Автор: Несин Михаил Александрович
Журнал: Исторический формат. 2015
Время и обстоятельства возникновения Балахны точно неизвестны, что породило ряд легенд и гипотез. Первые надежные свидетельства о ней в письменных источниках, по справедливому мнению современных исследователей, следует отнести к началу XVI в. (Чеченков 2013; Карташова 2013: 55). Вместе с тем, в 1990-х гг. на территории Балахны проводились археологические исследования, привлечение результатов которых вместе с анализом письменного материала, как нам кажется может несколько пролить свет на эту загадку.
Известно, что согласно археологическим данным, жизнь на месте Балахны была до XV в. Археологами были обнаружены фрагменты керамики и пряслице. Эти находки датируются около XIII-XV вв. (Гусева 1994; Иванова 2003). (При этом некоторые черепки – XIV-XV вв. были найдены на дне ямы для добычи соли (Иванова 2003: 47)). Это показывает несостоятельность расхожего мнения об образовании Балхны за счет переселения беженцев с Городца, разоренного в начале XV в. Едигеевой ратью. Ведь поселения там появилось еще с XIII в, а в начале XV в. никаких значительных перемен оно не перетерпело. Очевидно, это поселение фигурирует в числе неких «станов» «на сей» – правой стороне Волги «пониже Городца» в завещании князя Владимира Андреевича в начале XV в (ДДГ 1950: 47). Тем не менее, из значимых населенных пунктах на правом берегу реки выделены лишь Белогородье и Юрьевец. Балахна, или деревня, которое было на ее месте, видимо, была не очень крупным сельским поселением, о чем свидетельствует и скудный археологический материал. Не следует исключать вероятность некоторой достоверности старинных преданий о переселении в конце XV в. Иваном III в Балахну жителей новгородской земли, которые и организовали вскоре здесь соляной промысел (Мельников 1850: 2; Брогкауз, Ефрон 1891: 793). В тоже время, на данный момент мы не располагаем надежными письменными свидетельствами о проживании в XV-XVI вв. в Балахне «выведенных» новгородских землевладельцев, или их потомков. Этот вопрос возможно будет решен при дальнейшем археологическом исследовании Балахны и ее округи с выявлением наличия или отсутствия большого количества памятников материальной культуры севернорусского типа.
Между тем, примерно на рубеже XV-XVI вв. в жизни Балахны происходят существенные изменения. Само поселение значительно увеличивается в размерах и представлено не отдельными группами фрагментов керамики, а более обильными и разнообразными памятниками материальной культуры (Гусева 1994). Именно к началу – первой половине XVI в. относятся первые писменные свидетельства о Балахне и развитии в ней солеварения.
Едва ли эти совпадения случайны. Надо полагать, именно зарождения здесь солеварения на рубеже XV-XVI вв. (или, по крайней мере, его значительное развитие) – весьма прибыльного по тем временам на Руси промысла – и послужило толчком к резкому росту поселения. Как установил П.В. Чеченков, первое упоминание Балахны относится к 1502/1503 г. Тогда Великий Московский князь Иван III устанавливает церковный сбор с Балахны в пользу нижегородских «Спасского» и «Архангельского» «протопопов» (Чеченков 2013). Таким образом, и согласно письменным свидетельствам уже к этому времени Балахна становится одним из значительных поселений в Нижегородской округе достойной отдельного упоминания (в то время как в составленной за сто лет до этого духовной Владимира Андреевича упоминаются разве что некие безымянные «станы» на сей стороне Волги «пониже Городца»: ДДГ: 1950: 47).
Развитие соляных промыслов в Балахне в начале XVI в. не крылось и от посетившего Московское Государство в 1517 г. С. Герберштейна. В своей знаменитой книге «о московских делах» он описал, что «В двух милях от Нижнего Новгорода было очень много домов, наподобие города или поселка, где вываривалась соль» (Герберштейн 1986: 120).
В сотой грамоте на Узольскую волость Балахна упоминается как своим именем, так и под названием соли Балахонской (Сироткин 2002: 164). Под 1536 г. После 1536 г. последнее название не встречается ни в каких источниках в том числе и подробно описывающих местность писцовых книгах. В этой связи вполне логично предположить, что это наименование возникло в конце XV – начале XVI в связи с соляными промыслами, но далее постепенно утратило популярность, уступив место обычному названию местности – Балахна. В этой связи последнее вероятно было более ранним и могло быть связано с прежним поселением XIII в. А Соль Балахонская, появилось как производное от него уже на рубеже XV-XVI, в связи с бурным развитием солеварения. При этом, солеварение было в этом поселении в то время явно наиболее развитым промыслом раз Балахну даже стали официально называть Балахонской солью или Солью на Балахне. Это также наводит на мысль, что прослеженное по археологическим материалам увеличение поселение в этот период связано именно с доходным на Руси солеварением.
Кроме того, упоминание Балахны в этом документе склоняет нас к мысли, что она в то время входила в подчинения Узольской волости, иначе бы не было смысла ее упоминать.
Связь с Узольской волостью, Балахна, надо отметить, сохранит и позднее -1540/1541 гг. там помимо местного, городового приказчика, упомянут приказчик Узольский (Чеченков 2013). Не ясно, какими полномочиями этот приказчик располагал, но, тем не менее, само его наличие говорит о какой-то административной зависимость Балахны от Узольской волости даже на рубеже 1530х – 1540-х гг. когда Балахна уже считалась не просто крупным и богатым сельским поселением, но укрепленным городом, с собственной крепостью.
С 20 июля по октябрь 7045 г (1536 от Р.Х.) в Балахне «у Соли Балахонской», согласно почти дословным известиям Львовской Никоновской летописи, по приказу Елены Глинской, отданном от ее имени и имени малолетнего Ивана IV, была выстроена крепость «ради того, что посад велик и людей много» (ПСРЛ 1904: 113-114; ПСРЛ 1914: 440). Как мы видим, Балахна здесь признана городом – ведь «посад» в те времена считался городским торгово-ремесленным районом, и этот термин не применялся к селам, даже очень крупным, с развитой торговлей.
По мнению М.В. Карташовой, постройка крепости была связана с проходившим в те годы по указу московских властей укреплением восточных рубежей Московской Руси от казанских татар, а не только с последствиями конкретного нападения татар на Балахну в январе того же года (Карташова 2013: 66).
При этом, великим и многолюдным поселением Балахна с точки зрения московских властей во второй половине 1536 г., оставалась даже после того, как в январе того года она была разорена казанскими татарами, а часть ее жителей перебита и ведена в полон. Наиболее знаменитая повесть о разорении Балахны представлена в Никоновской летописи (продублирована также во Львовской летописи в несколько укороченном варианте). Она в этих летописях выделена отдельным заголовком и идет вслед за повестью о нападении казанских татар на Русь (ПСРЛ 1904: 106-107; ПСРЛ 1914: 436). Вообще в обеих летописях в этой погодной записи под особыми заготовками приведены сразу несколько повестей об одном и том же татарском нашествии. Эти повести идут подряд без какой-либо связи между собой. Тем не менее, вышеупомянутый рассказ о разорении Балахны и предшествующая ей повесть о вторжении татар в Нижегородскую землю явно представляют связное повествование и написаны схожим языком, поэтому, скорее всего, восходят к одному и тому же источнику. Не исключено и его нижегородское происхождение – кроме того, что здесь относительно подробно сообщается о разорении Балахны, есть уникальные сведения о неожиданном ночном грабительском набеге татар на Нижегородские «места» 24 декабря 1535 г. и неудавшейся военной хитрости нижегородских воевод (ПСРЛ 1904: 106; ПСРЛ 1914: 436). Набег татар, скорее всего, был связан с тем, что московское правительство само в этом месяце направило войска на их ханство, дабы восстановить там влияние промосковских сил. Согласно летописному повествованию, татары пока местные жители были «сонные», «нощи» пограбили и двинулись назад, а нижегородские воеводы пошли за ними в сторону Мещеры, думая ударить на них с тылу, ожидая, что татары придут «к мещерским воеводам Йемену Гундареву да Василию Замытскому, посланным в том месяце воевать против Казанского ханства), а они сзади». Но Гундарев с Замытским в Казанское ханство не пошли (за что были потом посажены в темницу в Москве на страх и в назидание иным). Поэтому нижегородские воеводы просчитались и татары смогли уйти на восток.
Елена Глинская велела нижегородским воеводам возвратиться назад, а Гундареву и Замытскому велела прибыть в Москву, где их отправили в заточение. А татары, благополучно миновав Мещеру, видимо, не дойдя до Казани, решили предпринять новый набег. Уже через считанные дни – 6 января они вновь вторглись в Русские пределы и напали на Балахну подпалив городские дворы. Населявшие Балахну «черные люди» согласно летописной повести, были не приучены к военному делу. Поэтому, когда они собрались и вышли навстречу татарам те многих из них перебили и взяли большой полон. Когда находившиеся в Нижнем Новгороде воеводы услыхали о вторжении татар Балахну и выступили к ним навстречу, те отступили с большим полоном состоящим, надо думать, прежде всего из балахонцев (ПСРЛ 1904: 106-107; ПСРЛ: 1914: 436).
В более лапидарном известии Воскресенской летописи тоже говорится об устроенном татарами 6 января 1536 г. поджогами «посада» Балахны и «поимании» многих «беглых» людей «на Волге» (вероятно, тех же не обученных военному делу балахонцев), а также отступлении татар после того, как на них двинулись русские воеводы (ПСРЛ 1859: 291). Несколько иначе описывает поражение балахонцев Казанский летописец. Он наоборот пишет, что, когда татары подошли на утренней заре балахонцы ополшали потому что (как видно с вечера) были пьяны веселясь «о Боге» (ПСРЛ 1903: 315). Надо сказать, летописец спутал дату и отнес нападение татар не к началу января, а к февралю – «мясной недели», когда как они напали на Балахну 6 января, в день Крещения, или Богоявления. В этой связи версия о массовом пьянстве по случаю праздника тоже выглядит несостоятельной, так как накануне 6 января – Крещения, когда была разорена Балахна, на Руси не было традиции массового празднования, Богоявление отмечали всегда в сам его день. Кроме того, Казанский летописец уверяет, что татары брали не живой «плен», с которым не хотели себя обременять, а добро балахинцев, богатые ткани и др.
И с этим ушли в Казанское ханство. Но это выглядит странным, поскольку, по словам того же источника, татарский отряд насчитывал целых 6000 (ПСРЛ 1903: 315) – достаточное количество воинов, чтобы управится с живым полоном даже из богатого, крупного поселения. Кроме того, летописец приводит фантастические сведения о нападении в это время иных казанских отрядов на Вологду и Чухлому (ПСРЛ 1903: 315), что тоже заставляет скептически отнестись к его известию об этой кампании (Набег на Чухлому был, вероятно, связан с нападениями татар на Костромские и Галицкие «места» следующей зимой, но это уже относилось к совсем иному походу татар на Русь).
При этом балахонский полон так и ушел в Казань. Согласно иным летописным повестям о вторжении казанских татар, русские воеводы побили некоторых из них, но нигде не сказано, чтобы они отбили у них полон (ПСРЛ 1904: 107; ПСРЛ 1914: 436). Согласно другому варианту, они побили у них 50 человек под Лысковом (у правого берега Волги немного ниже по течению Нижнего Новгорода – М.Н.) но больше не стали из-за наступления темноты, а на утро те сами быстро ретировались из русских пределов. Согласно другой летописной повести, русские в Коряково (Корякова слобода находилась на левой стороне Волги берегу против Юрьевца) побили многих татар и союзных им черемисов, а иных взяли в плен живыми и отвезли в Москву. Но и в этом более победном для русских рассказе не сказано об освобождении русского полона. Пленных балахонцев увели в Казань.
Кроме того, нижегородский летописец добавляет о нападении татар на Балахну следующей зимой 1536/37 гг. (Нижегородский летописец 1886: 34), но в тот год казанские татары ходили на Костромские и Галицкие места, где были разбиты русскими воеводами, поэтому им логичнее было брать оттуда на восток, а не идти вдоль по Волге, вблизи Нижнего Новгорода, где их могли побить еще большее. Скорее всего, летописец просто не под тем годом описал вышеупомянутый набег на Балахну 6 января 1536 г.
Вероятно, разорение Балахны в самом начале 1536 г. несколько замедлило превращение ее в уездный центр. И она до конца 1540-х гг. включительно, несмотря на наличие городского посада с крепостью, пребывала в присущем чаще всего сельским статусе волостного центра – в документах 1538-1548 гг. там упоминаются местные волостели (Чеченков 2013) (в этом связи, предположение П. В. Чеченкова, что Балахинский уезд появился в 1540-х гг., не кажется достаточно убедительным, вероятно, это произошло уже в 1550-х гг., когда по наблюдениям этого же исследователя в 1559/1560 гг. впервые упомянут Балахонский уезд (Чеченков 2013)). Кроме того, по крайней мере, под 1540/41 гг., Балахна, как было сказано выше, подчинялась Узольскому приказчику, хотя еще за два года до этого там был впервые упомянут свой волостель. Вероятно, в связи с разорением города татарами уездный центр, или фактическое управление округой, было временно перенесено на левый берег Волги, в Узольье. Там, правда, не было ни города, ни крепости, но оно, видимо, от татар не пострадало, поэтому по традиции, по-прежнему играло роль местного административного центра.
При этом, до 1541 г. местные церковные иерархи не имели право венчать прихожан и освещать церки «а преж того былахонские венцы и церковное освященье было за нижегородским протопопом з братьею по тому, что на Балахне тогды города не было» (Каштанов 1996: 11) Понятно, что город появился здесь не к 1541 г., раз в 1536 г., поселение считалось уже «посадом» и приобрело крепость. Но скорее всего оно лишь к этому времени понемногу стало оправляться от разорения, а соответственно и местная церковь начала приобретать дееспособность. Но процветавший в Балахне соляной промысел быстро восстановил благосостояние города. В сотой на Узольскую волость 1559/60 гг. упомянут уже Балахонский уезд, к которому теперь, наоборот, относилась сама Узольская волость (Писцовые материалы 1997: 28).
ЛИТЕРАТУРА
Брокгауз, Ефрон 1891 – Энциклопедический словарь / Изд. Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. Т. II. СПб., 1891.
Герберштейн 1986 – Россия XV-XVII вв. глазами иностранцев. Л., 1986.
Гусева 2013 – Гусева Т.В. Отчет об археологическом исследовании территории
соледобывающего комплекса в Балахне в 1993 г. Рукопись. 1994 г. Архив Института археологии РАН.
ДДГ 1950 – Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей. М.; Л., 1950.
Иванова 2003 – Иванова Н.В. Гончарная керамика Балахны // Нижегородские исследования по краеведению и археологии. Нижний Новгород, 2003.
Карташова 2013 – Карташова М.В. Балахна в XV-XVIII в. // Нижегородские исследования по краеведению и археологии. Нижний Новгород, 2013.
Каштанов 1996 – Каштанов С.М. Из истории русского средневекового источника (Акты X – XVI вв.). М., 1996.
Мельников 1850 – Мельников П. Балахна. Уездный город Нижегородской губернии. Нижний Новгород, 1850.
Нижегородский летописец 1886 – Нижегородский летописец. Нижний Новгород, 1886.
Писцовые материалы 1997 – Писцовые материалы дворцовых владений второй половины XVI века / Сост.: Е.И. Колычева, Н.П. Воскобойникова. М., 1997.
ПСРЛ 1859 – Полное собрание русских летописей. Т. VIII. СПб., 1859.
ПСРЛ 1903 – Полное собрание русских летописей. Т. XIX. СПб., 1903.
ПСРЛ 1904 – Полное собрание русских летописей. Т. XIII. СПб., 1904.
ПСРЛ 1914 – Полное собрание русских летописей. Т. XX. Ч. 1. СПб., 1914.
Сироткин 2002 – Сироткин С.В. Сотная 1533 г. на Узольскую волость Балахнинского уезда // Очерки феодальной России. М., 2002. Вып. 6.
Чеченков 2013 – Чеченков П.В. Формирование Балахнинского уезда в XVI в. /