Автор: Азнабаев Булат Ахмерович
Журнал: Вестник Челябинского государственного университета
Выпуск: № 30 (321) / 2013

Как этимология слова ‘дорога’, так и историография изучения проблемы учреждения дорог в Уфимском уезде, весьма обстоятельно изложены в монографии А. З. Асфандиярова «Башкирия после вхождения в состав России»¹. Поэтому нет нужды пересказывать все положения автора, учитывая, к тому же, что это замечательное по уровню научной эрудиции исследование констатирует очень незначительные расхождения во мнениях историков. От себя лишь добавим, что слово ‘дорога’ в качестве пути сообщения и передвижения людей встречается в самых ранних письменных источниках по истории Уфы. Так, в «Отводной книге по Уфе» отмечено, что в 1597 г. служилому новокрещену Рудаку Федорову отведена земля «на Великом поле по Сибирской дороге». Однако речь в данном случае идет не об административнотерриториальной единице, а о пути сообщения. В уточнении расположения поместной дачи Рудака Федорова указано: «…на праве дороги межи Асанчюка да Ивана Каловских пашни»². Этот тракт начинался от проезжей Сибирской башни уфимской крепости³.

Существенное различие в толковании термина, а главное в хронологии появления дорог в Уфимском уезде, имеет место только в работе Ф. А. Шакуровой «Кочевое наследие в истории и культуре Башкортостана»⁴. Во-первых, Ф. А. Шакурова считает, что «даруга» не совпадает с привычным понятием административно-территориальная единица, обозначая, скорее, «население, входившую в данную единицу», нежели конкретную территорию. Кроме того, Ф. А. Шакурова отмечает факт подвижности границ дорог. Переселение волости в другую местность не меняло принадлежности её к той или иной дороге. Внутри последнего суждения содержится логическое противоречие. Сам факт переселения рода с одной дороги на другую не изменял принадлежность территории к той или иной дороге. К примеру, табынцы Сибирской дороги, перебравшись на земли минцев Ногайской дороги, не перенесли тем самым границу Сибирской дороги на запад Уфимского уезда. Во-вторых, Шакурова относит учреждение дорог к 30-м гг. XVII в. Однако в данном случае автор не стремится к оригинальной концепции, ссылаясь на свидетельство старшины Кидряса Муллакаева, которое в свою очередь ввел в научный оборот П. И. Рычков⁵. Башкирский старшина связал учреждение дорог с разгромом уфимскими служилыми людьми сибирских царевичей Аблая и Тевкеля. А. З. Асфандияров, полемизируя с этим утверждением, ссылается, во-первых, на сведения из «шежере четырех родов», а во-вторых, на информацию одного документа фонда Уфимской приказной избы⁶. О корректности использования информации шежере для датировки конкретных событий говорилось в исторической науке немало. Однако даже наименее скептически настроенные к шежере исследователи предлагают «за историческими справками и датировкой событий обращаться к документам других жанров»⁷. Второй аргумент А. З. Асфандяирова, отсылающий читателя к документу из фонда Уфимской приказной избы, требует более внимательного анализа.

Ввиду источниковедческой необходимости следует привести содержание документа в возможно более полной форме. В 7153 (1644/1645) г. подали челобитную «Ногайской дороги Кипчакской волости башкиры Якшиметка да Уразайка Атиевы дети» о том, что их дядя «тое же Кипчакской волости дуван Килей Ижсарин написан в Кипчакской волости в дуваны, а государеву ясаку он Килей не платит для ясачного сбору в дуванех, а он Килей Ижсарин Кучуков тое же волости с 7130 года был в дуванах же, а государеву ясаку он не бывал же, а отец его Килеев Ижсарин Кучюков в той же волости в дуванах же, а в государеве ясаке он не бывал. А братья Якшимметков да Уразайков тархан Курас Чеголаев поставлен в тарханы в 7133 году, а дядя ж был им по родству того не написано»⁸. Далее в источнике указывается ясачный оклад, положенный на челобитчиках. Нигде в данном деле не отмечено, что дядя или отец просителей были дуванами именно Ногайской дороги. Разумеется, что на момент подачи челобитной (1644/1645 г.) дороги в Уфимском уезде уже существовали.

На сегодняшний момент нами исследовано 1178 из 1472 дел Уфимской приказной избы, 376 книг Печатного приказа, десятки дел Посольского приказа и многочисленные копии грамот из фонда Спорных дел Генерального межевания. С особым вниманием мы изучили документы XVII в., опубликованные в Материалах по истории Башкирской АССР, сборнике «Акты исторические», приложениях к «Истории Сибири» Г. Миллера. Всего выявлено 185 источников различного вида, содержащих адресную локализацию территории Уфимского уезда, однако ни в одном из них до 1631 г. не упоминается ни одна из четырех дорог в качестве административно-территориальной единицы. В данном случае мы сталкиваемся с классическим примером аргумента умолчания (argumentum e silentio). Однако этот прием доказательства применим только в том случае, если удастся выявить факт, что автор источника не упомянул то, что обязан был упомянуть⁹.

В каких видах письменных источников первой трети XVII в. составители не могли проигнорировать указания на дорогу, не нанося тем самым ущерба для адресной локализации описываемого пространственного объекта? Согласно методике изучения делопроизводственных источников в каждом документе, имеющем юридическое значение, были строго регламентированы составные части (клаузулы), последовательность их расположения и даже формулировки¹⁰. Еще А. С. Лаппо-Данилевский указал на то, что изменение сочетания клаузул в документе не имеет случайного характера, но строго обусловлено историческим процессом¹¹. Из всего видового многообразия приказного делопроизводства XVII в. наказные памяти уфимским дворянам имеют наиболее устойчивый формуляр по причине огромного количества этих документов, обусловленного частыми посылками служилых людей в Уфимский уезд по самым различным поводам. По нашим подсчетам, в XVII в. в среднем за время службы каждый уфимец от 10 до 30 раз отправлялся в башкирские волости как для ясачного сбора, обыска (опроса жителей), земельного дозора (удостоверения границ владений) и т. д. На сегодняшний момент известно более 230 подобных наказов. Диспозитивная часть формуляров всех подобных инструкций содержала типичную клаузулу «…ехать ему в Уфинский уезд <…> а приехав в тое волости.». До 1631 г. указания на дорогу отсутствуют во всех известных наказных памятях. Например, «Лета 7135 году августа 8 по государеву цареву и великого князя Михаила Федоровича всея Руси указу и по приказу воеводы Ивана Ивановича Чичерина память приставу Елизарку Борисову ехать ему в Уфинский уезд в Таныпскую волость для того, что били челом государю царю и великому князю Михаилу Федоровичу вся Руси Таныпские волости башкирцы Акпердейко Чичканов да Бекбайко Янбахтин искали по государевой грамоте по челобитной тое же волости башкирца на Янсуба Яныбекове с товарищи.»¹². В формуляре челобитных башкир до 1631 г. так же отсутствует указание на дорогу. Наиболее интересной в этом отношении является просьба Тогая Белякова от 1620 г. В своей челобитной он называет себя «казанским чувашенином Зюрейской дороги деревни Берсю», однако указывает на то, что «.в Уфинском уезде в Юрминской волости вотчина моя от дедов и прадедов потому, что я, государь, башкирец и с той вотчины плачу ясак на Уфе с юрминскими башкирцами»¹³. В данном случае отсутствие указания на дорогу не может быть объяснено сокращением или небрежностью составителя челобитной, ведь просителю было важно дать наиболее точное указание на расположение своей вотчины, из-за которой он и обратился в Приказ Казанского дворца.

Первым известным документом, в котором упоминаются дороги, является память, данная башкиру Уфимского уезда Ногайской дороги Кипчакской волости Качанаю Кырпычакову, о снятии с него ясачного оклада¹⁴. Очень важен адресат документа. Качанай бил челом не уфимскому воеводе Ивану Желябужскому, а «.на съезжем дворе Савве Тимофеевичу Аристову да Богдану Юрьеву». Во всех известных грамотах о пожаловании княжества и тарханства фигурируют исключительно уфимские воеводы. Однако в данном случае просителю было важно добиться не факта пожалования в привилегированный служилый список (он уже в нем состоял), а официального снятия с себя ясака. В результате Аристов распорядился «в ясак его не писать, скрепив память своей печатью». 15 декабря 1631 г. Аристову подал челобитную князь Бурзянской волости Янгирей Янмагулов. Он добился внесения своего имени в уфимские тарханские книги¹⁵.

Деятельность в Уфимском уезде С. Т. Аристова и подьячего Б. Юрьева хорошо изучена в исторической литературе¹⁶. Вместе с тем, этот казанский дворянин еще до командировки в Башкирию приобрел среди местного нерусского населения репутацию жесткого и корыстного податного сборщика. В начале 1615 г. он собирал налоги с населения Казанского уезда. Именно это обстоятельство стало одной из главных причин восстания нерусского населения уезда. В конце 1615 г. московские власти послали в Казань князя Ромодановского и Кузьму Минина для розыска о причинах недовольства населения. Минин собрал жалобы казанцев и установил, что местный чиновник Сава Аристов отягощал население чрезмерными штрафами – «продажами» и налогами. Минин велел подвергнуть Аристова пытке, невзирая на его дворянское происхождение¹⁷. По-видимому, система дорог и сбора ясака по дорогам, хорошо известная Аристову по Казанскому уезду, была перенесена им на Уфимский уезд.

Аристов прибыл в Башкирию в июне 1631 г. В его задачу входило включение в ясачный оклад башкир-вотчинников, а также учет башкирских князей и тарханов. Кроме того, впервые в Уфимском уезде переписали и пришлое нерусское население – «прихожих гулящих людей черемису и чувашу», с последующим обложением их сбором по 1 р. со двора. По своим масштабам значение миссии Аристова превосходит итоги добровольного вхождения башкир в состав России в середине XVI в. Если считать ясачный оклад главным маркером подданства, то Аристову удалось увеличить число российских башкир более чем в 2,5 раза. По разрядным спискам 1629 г. числилось 888 ясачных дворов башкир, в 1635 г. их было уже 2217 дворов¹⁸.

Однако обстоятельства и последствия переписи С. Т. Аристова очень слабо освещены в литературе. В-первых, деятельность этого казанского дворянина совпала с наиболее массированными военными действиями калмыков и сибирских царевичей на территории Башкирии. Это означало, что с разоренных волостей юга и востока Уфимского уезда власти потребовали значительного увеличения ясачных платежей. В конце 1634 г. башкиры всех дорог заявили дворянам, посланным за ясаком в волости: «…твоево государева ясаку добыть стало негде; а где они, башкирцы, преж сего твой государев ясак добывали, и ныне-де в тех вотчинах кочюют колмацкие люди». В отношении новых окладов Аристова башкиры так же выразили свое мнение: «А по окладу, государь, и по книгам Савы Аристова да подьячего Богдана Юрьева в твоем государеве ясаке башкирцы им, детем боярским, отказывают: им-де и по старому окладу твоево государева ясаку добыть стало негде, не токмо что по Савиным книгам Аристова»¹⁹.

Изучив переписку сибирских султанов с правителями Средней Азии, А. З. Валиди установил, что с 1630 г. в Уфимском уезде в местности под названием Кашкарагай и в Западном Башкурдистане, вблизи от Стерлитамака вокруг горы Туратау, находилась ставка сибирского султана Аблая²⁰. Ему всемерную военную поддержку оказывал тайша Хоурлюк. В начале 1633 г. российские власти организовали самую значительную по числу войск акцию против калмыков, когда уфимский гарнизон под командованием головы И. Черникова-Онучина в составе 1380 служилых людей совершил рейд на юг на реку Яик²¹. В литературе события первой половины 30-х гг. обычно освещаются в русле противостояния российских властей с калмыками, к которым примкнули потомки Кучума. Башкирам же в
этом противоборстве выпадает роль объекта борьбы. Эта точка зрения была выражена еще в работах В. А. Новикова и В. Н. Витевского²². С иных позиций рассмотрел эти события А. З. Валиди. Он, в частности, отметил, что только с начала 30-х гг. XVII в. российское правительство ставит перед собой цель подчинения башкир центральных и восточных областей Башкирии. Уфимские власти осуществили массовое «насильственное» переселение таких башкирских родов, как Кушчи, Бала-Катай, Салжавут, Каратабын и Ай Сибирской дороги, из восточной стороны Урала на западную²³. Действительно, в наказе от
20 июня 1635 г. командующему уфимскими войсками Ф. И. Каловскому, посланному с войсками по Сибирской дороге, было прямо указано: «.выслать башкир по сю сторону Урала»²⁴.

О сопротивлении башкир в начале 30-х гг. XVII в. мероприятиям властей сохранилось крайне мало известий. Причина подобного обстоятельства во многом вызвана гибелью архива Приказа Казанского дворца. Но даже по тем фрагментам, которые дошли до нас в немногочисленных источниках, вполне вырисовывается картина восстания, охватившая в первую очередь восточную часть Уфимского уезда. Первые признаки массового протеста башкир проявились уже в 1734 г. 19 декабря башкиры Шемшадинской, Енейской, Иланской, Герейской заявили ясачным сборщикам, что «.по окладу-де Савы Аристова да подьячего Богдана Юрьева государева ясаку платить не хотят, отказывают»²⁵. К началу 1636 г. все башкирские волости Уфимского уезда оповестили уфимского воеводу о своем нежелании платить ясак по новым окладам С. Аристова²⁶. По сообщению воеводы Н. Вельяминова, башкиры, скрываясь от сборщиков, «.в юртах своих жен и детей пометали, а сами-де бродят по лесу на лыжах». Фактически воевода недвусмысленно предупредил Приказ Казанского дворца о возможности массового отказа от подданства башкир, снимая, тем самым, с себя ответственность за действия сборщиков ясака и «пятиной деньги»: «.видя такие многие налоги и правеж, [апритчеми], государь, Уфинского уезду башкирцы от твоей царьской милости отступят, и нам б, государь, холопем твоим, от тебя государя, в том опале не быть»²⁶. В конце своей отписки Вельяминов сообщает о сокрытии прежним воеводой факта перехода части  башкир на сторону воевавших с Россией кучумовичей: «А в прошлом, государь, во 142м году при воеводе при Антоне Загоскине да при подьячем Максиме Козлове Уфинского уезду башкирцов откочевала к сибирскому царевичю к Аблаю пятьдесят деветь дворов да четыре двора в Сибирь отъехали. И о том воевода Онтон Загоскин да подьячей Максим Козлов к тебе, ко государю, не писали». Интересно, что в исторической литературе Антон Загоскин вообще не упоминается в качестве уфимского воеводы²⁷. Напомним, что ставка Аблая в этот период находилась близ горы Туратау, откуда было организовано нападение на дворцовых крестьян, основавших новую Дуванейскую волость²⁸. А в 1635 г. Аблай вместе с братом Тюке (Тевкелем) организовал нападение на Уфу. После неудачи под Уфой военные действия продолжились в Зауралье. Здесь башкиры, разочаровавшись в сибирских царевичах и калмыках, действовали самостоятельно. В мае 1636 г. в грамоте из Приказа Казанского дворца тюменскому воеводе И. Львову сообщается, что «изменники тарские и уфимские татары приходят под Тюмень и под Тару на наши слободы войной»²⁹. Отписка тобольского воеводы М. Темкина-Ростовского от 1647 г. тарским воеводам Ф. Барятинскому и Г. Кафтыреву так же свидетельствует об участии башкир в военных действиях против сибирских городов: «В 141-м году государевы изменники тарские и уфимские татаровя приходили в Тюменский уезд и громили Алыбаевы юрты <…> и ходили воевать в Уфимский уезд не по одно время»³⁰. В своей книге «Турция и Поволжье» турецкий историк Акдес Нимет Кюратт использовал сведения рукописи, хранящейся в Дрезденской библиотеке. Автором этой рукописи является Рахман Колой, который в 1635 г. направил письмо Крымскому муфтию. В ней «бии и карттар» Урало-Поволжья просились в подданство к крымскому хану: «Один есть народ. <…> Башкиры-иштяки – 10 тысяч домов. В этом же порядке и будут платить подать <…> Они также в таком же порядке деньги, мед, соболь, белки и будут платить ясак за землю. Мари, чувашы, иштяк-башкиры, удмурты – все при конях и оружии»³¹. Даже спустя четверть века в улусах калмыцких тайшей оставались башкиры, бежавшие из Уфимского уезда после событий середины 30-х гг. XVII в. В 1661 г. к тайше Дайчину для переговоров о вступлении в войну против Крыма был послан дьяк Посольского приказа И. С. Горохов. В улусе тайши Мончака он встретился с башкирами, которые по их словам бежали «не стерпев налогов от ясачного сбора»³². На призыв российского дипломата «обратиться к великому государю» башкиры ответили, что «обратиться страшно, бежали мы, пограбив государевых людей, а иных и побив до смерти».

Таким образом, необходимость учреждения дорог в 1631 г. была вызвана кардинальным увеличением числа ясачных башкир и значительным ростом промыслового ясачного оклада, что стало одной из причин башкирского восстания 1633-1635 гг. При этом наиболее существенные увеличения промыслового ясачного оклада имели место по центральной и восточной части Башкирии. У одной Кипчакской волости величина «бобрового оклада», который платился с оброчных угодий, превысила волостной ясак в 15 раз³³. Лишь после разгрома и пленения султанов Аблая и Тевкеля в 1635 г. уфимская администрация подавила открытое сопротивление башкир. По утверждению А. З. Валиди, это событие оказало сильнейшее удручающее духовное воздействие на сознание табынских, минских и юрматынских башкир, боровшихся против русских³⁴. Ошибка же старшины Кыдряся Муллакаева, отнесшего учреждение дорог к 1635 г., вполне объяснима с точки зрения фактического вступления в действие нового ясачного оклада. Информация о 2217 дворах, отражающая точное количество ясачных башкирских дворов по переписи С. Аристова, в источниках датируется только 1635 г.³⁵

Обстоятельства и время учреждения дорог в Уфимском уезде указывают на их назначение. В российских источниках первое упоминание о дорогах как территориальных единицах связано с Казанским ханством. Татарский историк Р. Г. Галлям показал очевидные противоречия в концепции Д. М. Исхакова
о связи четырех дорог ханства с четырьмя правящими кланами – даругами, представляющими собой некие правящие роды в государстве³⁶. На основании анализа писцовых книг Казанского уезда Р. Г. Галлям делает вывод о том, что дороги представляли собой податные округа, которые формировались по направлениям основных сухопутных трактов (дорог) ханства³⁷. Таким образом, основная функция дорог – обеспечивать правильность ясачного сбора. Отмечая ориентацию дорог по сухопутным трактам, следует указать на то, что А. З. Валиди никогда не употреблял монгольский термин ‘даруга’, а приводит прямой перевод слова ‘дорога’ с русского на башкирский – ‘юл’³⁸. Для уфимской администрации непривычность нового деления Уфимского уезда выражалась в ошибочной адресации, допускавшейся в официальных документах. Когда в 1634 г. по всем дорогам уезда были посланы сборщики «пятиной деньги», то в наказах сборщикам наряду с Казанской, Сибирской и Ногайской фигурировала «Гайнинская дорога»³⁹.

По утверждению Р. Г. Галляма, податная «даружная» система административно-территориального деления являлась следствием унитарной формы государственного устройства, характерной для восточных монархий, в том числе и Казанского ханства. Попытаемся спроецировать это положение на структуру управления Башкирским наместничеством Ногайской орды. В. В. Трепавлов полагает, что разделение Башкирии на дороги произошло уже после ухода ногаев, сразу после основания Уфы. Весьма важным является его замечание относительно совпадения будущих дорог с фактически существовавшим в ногайский период районированием территории Башкирии⁴⁰. Однако Ногайская орда, как это убедительно показал сам Трепавлов, не являлась «унитарным государством», и дорог в ней не могло быть. Мангыты реанимировали государственную структуру, предшествующую управленческой модели империи Чингисхана. Крыльевая система древних тюрков и монголов никак не укладывалась в рамки унитарной административной вертикали монголов. Вместе с тем В. В. Трепавлов сделал весьма интересное предположение, что границы будущих дорог очень точно совпадают с ногайскими методами управления Башкирией: «Ногайская даруга совпадала с регионом кочевых передвижений ногаев, а Казанская и Сибирская даруги – с областью расселения башкирских племен, подвластных Ногайской орде»⁴¹. Однако трудно согласиться с предположением Трепавлова о том, что будущее деление на дороги имеет какое-либо отношение к этническому делению башкир на тех, кто кочевал с ногаями (собственно башкиры), и тех, кто проживал на севере, востоке и западе (иштяками). И тем более нельзя согласиться с ссылкой на  Д. М. Исхакова, настаивающего на том, что это разделение является результатом разной степени кипчакизированности башкир⁴². Дело в том, что российская администрация, учреждавшая дороги в Башкирии, менее всего учитывала степень и уровень «кипчакизированности» ясачного населения. В расчет брались уже существовавшие традиционные виды и оклады ясачного сбора, из которых исходили при формировании собственной податной политики. Действительно, источники свидетельствуют о многообразии, как единиц ясачного обложения, так и величины ясачных окладов башкир. К примеру, ногаи, подвластные нуррадину, кочевавшие фактически по территории Казанского ханства, были вынуждены мириться с тем, что с их поданных собирали ясак и казанские сборщики⁴³. Система двое-даннства башкир существовала и в Зауралье в период могущества сибирских шейбанидов. В 1620 г. башкир Гирейской волости Чюрювчей Терегулов с «товарищи» наряду с 13 батманами казанского ясака платил в казну 52 батмана «сибирского царя ясаку»⁴⁴. Существенное различие существовало и в единицах ясачного обложения. Если в Казанском ханстве ясак представлял собой в основном поземельный и подоходный налог⁴⁵, то в Сибири, по словам С. В. Бахрушина, ясак в не имел ничего общего с казанским⁴⁶. Кроме того, по окладу 1631 г. мы видим, что 6188 ответственных плательщиков должны были вносить различное количество куниц от 10 до 350. Таким образом, они представляли разные по количеству людей группы. По Ногайской и Сибирской дорогам ясак вносился в основном крупными родовыми коллективами или даже объединениями родов. Напротив, в земледельческих районах севера и запада ясак вносили отдельные семьи, которые платили в казну по 5-10 куниц. Интересно, что различие в единицах обложения наблюдается и по дорогам Казанского уезда. По словам В. Д. Дмитриева, установленные в конце XVI в. земельные нормы, приходящиеся на один ясак, колебались от 4,5 до 9 десятин пашни. Но по Ногайской дороге Казанского уезда на один ясак приходилось от 15 до 20 десятин пашни⁴⁷.

Главным принципом, предопределившим разделение Уфимского уезда на дороги, было различие в характере и объеме податного обложения. Это несовпадение связано с тем, что российские власти учитывали традиции ясачного сбора прежних властителей Башкирии. Строго говоря, суть понятия ‘дорога’ не совпадает с нашим представлением об административно-территориальной единице, поскольку дороги не имели административных центров, подотчетных уфимскому воеводе. В имеющихся источниках понятие ‘даруга’ не употреблялось, а использовалось слово ‘дорога’. Таким образом, дороги Уфимского уезда представляли собой ясачные округа, учрежденные после податной реформы 1631 г.

---

Примечания

¹ Асфандияров, А. З. Башкирия после вхождения в состав России (вторая половина XVI -первая половина XIX в.). Уфа : Китап, 2006. С. 97-101.

² Текст «Отводной книги по Уфе (1591/921629)». Из истории феодализма и капитализма в Башкирии. Уфа, 1971. С. 251.

³ История Уфы. Краткий очерк. Уфа, 1976. С. 32.

⁴ Шакурова, Ф. А. Кочевое наследие в истории и культуре Башкортостана». Уфа : МГГУ им. М. А. Шолохова, 2009. С. 124-126.

⁵ Там же. С. 126.

⁶ РГАДА. Ф. 1173. Оп. 1. Д. 381.

⁷ Булгаков, Р. М. Башкирские родословные / Р. М. Булгаков, М. Х. Надергулов. Вып. 1. Уфа : Китап, 2002. С. 411.

⁸ РГАДА. Ф. 1173. Оп. 1. Д. 381. Л. 3-4.

⁹ Historical evidence and argument / by David P. Henige. 2005. Р. 176.

¹⁰ Пронштейн, А. П. Методика исторического источниковедения. Ростов н/Д, 1976. С. 341.

¹¹ Лаппо-Данилевский А. С. Очерк русской дипломатики частных актов. СПб., 2007. С.225-273.

¹² РГАДА. Ф. 1173. Оп. 1. Д. 303. Л. 2.

¹³ Там же. Д. 298. Л. 7.

¹⁴ Асфандияров А. З. Башкирские тарханы. Уфа : Китап, 2006. С. 151.

¹⁵ Вельяминов-Зернов В. Источники для изучения тарханства, жалованного башкирам русскими государями // Зап. императ. Акад. наук. Т. 4, кн. 2. СПб., 1864. С. 47.

¹⁶ Фаткуллин, И. З. Ясачное население в истории Башкирии // Ватандаш. 2012. № 2. С. 2738.

¹⁷ Скрынников, Р. Г. Минин и Пожарский : хроника Смутного времени. М., 2007. С. 126.

¹⁸ Дмитриев, А. И. К истории Зауральской торговли. Пермская старина. Пермь, 1900. Вып. VIII. С. 98.

¹⁹ История башкирского народа : сб. док. (1574-1798 гг.). Уфа : Гилем, 2012. С. 38.

²⁰ Ахметзаки Валили Тоган. История башкир. Уфа : Китап, 2010. С. 46.

²¹ Миллер, Г. История Сибири. Т. 2. М. ; Л., 1937. С. 402.

²² Новиков, В. А. Сборник материалов для истории уфимского дворянства. Уфа, 1903. С. 55; Витевский, В. Н. И. И. Неплюев и Оренбургский край в прежнем его составе до 1758 года. Казань, 1889-1892. Вып. 1. С. 127.

²³ Ахметзаки Валили Тоган. Указ. соч. С. 46.

²⁴ Новиков, В. А. Указ. соч. С. 264.

²⁵ История башкирского народа : сб. док. … С. 37.

²⁶ Там же. С. 38.

²⁷ Муратова, В. Н. Воеводский аппарат управления в Башкирии в XVII в. // Социально-экономическое и политическое развитие Башкирии в конце XVI – начале ХХ в. Уфа, 1992. С. 48.

²⁸ Ахметзаки Валили Тоган. Указ. соч. С. 47.

²⁹ Миллер, Г. История Сибири. Т. 2. М. ; Л., 1937. С. 435.

³⁰ Там же. С. 447.

³¹ Салихов, А. Г. Онготолган тарих битгаре. Эфе : Гилем, 2003. С. 63-64.

³² Соловьев, С. М. История России с древнейших времен. Т. 12. М., 1961. С. 221.

³³ Фаткуллин, И. З. Указ. соч. С. 31.

³⁴ Ахметзаки Валиди Тоган. Указ. соч. С. 47.

³⁵ Новиков, В. А. Очерки колонизации башкирского края // Ист. б-ка. СПб., 1878. № 12. С. 57.

³⁶ Галям, Р. Г. Ясачные сотни XVI-XVIII вв. как реликт эпохи Казанского ханства // Вопр. истории. 2011. № 10. С. 104.

³⁷ Галям, Р. Г. Указ. соч. С. 100.

³⁸ Асфандияров, А. З. Башкирия после вхождения в состав России. С. 3.

³⁹ История башкирского народа : сб. док. . С. 34.

⁴⁰ Трепавлов, В. В. Ногаи в Башкирии XV-XVII вв. Уфа, 1997. С. 6.

⁴¹ Трепавлов, В. В.Указ. соч. С. 7.

⁴² Исхаков, Д. М. Из этнической истории татар восточных районов Татарской АССР до начала XX века // К вопросу этнической истории татарского народа. Казань, 1985. С. 46.

⁴³ Трепавлов, В. В. История Ногайской орды. М., 2001. С. 471.

⁴⁴ РГАДА. Ф. 1173. Оп. 1. Д. 430. Л. 20.

⁴⁵ Димитриев, В. Д. О ясачном обложении в среднем Поволжье // Вопр. истории. 1956. № 12. С. 96.

⁴⁶ Бахрушин, С. В. Ясак в Сибири в XVII в. // Бахрушин С. В. Науч. тр. Т. III. М., 1955. С. 51.

⁴⁷ Димитриев, В. Д. О ясачном обложении в среднем Поволжье. С. 98.