. 12).

37 Каштанов С. М. Социально-политическая история России. С. 122-123.

38 ФилюшкинА. И. Василий III. С. 34-35 («на Руси оказались три великих князя одновременно»).

39 Филюшкин А. И. Василий III. С. 32.

40 Каштанов С. М. Социально-политическая история России. С. 95, 97; ср.: «Мы не можем точно датировать устранение Дмитрия от дел внутреннего управления. Оно имело место, во всяком случае, после сентября 1498 г» (Каштанов С. М. Социально-политическая история России. С. 102).

41 И. А. Голубцов полагал, что Василий Иванович титуловался великим князем ранее пожалования его Новгородом в 1499 г и «не отказался от этого титула» после 4 февраля 1498 г, дня венчания Дмитрия-внука (Акты социально-экономической истории Северо-Восточной Руси. Т. 3. С. 79). Аргументированные сомнения в обладании Василием Ивановичем великокняжеским титулом ранее 1499 г. см.: Каштанов С. М. Социально-политическая история России. С. 38, 97-98.

42 С. М. Каштанов обратил внимание на то, что в описной книге Романовского Богоявленского монастыря 1743 г упоминается «государева грамота князя великого Василья Иоановича за красною вислою печатью», датированная 1501 г. (Каштанов С. М. Социально-политическая история России. С. 170). Н. А. Соболева указывает три сохранившихся экземпляра «великокняжеской печати» Василия Ивановича, при грамотах 1496, 1501 и 1504 гг (Соболева Н. А. Русские печати. С. 159-160), хотя слово «великий» различимо читается только на последней.

43 Иоасафовская летопись / Под ред. А. А. Зимина. М., 1957. С. 144; ср.: «Великии князь. пожаловал сына своего Василья. посадил на великое княжение Володимерьское и Московское и учинил его всеа Руси самодержцем» (ПСРЛ. Т. 26. С. 295); «Князь великии положи опалу на внука своего великого князя Дмитрея Ивановча и. пожаловал сына своего Василья. Благословил и посадил на великое княжение. и учинил его всеа Русии самодержцем» (ПСРЛ. Т. 28. М.; Л., 1963. С. 295); «Князь великии. възведе на великое княжение сына своего князя Василья месяца априля 14 день» (ПСРЛ. Т. 30. М., 1965. С. 139); «Князь. великии пожаловал сына своего князя Василья благословил и посадил на великое княжение Володимерское и Московское и учинил его всея Руси самодержца» (ПСРЛ. Т. 33. М., 1977. С. 134).

44 Русский феодальный архив XIV – первой трети XVI. М., 1987 М. 1992. Т. 5. С. 658, 660 («Мы, Иоанн, божией милостию государь всея Руси и великый князь и сын мой князь великый Василей Ивановичъ всея Руси»).

45 Русский феодальный архив XIV – первой трети XVI. Т. 2. С. 373.

46 Клосс Б. М. Никоновский свод и русские летописи XVI-XVII в. М., 1980. С. 44.

47 ПСРЛ. Т. 13. С. 11 («Преставление великого князя Дмитриа Ивановича. Тоя же зимы. пре-ставися благоверный князь великий Дмитрий Ивановичъ въ нужи въ тюрьме, и положиша тело его в церкви Архангела на Москве возле отца его великого князя Ивана Ивановича»).

48 Герберштейн С. Записки о Московии. С. 66 («Только перед смертью он призвал к себе Димитрия и сказал ему: “Дорогой внук, я согрешил перед богом и тобою, заключив тебя в темницу и лишив законного наследства. Поэтому молю тебя, отпусти мне обиду. будь свободен и пользуйся своими правами”. Дмитрий охотно простил деду его вину. Но когда он вышел от него, то был схвачен. и брошен в темницу»).

49 Филюшкин А. И. Василий III. С. 45.

50 Памятники дипломатических сношений Московского государства с Крымскою и Ногайскою ордами и Турцией. СПб., 1884. Т. 1. (Сборник РИО. Т. 4). С. 440, 463, 493.

51 ПСРЛ. Т. 26. С. 296; Т. 28. С. 337.

52 Иоасафовская летопись. С. 145.

53 Цит. по: Бегунов Ю. К. «Слово иное» — новонайденное произведение русской публицистики XVI в. о борьбе Ивана III с землевладением церкви // ТОДРЛ. М.; Л., 1964. Т. 20. С. 352.

54 Грамоты Великого Новгорода и Пскова / Под ред. С. Н. Валка. М.; Л., 1949. С. 332. — Сохранился только немецкий противень договора, в котором и Иван III, и Василий Иванович титулуются «keiser», в русском переводе грамоты цитируемого издания — «царь». О соотношении латинских и немецких вариантов титула московского суверена в документах внешних сношений Новгорода после утери им самостоятельности см.: Успенский Б. А. Царь и император. Помазание на царство и семантика монарших титулов. М., 2000. С. 44-45.

55 Успенский Б. А. Царь и император. С. 44.

56 Памятники дипломатических отношений Московского государства с Польско-Литовским. СПб., 1882. Т. 1. С 1487 по 1533 гг. (Сборник РИО. Т. 35). С. 435, 437.

57 Памятники дипломатических отношений Московского государства с Польско-Литовским. Т. 1. С. 439-454, 457-458.

58 Каштанов С. М. Социально-политическая история России. С. 61 (автор ссылается на наблюдение Дж. Феннела), 69, 96.

59 Зимин А. А. Россия на пороге Нового времени. (Очерки политической истории России первой трети XVI в.). М., 1972. С. 63, 66. — С. М. Каштанов относит время составления духовной к концу декабря 1503 г – первой половине января 1504 г. (Каштанов С. М. Социально-политическая история России. С. 198-202).

60 «Приказываю детеи своих менших, Юрья с братьею, сыну своему Василию, а их брату ста-реишему. А вы. держите моего сына Василия, а своего брата стареишего, в мое место, своего отца, и слушаите его во всем» (Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV-XVI вв. / Сост. Черепнин Л. В. М., 1950. С. 353-364).

61 ПСРЛ. Т. 13. С. 68, 76.

62 Сводку разноречивых летописных известий о дате кончины великого князя см.: Зимин А. А. Россия на пороге Нового времени. С. 70. Примеч. 33.

63 ПСРЛ. Т. 12. С. 257-258. — Московский собор «на еретиков», в котором принимали участие оба великих князя, заседал в столице в сентябре 1503 г. и предшествовал поездке, которую С. М. Каштанов связывал с серьезным улучшением здоровья Ивана III уже в сентябре, к началу соборных заседаний (Каштанов С. М. Социально-политическая история России. С. 197).

64 Женой Александра Казимировича была дочь Ивана III, Елена Ивановна. В интенсивной дипломатической переписке и документах посольских сношений Москвы и Вильны 1502-1505 гг. никаких сведений о переменах в статусе Василия Ивановича нет (см.: Памятники дипломатических отношений Московского государства с Польско-Литовским. Т. 1. С. 335-439.

65 Хорошкевич А. Л. Русь и Крым. От союза к противостоянию. Конец XV – начало XVI вв. М., 2001. С. 156, 164-166.

66 ПСРЛ. Т. 13. С. 1.

67 Тунманн [И. Э.] Крымское ханство. Симферополь, 1991. С. 24; Смирнов В. Д. Крымское ханство под властью Оттоманской Порты до начала XVIII в. СПб., 1887. С. 297, 320-321; Инальчик Х. Хан и племенная аристократия: Крымское ханство под управлением Сахиб-Гирея // Панорама-Форум. Казань, 1995. № 3. С. 87.

68 Ср.: «118-го году был у государя (царя Василия Ивановича Шуйского. — А. Л.) царевич Казанские орды, и государь его пожаловал, царем на Касимов, да дал. шапку горлатную черную да шапку мисюрьскую серебряну» (Белокуров С. А. Разрядные записи за Смутное время. 7113-7121 гг. М., 1907. С. 180).

69 Ср. один из пунктов духовной грамоты Ивана III: «А дети мои. даютъ. съ своих уделов в в ы х о д ы в о р д и н с к и е и въ Крым, и в Азтарахань, и в Казань, и во Царевичев городок» (Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV-XVI вв. С. 362); о «выходе» в Крым после ликвидации в 1480 г. ига см.: Хорошкевич А. Л. Русь и Крым. С. 233-234.

70 Бобринский А. А. Шлем Ивана Грозного. С. 322; описания шлема см.: Опись Московской Оружейной палаты. М., 1886. Ч. 3. Кн. 2. С. 12-13.

71 Опись Московской Оружейной палаты. Ч. 3. Кн. 2. С. 12; в новейшей публикации (Государева Оружейная палата. Сто предметов из собрания российских императоров / Науч. ред. А. К. Левыкин. СПб., 2002. С. 44) воспроизведена с ошибками.

72 Государева Оружейная палата. С. 300.

73 Московский: диаметр — 18,3 см, вес — 697 г (Государева Оружейная палата. С. 44), высота — 32 см (любезно сообщено автору С. П. Орленко); стокгольмский: диаметр — 19 см, высота — 38 см, вес — 1180 г (Орел и лев. Россия и Швеция в XVII в. С. 56).

74 Забелин И. Е. Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях. С. 93. — Такого рода «потешные доспехи» царевичей XVII в. московской работы известны, но они были действительно «детских» размеров, что сам же И. Е. Забелин и отмечал.

75 Богатырев С. Н. Шапка Мономаха и шлем наследника. С. 190-191.

76 Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV-XVI вв. С. 16, 18.

77 Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV-XVI вв. С. 36.

78 Богатырев С. Н. 1) Шапка Мономаха и шлем наследника. С. 184; 2) Еще раз о шапке Мономаха и казне московских князей // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. 2011. № 2 (10). С. 251-252.

79 Богатырев С. Н. Еще раз о шапке Мономаха. С. 252.

80 Базилевич К. В. Имущество московских князей в XIV-XVI вв. // Труды Государственного Исторического музея. М., 1926. Вып. 3. С. 11; Кучкин В. А. Последнее завещание Дмитрия Донского // Средневековая Русь. М., 2001. С. 174-178.

81 Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка. СПб., 1912. Т. 3. Стб. 1515.

82 ФасмерМ. Этимологический словарь русского языка. М., 2008. Т. 4. С. 355, 445.

83 Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка. Стб. 452-453.

84 Цит. по: Хождение за три моря Афанасия Никитина / Под ред. Я. С. Лурье, Л. С. Семенова. Л., 1986. С. 13.

85 Ср.: «чеча», «чечка» — цаца, цацка, хорошенькая вещичка (Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1980. Т. 4. С. 602).

86 Рабинович М. Г. Золотое украшение из Тушкова городка // Краткие сообщения Института истории материальной культуры АН СССР. М., 1957. Вып. 68. С. 50. — Исследователь, правда, без цитирования, также ссылается на Афанасия Никитина.

87 Мельникова О. Б. Опись 1609-1610 гг — новый источник по истории Конюшенной казны // Государственный историко-культурный музей-заповедник «Московский Кремль». Филимоновские чтения. М., 2004. Вып. 2. С. 130.

88 Хождение за три моря Афанасия Никитина. С. 22; ср.: Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка. Стб. 453.

89 Богатырев С. Н. Шапка Мономаха и шлем наследника. С. 192.

90 Грозный родился 25 августа 1530 г., а его отец скончался 3 декабря 1533 г

91 ПСРЛ. Т. 29. М., 1965. С. 228.

92 Комарович В. Л. Культ рода и земли в княжеской среде XI-XIII вв. // ТОДРЛ. М.; Л., 1960. Т. 16. С. 89-90.

93 Мусин А. Е. Milites Christi Древней Руси. С. 294.

94 ПСРЛ. Т. 1. М., 1962. Стб. 437.

95 ПСРЛ. Т. 3. М., 2000. С. 276.

96 ПСРЛ. Т. 1. Стб. 408-409 (родился «в лето 6698. месяца февраля въ 8 день»).

97 ПСРЛ. Т. 1. Стб. 408 (родился «в лето 6697»).

98 ПСРЛ. Т. 1. Стб. 434-435 (Василько Константинович родился «6717 декабря въ 7 день»), 435 (Всеволод Константинович родился «6718 иуня въ 18 день»).

99 См., например: Мартынюк А. В. Князь Ростислав в битве на реке Лейте: «русский эпизод» австрийской истории // Древняя Русь: вопросы медиевистики. 2013. № 2. С. 51-52.