Автор: Корчагин Павел Анатольевич, Татауров Сергей Филиппович
Журнал: Вестник Удмуртского университета. Серия «История и филология» 2019
Баня — неотъемлемая часть русской культуры. На её особую роль в экономической, социальной, бытовой и даже обрядовой сферах жизни неоднократно указывалось в научной, главным образом, исторической и этнографической литературе. В последние годы бани становятся распространённым сюжетом и в археологической литературе, главным образом, при атрибуции археологизированных построек. Пожалуй, наиболее подробно «банный вопрос» дискутировался в монографиях, посвящённых раскопкам г. Мангазеи [5, с. 72; 10]. Однако до сих пор остаются вопросы, без ответа на которые наши представления о материальной культуре русского средневековья будут неполными. Данная работа, не представляя исчерпывающего очерка русской банной культуры, призвана разрешить некоторые проблемы, возникающие при интерпретации отдельных видов археологических материалов.
Непосредственным поводом для написания настоящей статьи послужили результаты раскопок на территории крепости в г. Таре, в которых была полностью исследована усадьба, сгоревшая в 1669 г. (определения лаборатории В. С. Мыглана). Одна из усадебных построек явно использовалась для удовлетворения гигиенических потребностей хозяев, обычно такие объекты безоговорочно определялись как бани. Однако, благодаря особенностям культурного слоя, которые способствовали хорошей сохранности дерева и других органических материалов, удалось не только зафиксировать все параметры этого сооружения и получить относящийся к нему инвентарь, но и определить особенности его функционирования. Интерес вызвали и конструктивные особенности объекта, и место расположения постройки, которые мешали поступить традиционно.
Срубная постройка, которую первоначально идентифицировали как баню, была исследована в 2012 г. в ходе раскопок усадьбы, располагавшейся на территории тарской крепости. Следует оговориться, что внутри кремля в XVII в. было всего четыре усадьбы — воеводы, стрелецкого десятника, пушкаря, воротника и избного сторожа [27. Ф. 214. Оп. 1. Д. 5]. За 2010-2014 гг. усадьба была исследована полностью. Занимала она примерно 400 кв. м и состояла из дома-пятистенка, избы для челяди, бани (мыльни), погреба с надпогребницей и колодца с навесом (рис. 2-1). Часть двора была крытой, то есть имела общую крышу и была защищена от осадков. В этой же части усадьбы бревенчатая мостовая выходила за пределы усадьбы и продолжалась до Успенской церкви. Исследуемый в нашей статье комплекс располагался напротив сеней и входа в дом, по другую сторону мостовой — то есть это была ближайшая и наиболее доступная постройка среди всех зданий усадьбы. Несмотря на такую близость, бревенчатый переход и крышу над двором был устроен предбанник, в котором посетители переодевались и отдыхали.
Рис. 1. Баня в усадьбе Тарской крепости: 1- положение бани относительно мостовой в крытом дворе усадьбы; 2- нижние венцы сруба бани на столбах-опорах; 3- планиграфия бани и предбанника; 4- бревно от крепостной башни в качестве подкладки под нижний венец; 5- бревно с порогом и с пазами под косяки дверного проема
Рис. 2. Усадьба в Тарской крепости и банные принадлежности: 1 – Модель усадьбы Тарской крепости в масштабе 1:25; 2 – 3Б модель внутреннего убранства бани; 3 – корчага для воды; 4-8 – клепки для ушатов и ведер из раскопок Тарской крепости; 9 – лапоток для банника из бани Тарской крепости; 10 – ковш из раскопок тарской крепости
Строение представляло собой сруб 2,2*2,5 м, рубленый в лапу с невыровненными выпусками (рис.1-7). Ориентирована постройка как усадьба и крепость по краю коренного берега Иртыша — северо-запад — юго-восток. Основание сруба (нижний венец) был срублен из хороших брёвен (диаметром 0,4 м), положенных на вкопанные столбы-опоры (стулья) (рис.1-2). Также из хорошего леса был рублен второй венец — в эти два венца были врублены две лаги, на которые был положен пол. Следующие венцы были выполнены из брёвен, ранее уже использованных (по имеющимся на них более ранним пазам), что в Таре было обычной практикой. Это подтверждают и брёвна, подложенные под нижний венец с западной и восточной сторон — это, судя по вырубленным косым пазам, брёвна из разобранной восьмиугольной крепостной башни (рис. 1—4). Именно такие брёвна зафиксированы при раскопках Княжьей башни. Лаги для пола были врублены на расстоянии 0,4 м от стен и, судя по их расположению, печь была поставлена непосредственно на плахи пола. Плахи шириной 0,4-0,5 м и толщиной 0,06 м были положены вдоль северной стены бани, то есть вдоль — к двери. Ямы под полом не было. Вдоль противоположной от входа стены был расположен полок — широкая лавка или помост шириной около 0,7 м из плах, таких же, какими был выстлан пол.
Глинобитная печь была сравнительно небольшой, размерами 1*1,2 м и высотой также около 1 м (рис. 2-2). Поставлена она была в северо-западном углу бани, рядом со входом, который из-за этого был смещен к юго-западному углу. Печь топилась по-чёрному, топка была расположена в противоположной от входа стенке, что при открытой двери обеспечивало тягу при растопке. Каменка, располагавшаяся ближе к двери, была открытого типа и наполнена собранными по берегам Иртыша крупными гальками, камнями, сидеритами и др. Судя по обломкам керамики, рядом с ней была вмазана в печку или просто стояла большая, диаметром в тулове около 0,6 м, толстостенная корчага (рис. 1-3). В отношении печки в ходе её расчистки возникло несколько вопросов. Во-первых, её сравнительно небольшие размеры и очень слабая прокаленность глины. Печь почти полностью расползлась под воздействием воды и более поздних напластований, что не характерно для других печей этого культурного горизонта, исследованных в Таре. Вполне возможно, что данное сооружение использовалось как собственно для нагрева помещения только в зимнее время года или только для нагрева камней. Дело в том, что из-за постоянных пожаров в Таре действовало предписание в летний период готовить пищу за пределами крепости: «да попам, да пушкарям, да стрельцам у тех бы в городе дворцы были», в остроге… летом «ести варити» (воеводам делалось исключение, но с тем условием, что поварня будет в земле) [33, с. 8]. Поэтому, вероятнее всего, баню, даже для воеводы, топили умеренно или разогревали камни в другом месте. Хотя наличие веника говорит о достаточно высокой температуре.
Дверь была в юго-западном углу постройки, довольно больших размеров — дверной проём шириной 0,9 м, то есть примерно такой, как и в жилых избах. Проём был комбинированный: имел два вертикальных косяка, на которые была навешена дверь, а роль горизонтального косяка выполняло бревно второго венца, в которых были вырублены пазы для косяков и порожек-ограничитель для двери (рис. 1-5). Открывающаяся наружу дверь высотой около 1,2 м была набрана из тёсаных досок толщиной 0,04 м (вершок?).
Предбанник представлял собой сруб размером 1,8*2,0 м из брёвен диаметром около 0,25 м. Он был пристроен к западной стене бани и имел вход напротив двери в баню (рис. 1-3). Пол в предбаннике был выстлан тонкими тёсаными досками, скорее даже обрубками досок, уложенных на землю. Никаких дополнительных конструкций в этом строении не зафиксировано. Между срубами был проход около 0,7 м для носки воды и дров. В этом проходе, судя по сохранившимся бондарным клёпкам, стояла бочка — высотой 0,7 м и диаметром 0,6 м.
В ходе раскопок в историческом центре г. Тары собрана богатая коллекция деревянной посуды и ёмкостей для воды [1, с. 252-255]. Это позволяет выделить среди неё комплекс предметов, который использовался для обслуживания банных комплексов. В банях вода хранилась в бочках. Самые большие днища имели диаметр 0,7 м, самые длинные клёпки — 0,8 м. Связывались бочки ивовой оплёткой с деревянными замками [1, рис. 50]. Возможно, были бочки и больших размеров. Носили воду в вёдрах. Вёдра отличаются от шаек наличием выступающих из общего ряда клёпок с отверстиями или с фигурами для привязывания верёвок-дужек (рис. 2-7-8). Размеры вёдер — около 0,4 м высотой и 0,4-0,5 м шириной. Часто при носке воды, чтобы она не расплёскивалась, использовали деревянные поплавки, которые в большом количестве найдены в культурном слое города. Клёпки от шаек — самые многочисленные среди находок деревянных изделий (рис. 2-4-6). Исходя из их размеров и по находкам днищ от этих ёмкостей — самые распространённые изделия были высотой 0,25-0,3 м и в ширину 0,4-0,5 м. Для черпания воды использовали ковши, которые вырезались из корневищ деревьев: берёзы и кедра. Самый большой ковш в археологических коллекциях из раскопок Тары был объёмом около 1,2 литра (рис. 2-10).
В ходе раскопок данного объекта был найден берёзовый веник с хорошо сохранившейся листвой — находка, послужившая решающим доводом в пользу определения функции этой постройки. Веник состоял из 19 прутьев и связан был тоже берёзовым прутом. Длина веника — около 0,5 м. В настоящее время такие веники — самые используемые в сибирских банях.
Пожалуй, одна из наиболее интересных находок при раскопках этого комплекса — лапоток из липового лыка (рис. 2-9). Он был сплетён по всем правилам изготовления такой обуви, но не был предназначен для носки, так как длиной был немного менее 0,1 м. Находился он в северо-восточном углу сруба. На момент раскопок в 2012 г. в г. Таре не было найдено плетёной обуви. Только на следующий сезон в этой же усадьбе, в избе для челяди, было найдено несколько лаптей. На наш взгляд, данный лапоток был вотивным и изготовлен специально для банника. Вера в домашних духов — домового, банника, конюшенного и других персонажей была весьма распространена среди горожан того времени. Причём банник относился к одним из самых злобных и опасных существ. Это не удивительно, так как при всей положительности бани был в ней один недостаток — это угарный газ, который скапливался при топке бани по-чёрному, поэтому нередко дело доходило даже до смертельного исхода. Поодиночке в баню ходить было не принято.
В ходе обработки материалов возник вопрос о правильной интерпретации данного комплекса. Стало очевидно, что это не баня в её классическом понимании. Для определения назначения этого объекта проведено наше исследование.
Учёные (и археологи, и архитекторы), зачастую термины баня и мыльня употребляют как синонимичные. В статье, посвящённой выделению бань в археологических материалах как особого типа постройки, А. С. Хорошев писал: «Подобное место в этнографической классификации единодушно (Е. Э. Бломквист, М. Г. Рабинович), а в археологической нередко (П. И. Засурцев) занимают бани (мыльни). В этнографической литературе вычленены основные конструктивные особенности бань-мылен… Бани-мыльни издавна совершенствовались. К сожалению, в археологическом материале бани-мыльни практически не выявлены» [34, с. 54].
«В этнографической литературе охарактеризованы конструктивные особенности бань-мылен… Бани-мыльни издавна совершенствовались» [20, с. 309-313]. Архитекторы М. В. Савельев, М. В. Мя-кишева и Н. В. Шагов, комментируя архивные документы по городу Енисейску, также отождествляли бани и мыльни: «Во дворе находилась мыльня (воеводская баня), которая топилась по белому, а печь ее была с изразцовой отделкой.» [28, с. 93].
Между тем источники XVII в. различают эти понятия. Так, богомольцам-мужчинам при царском дворце была выстроена баня: «195(1687) г. генв. 26, верховым богомольцам в баню 1000 веников добрых. 201(1693) г. марта 7, велено купить верховым богомольцам в баню 1000 веников, 5 косяков мыла добраго, 20 лукошек золы козельской самой доброй…» [15, с. 713, 714]. В то же время для богомолиц была устроена мыленка: «201(1693) г. марта 21, велено купить на строенье новой деревянной мыленки верховым богомолицам, что пазади хором г. царевен меньших…» [13, с. 714].
Вряд ли стоит предполагать гендерный критерий номинации помещений для помывки. Скорее важно анализировать их конструктивные и архитектурные особенности. А. А. Люцидарская, очевидно, первая уловила отличие: «Надо заметить, что бани заслуживали пристальное внимание со стороны властей, так как несли реальную угрозу городам, являясь наиболее пожароопасными местами. В жаркую пору пользоваться личными банями запрещалось. По этой же причине бани довольно редко строили непосредственно на дворовом месте, как это было в усадьбе томского пушкаря О. Борисова: “…а на том дворовом месте строена баня с предбанником”. Гораздо чаще баня ставилась в огороде. Исключения составляли богатые дома, где на манер “воеводских хором” баня примыкала к жилой постройке. В таких случаях употреблялся термин “мыльня”. Если дворы горожан располагались вдоль реки, то бани могли выноситься к берегу за пределы усадьбы. Так, баня томского конного казака И. Аргунова находилась на берегу Томи “позади двора к берегу”» [18, с. 14]. Видимо, для целей исследования А. А. Люцидарской столь сжатого изложения мысли было вполне достаточно, но для археологических исследований оно нуждается в уточнении и развитии.
Как показывает анализ литературы, идентифицировать баню и мыльню в археологическом слое оказывается весьма сложно. Так, мангазейские постройки 6 и 7 авторы первоначальных раскопок интерпретировали как городскую торговую откупную баню с тремя отделениями [6, с. 72]. Эту атрибуцию авторы раскопок 2001-2004 гг. предпочли уточнить. По их мнению, постройка 7, вероятно, была частной баней, входившей в состав одного из подворий, и далеко не единственной на посаде. «Аналогичная баня (“мыльнишко”) известна из описания мангазейского воеводского двора 1639 года: “Мыльнишко гнило с сенишками. Стены и потолок и мост погнил и печь розвалилась”» [7, с. 53].
В качестве аналогии привлекается конкретная мыльня, но постройку всё равно предпочитают называть баней. И это притом, что в текстах обеих монографий неоднократно цитируются источники, в которых фигурируют почти исключительно мыльни. Например, при описании воеводских хором в Илимском остроге: «На дворе хоромного строения 2 горницы на подклетах, на одной горнице чердак. Промеж горницами тёплые сенцы, да у тех горниц передние и задние сени с крыльцами, а у задних сеней переход в передние сени. От задних сеней переход в мыльню, мыльня стоит к косоугольной башне на ряжу» [6, с. 23]. «В 1584 г. архангельский воевода продал свой двор на посаде: горница с подклетью, сени с подсеньем, повалуша с подклетью, у ворот изба с сенями, мыльня с сенцами, две клети, ледник с напогребицею, мшанник, “а на нём клеть”, поварни — “естовая” и пивоваренная. В 1545 г. на холмогорском посаде был продан двор: горница на подызбице, клеть на две подклети, сарай, хлев, мыльня, а в 1596 г. двор: горница на амбаре, клеть на подклети, сени на подсенье, два сарая на столбах, хлев, мыльня» [6, с. 22]. Авторы упорно не обращают внимания на то, что гигиенические постройки, находящиеся в составе посадских усадеб, регулярно именуются не банями, но мыльнями.
Правда, их могло смутить приведённое на той же странице упоминание о бане в пределах красноярского воеводского двора, который «состоял из повалуши на подклети, горницы на подклети, сеней с подсеньем между ними и отдельно стоящей [! -П. К.] бани». На изображениях Красноярска С. У. Ремезова [36] и Витзена [37, с. 666] изображения бани, естественно, нет, но понятно, что часть красноярского кремля, в которой расположена воеводская усадьба, весьма просторна. Все казённые и общественные здания расположены на приличном расстоянии друг от друга, так что и для отдельных построек воеводской усадьбы не было тесно. В 1628 г. в ней были «повалуша на подклети», «горница на подклети», «промеж их сени с подсеньем» и баня. Отстраивался воеводский двор по-настоящему только в 1635-1636 гг., когда «плотникам от избного дела, что на воеводском дворе избу делали», заплачено было 8 руб.; тогда же доставлялись на воеводский двор брёвна, две дверины, восемь мехов моху, всего почти на 4 руб., и на 1 рубль досок «на сени и на баню», и плотнику Ивану Чёрному с товарищи «за дело, что делали на воеводском дворе сени да баню», дано было 71/ руб.; всего истрачено было на постройку приблизительно 24/ руб. По словам С. В. Бахрушина, «Хоромы кольцом обступали всевозможные службы: людская изба, ледник, баня с предбаньем, примыкавшая к сеням и служившая воеводам местом послеобеденного сна, “изба за хоромами под башнями” и т. п.» [3, с. 102]. Заметим, «обступали», но не были пристроены непостредственно к жилым хоромам. Очевидно, что бани и мыльни суть не одно и то же, поэтому стоит более детально разобраться с различием их функций, конструкций и особенностями размещения.
Сколь-нибудь подробные описания мылен в источниках свидетельствуют о том, что это были специализированные помещения, устроенные внутри или пристроенные вплотную к жилому дому, в шаговой доступности. Так, великий князь Василий Иванович в начале октября 1533 г., почувствовав первые признаки серьёзной болезни, «наутрия же, в понеделник, князь велики великою нужею доиде до мылни; и за столом седе в постелных хоромех нужею» [25, с. 267].
Вообще мыльня часто упоминается как часть царских хором. В конце XVII в. в царском селе Измайлове: «Подле тех хором 3 мыленки с исподи подрублены бревны дубовыми, обшиты тесом красным в закрой покрыты в два теса со скалою; в кровлях 3 окошка, над ними бочки обиты чешуею; перед теми ж мыленками сторонние сени обшиты с обе стороны тесом красным и покрыты в один тес… Меж мыленками и перед мыленками в сенях десетеры двери на жиковинах луженых, под жи-ковинами сукно красное, у них 9 чепей, 10 задвижек, 10 скоб луженых, 2 окончины слюденые клинчатые» [13, с. 511-512].
В Коломенском дворце: «Из сеней налево в сени, что перед мылнею, дверь… В сенях перед мылнею окошко, в нем окончина слюденая; в сенях нужник, дверь. лавки с опушки. Дверь в мыл-ню. В мыльне полок, к нему всход о семи степенях, лавки с опушки; три окошка волоковых, в них окончины слюденые ветхие; печь обращатая зеленая, около ея три связи железныя; подволока за-брата дощатая. Из мылних же сеней дверь на переходы, к стряпущей избушке…» [13, с. 511-512]. И далее: «Из проходных же сеней, что против писанных сеней, которые с чюланом, всход к мыл-не государеве, на том всходе окончина слюденая… В мылне полки, … печь ценинная, столбы сосновые росписаны красками, обязана железом; в трубе вьюшка железная; подволока липовая вислая…» [13, с. 467].
Мыльни могли располагаться даже на втором этаже: «201(1693) г. июня 22, велено купить в новую мыленку, что в верхних сенях против комнаты государынь царевен больших, на обивку дверей и дву окошечных вставней 6 ар. с четью сукна.» [13, с. 714] и «июня 2, велено купить в новую мыленку, что делают в сенях против комнат г. царевен больших, что над портомойными по-латы, к обшивке в сенях проводных жолобов, шесть войлоков коровьих двойных» [13, с. 715]. В этом случае приходилось устраивать водоизоляцию полов и канализацию: «193(1695) г. сентября 28, велено дать в государеву и царицы Натальи Кирилловны в новые брусяные мыленки к спускам на дело свинцовых досок 100 пуд свинцу да на пайку полчетверты пуда олова.» [13, с. 713].
Мыльни были весьма комфортабельными: «Из тех же сеней дверь в мылню. обита была сукном красным, сукно выдрано; в мылне три окошка столярных, в них три окончины слюденых (одна попорчена) с кругами; полки и лавки дощатые с опушками; печь с лица ценинная цветная, около ея три связи железныя; подволока вислая липовая. В сенях мылних нужник, дверь на пятах, скоба железная.» [13, с. 471].
Мыльни встречались и при дворянских домах. Так, в 1718 г. в подмосковном селе Ясенево, в вотчине Аврама Лопухина, «При тех хоромах мыльня в саду с сенми, в ней два окна красные, окончины слюденые ветхие. В сенях одно окно. Та мылня крыта по скале дранью и с сенми под одну крышку на четыре спуска» [13, с. 568]. Двор нарымского воеводы Ивана Леонтьевича Скобельницина (1639-1643) состоял из «хором… между повалуши да горницы, сени большие, да задние сени, да мыльня, да погреб, да ледник с напогребицею, да изба большая поваренная, да конюшня с сараями» [28, с. 93].
Мыльни использовались до XVIII в. включительно. В 1743 г. императрица Елизавета Петровна распорядилась о реконструкции сооружений Летнего сада: «в третьем саду Золотые хоромы и при них мылня были б во всякой исправности как при жизни Петра Великаго были.» [19, с. 326]. И, наконец, известный российский просветитель, путешественник и литератор Фёдор Каржавин при переводе классического пособия по архитектуре для обозначения встроенного помещения для помывки использовал хотя и устаревающий, но точный термин: «Мыльня должна также быть по близости к поварне, дабы труба поваренная могла нагревать несколько и мыльню» [22, с. 59].
Итак, мыльни — это комфортабельные, пристроенные к жилым хоромам помещения, предназначенные исключительно для помывки, но не для принятия высокотемпературных процедур, и топившиеся исключительно по-белому.
Термин баня в русских источниках встречается очень рано. Хрестоматийное упоминание содержится в Лаврентьевской летописи при описании путешествия ап. Андрея Первозванного: «И иде въ Варяги, и приде в Римъ, и исповеда, елико научи и елико виде, и рече имъ: “Дивно видех Словень-скую землю идучи ми семо. Видехъ бани древены, и пережьгуть е рамяно, и совлокуться, и будуть нази, и облеются квасомъ усниянымь, и возьмут на ся прутье младое, и бьють ся сами, и того ся добьють, одва вылезут ле живи, и облеются водою студеную, и тако оживуть”.» [24, с. 7-9]. Стоит подчеркнуть смысл сказанного апостолом: он видел деревянные бани, то есть непосредственно наблюдал отдельно стоящие деревянные постройки. Пристрои-мыльни (именно во множественном смысле) увидеть нельзя: перед глазами наблюдателя неизбежно оказывается нерасчленённая городская застройка усадебных хором.
В 1613 г. в Новгороде на городских усадьбах фиксировались бани, расположенные на огородных задах: «.хором на дворе: горница на подъизбицы, клеть на подклете; сенница; на дворе: баня да мел-ничок с сенничком, в огороде яблоновое деревье, печь с припередком, ворота и тын, около двора и огорода городьба; да запас дворовой. А на дворе хором: горница на подклете, да сени, да повалуша, да подклет под повалушей, да другая горенка белая на мшанике, против (нея) сени, да на дворе-ж бай-нишко ветчано, да ворота и тын.» [13, с. 442]. Адам Олеарий, судя по тексту его «Описания.», описывал именно бани, виденные в Москве 1630-х гг.: «Так как бани обыкновенно устраиваются у воды и у рек, то они [русские, – П. К. ] из горячей бани устремляются в холодную…» [21, с. 191].
Бани можно обнаружить на картографических документах второй половины XVII в. Так, на «Чертеже села Шустова Ивана Кузьмина с иными помещиками» [27. Ф. 27. Оп. 1. Д. 484. Ч. 4. № 8] (до 1683 г.) баня изображена как отдельно стоящее здание на левом берегу пруда р. Каменки. На «Плане с. Павловское у деревни Алешково» [27. Ф. 27. Оп. 1. Д. 484. Ч. 3. № 40] (третья четверть XVII в.) баня показана на северной окраине села, на берегу неподписанной реки; рядом пояснение: «от банишки до горотьбы 43 саж», — то есть в почти сотне метров от ближайшего забора, кстати, огораживавшего овины. К сожалению, бани на этих планах изображены чрезвычайно схематично, какие-либо выводы об особенностях их конструкции сделать невозможно1.
Ганс-Мориц Айрманн, будучи в России в 1666-1670 гг., полюбил русскую баню и оставил подробное описание: «По длинной реке “Моск” всюду спускаются сплошные дворы, а дома стоят напереди; позади у каждого устроена баня (кстати сказать, до чего охотно они моются: постоянно на третий или даже на второй день ходят они в баню, как простые, так и знатные люди.» [14, с. 296]. Он очень хорошо уловил специфику именно бань: «Те, которые располагают в Москве достатком и имеют благоустроенный по своим обычаям дом, особенно стараются соорудить при нем баню, каковые, как и их дома, все деревянные. Они строятся 4-угольными, окна располагаются вверху, а не по сторонам, хотя и делаются с хорошими стеклянными оконницами, а в середине небольшое отверстие, которое они могут открывать и закрывать по своему желанию — через него выпускается пар, когда они льют воду на раскаленные камни. Они внутри не пользуются печами, а имеют либо искусно выложенные камни, которые извне могут быть обогреваемы огнем, либо вносят на железном противне раскаленные камни, на них льют теплую воду, и это даёт хороший жар.» [14, с. 301].
В Томске начале XVIII в. на усадьбе сына боярского Манойла Гречанинова «Двор в заплоте крытой и мощёной, в огороде баня с предбанником, огород в заплоте…» [18, с. 15]. Двор иркутского посадского А. Юдина был «…огорожен заплотом, на дворе хоромного строения изба черная, одни двери на крюках. горница белая на подклете… На дворе погреб с напогребицею в перерубе с амбаром под одной кровлею, баня с предсеньем, двор скотский» [18, с. 15]. У М. Игнатьевых из Илимска двор был огорожен «заплотом на столбах, на дворе хоромного строения изба черная. У него ж на задворье горница белая с предсеньем на подклете… Во дворе строения и конюшня да скотный двор, баня с предбаньем…» [18, с. 15].
В. Н. Белицер в работе «Очерки по этнографии народа коми.» пишет о том, что почти каждая крестьянская семья имела собственную баню. На усадьбе баню ставили в самом дальнем углу. Чаще бани располагали, как и амбары, группами на конце деревни, обычно близ ручья, на склоне речного холма. Иногда баню строили совместно две-три семьи [4, с. 197]. Получается, что бани устраивались либо за пределами, либо на периферии усадеб («позади», если была возможность — на берегу реки), на просторных дворах («в самом дальнем углу»), в огородах, что было связано с их высокой пожарной опасностью.
Судя по всему, уже в XVIII в. разница между банями и мыльнями стала исчезать. В 1720 г. при передаче усадьбы думного дьяка Автонома Иванова в казну выяснилось, что на усадьбе: «При тех же хоромах баня с предбанником белая, мерою полпяты сажени, поперег трех сажен с локтем, срублена в угол; пол и потолок дощатые, в ней вышины от полу до потолку 4 арш.; 2 окошка красных, окончины стеклянныя, двои двери на крючьех; полок на трех ступенях, печь кирпичная. Перед банником сени с дву сторон в брусьях забрана косеками; из сеней к хоромах переходы с одной стороны забрано гудками, а на тех хоромах и на бане кровли шатровыя на четыре ската крыты тесом с скалою.» [13, с. 571]. Если верить описанию, перед нами традиционная мыльня, соединённая с жилыми хоромами переходом, но называется она уже белой баней с предбанником.
В «Деле по предложению верхотурского комисара Салманова о смене его от должности по сдаче вновь поступившему комисару Давыдову по росписному списку казенного имущества» (1777) воеводская баня описывается подробно: «При вышеописанных комиссарских полатах поблизости каменной стены баня построена в 773 году из старых провиантских анбаров, при которой бане горенка небольшая, у той бани и сеней и у горенки трои двери на крюках и петлях и со всеми при них приборами железными, прежними и вновь зделанными; два окошка в них окончины слюдены, по ветхости прежних вновь зделаные шиты мелкой слюда; в той же бане печь кирпишная чело в баню, при которой заслонка и у трубы задвишка железные прежние, на делание тои печи кирпичу употреблено из оставшего от разбору бывшей таможни семь сот, а прежней кирпич по ветхости раззорил-ся на мелкие части, сверху покрыта тесом по ветхости прежнего, оставшим от разбору бывшей таможни, коего употреблено сто пятьдесят тесниц» [27. Ф. 1398. Оп. 1. Д. 295. Л. 9]. Нужно добавить, что баня верхотурских воевод располагалась во внутреннем углу каменного кремля, что было относительно безопасно в противопожарном смысле. В то же время она имела печь с трубой как мыльня.
В Верхотурье бани имели не только представители администрации. Директор пермской гимназии Н. С. Попов в конце XVIII в. писал: «Почти все сии домы имеют двои ворота, и потому по два двора по обе стороны, из коих в так называемом переднем находятся сушила или завозни и погреба, а в заднем содержится скот, для чего построены в нем разные клева, а за домами на огородах бани. Печи в горницах Голландские, в избах с очагами или пространными шестками, бани также у всех белые» [26, с. 327]. Эти сведения подтверждаются изобразительными источниками. Весьма характерное расположение бани на периферии усадьбы и, одновременно, на берегу небольшой речки удалось точно зафиксировать, соотнеся изображения с «Планом городу Верхотурью…» конца 1770-х гг. и литографии с видом Верхотурья 1828 г. из альбома К. К. Клауса. Баня отделена от основной части усадьбы огородом, площадь которого покрыта на плане зелёной краской [17, с. 248-249].
В Перми в «1811 году он [городской голова Д. Е. Смышляев, — П. К.] перешёл в собственный деревянный дом. Из плана на исправление крыши этого дома, выданного в том же 1811 году, видно, что он куплен готовым, находился на Петропавловской улице в соседстве, с правой стороны, с домом тётки моей вдовы Любимовой, а с левой, с местом надворного советника Дмитрия Дягилева, где существовали только изба, кухня и баня» [31, с. 155-156].
Хотя и в этнографическую эпоху сохранилось обыкновение устраивать бани в отдалении от жилых простроек, но И. В. Ильина и Ю. П. Шабаев в статье «Баня в традиционном быту коми» приводят свидетельство С. В. Игнатова из с. Помоздино Республики Коми: «Раньше недалеко от моего дома, ближе к речке, стояло в ряд бань двадцать, да чуть повыше ещё было бань десять. Там, где пользовались колодцами, бани были ближе к подворью. Белые бани были безопасны, поэтому их стали строить на своём дворе» [15, с. 112].
С XIX в. баней стали называть — безразлично — и отдельное строение, и помещение для мытья. По свидетельству В. И. Даля: «Баня ж. байня, байна сев. паровая, русская баня, строение или покой, где моются и парятся, не просто в сухом тепле, а в пару, почему важнейшие части бани: калильная печь с булыжником (каменка) или с ядрами и чугунным боем (чугунка), или с колодою, в виде опрокинутого котла с завороченными окраинами; затем полок с приступками и подголовьем, на котором парятся; лавки вокруг стен, на коих моются; чаны с горячею и холодною водою или краны для этого в стене; шайки для мытья и оката, вехотки (мочало) для мылки, веники (дубовые или берёзовые) для парки. При порядочной бане есть передбанник, где раздеваются, отдыхают, запивают баню квасом и пр.» [10, с. 114]. А мыльней предпочитали называть помещение внутри бани, отличное от парилки: «Мыльна, мыльня ж. стар. запд. юж. мовня, лазня, баня; || сев. особая комната в бане, где не парятся, а только моются. Как барыня перед мыльнею (хлопочет)» [11, с. 954].
Вернёмся, однако, в Мангазею и обратим внимание на одно важное замечание Г. П. Визгалова и С. Г. Пархимовича: «Во всех избах и в бане встречены однотипные печи-каменки размерами в плане 0,84-1,10*0,63-1,00 м» [7, с. 57]. То есть в бане отопительное устройство было той же конструкции, что и в жилых помещениях. Правда, авторы употребили неопределённый термин «печи-каменки»; хотя он и распространён в современном словоупотреблении, но всё же печь и каменка — отнюдь не одно и то же. По В. И. Далю, «Печь, печка ж., пещь црк. .снаряд для топки, для разводки в ней огня. Русская печь, кирпичная или битая, для тепла и варки пищи, печенья хлеба.» [10, с. 282], — а «Каменка арх. вообще печь; скб. печь временная, из дикаря, не кирпичная; банная печь, ворох дикого камня, булыжника на печи, на который поддают пар.» [11, с. 199]. Но, видимо, подразумевается, что в постройке, которую авторы называют баней, была не каменка, а именно печь.
Устройство печи в мыльнях и банях по-белому, в том числе и в торговых, известно из рисунков XVIII-XIX вв. На миниатюре из «Сборника повестей» (XVIII в.) [9. № 406. Л. 82] изображена бревенчатая постройка под дощатой крышей. Внутри бани показана кирпичная печь с топкой внизу и сводчатым окошком каменки вверху. Позднее это окошко стало закрываться особой паровой дверцей, как изображено на рис. М. И. Козловского (1753-1802) [29. КП-4771-24 Г-323].
Размер печи в частной мыльне можно в самом общем смысле представить по описи материалов, потребных для печного строительства: «202(1694) г. октября 3, велено купить в мыленку государыни царицы Марфы Матвеевны на дело каменницы вновь 100 кирпичу зженого меншой руки, 3 воза каменья спорников, 2 воза каменю мелкого» [15, с. 715]. Бывали печи и поменьше: «201(1693) г. апреля 12, велено купить в. г. ц. и в. к. Петру Алексеевичу в мыленку, что под каменные своды, и дело печи 50 кирпичей зженых мелких, воз глины, два воза каменья спорников больших, три воза каменья мелкого конопляного.» [13, с. 7].
Зачастую мыленную печь украшали изразцами: «В мыленке печь ценинная цветная, в четырех местах связана железом; полки и лавки с опушки; три окошка, в них окончины слюденые ветхие; подволока липова» [13, с. 472]. Изразцовые банные печи могли быть не только у представителей царской династии. Так, у ейского воеводы «во дворе находилась мыльня (воеводская баня), которая топилась по-белому, а печь ее была с изразцовой отделкой.» [28, с. 93].
Каменки кардинально отличаются от банных печей. «В одном из углов бани находилась каменка, чаще всего её затоп был обращён к двери или к маленькому окну, прорубленному в боковой стене с выдвижной дощечкой вместо рамы. Каменка (“гор”) представляла собой груду камней с горном внизу. Иногда камни поддерживала железная ось. Для подогревания воды в каменке укрепляли большой чугун или деревянную колоду. Рядом с каменкой вдоль стены и над каменкой были укреплены шесты для белья, а под самым потолком в стене прорубалось маленькое отверстие для выхода дыма. У противоположной стены стояла небольшая скамья и на ней железный таз или деревянное корыто для мытья. В углу — кадушка с холодной водой и деревянный ковш. Коми-зырянская баня имела в одних случаях план старого жилища-землянки (печь обращена устьем к входной двери), в других случаях её внутренний план (печь обращена к боковому окну) был аналогичен плану русских бань и старого западнорусского жилища. Второй план расположения печи-каменки в бане, вероятно, не случаен. Он известен у коми-зырян главным образом в северных районах и, возможно, связан с проникновением сюда новгородской культуры, в частности, новгородского жилища, где этот план был распространен в прошлом (XV-VIII вв.)» [4, с. 197].
Баня с каменкой была не только медико-гигиенической постройкой, но и обладала весьма глубоким символизмом. И по большей части баня ассоциировалась с крещением. В «Словаре русского языка XI-XVII вв.» имеется подборка текстов, подтверждающих подобное восприятие: «4. Крещение, христианский обряд. Людие божии, языкъ святъ, богатное срискание, ликъ православныхъ, сынове бани, чада благодати. Кн. Степ., 29. XVI-XVII вв. ~ 1560 гг. Зри умно, отъ кого прияхомъ святую баню, или святый глаголъ, по апостолу. (Челоб. арх. Ант) Суб. Мат. VIII, 125 до 1666 г. Баня бессмертия (благодати, бытия, паки бытия, паки рождения) — крещение. Мамельфа же моляше, абие прияти баню безсмертиа, рекше крещения. ВМЧ, Окт. 4-18, 809. XVI в. Днсь пррчская рука верха огнём палящаго прикасася да банею нетления нас облечет. Требник, 326. XVI в. О христоименитии людие, сынове света, чада церковнии, порожденнни банею бытия! Плач о пленении, 219.XVIII в. ~ XVII в.» [30, с. 71]. То же можно сказать и об источниках XVIII в.: «Его же Симеоном нарекоша, и по обычаю хрстианску, Банею Крщения омыша» [11, с. 4].
А. Н. Афанасьев писал: «На лубочной картине, изображающей “смерть грешника”, сатана говорит осужденному: “любил ты на белом свете мыться и нежиться на мягком ложе; поведите теперь его в мою баню огненную и положите на ложе огненное”. Черти ведут его в баню, парят горящими вениками и кладут на раскаленное ложе; в заключение разных истязаний они ввергают грешника в огненный колодезь» [2, с. 30-31]. Не будет большой натяжкой считать, что метафора бани как преисподней была навеяна знакомством с баней по-чёрному. Причём, такое представление было принято не только в народных кругах. Так, Л. П. Карсавин писал: «Григорий Нисский (также и Григорий Богослов) думает, что ад не вечен. Ад — огненная баня крещения (ср. Мф., III, 11 сл.) как для тех, кто умирает во грехе, так и для тех, кто, не вкусив смерти, “изменится” в последний день и должен будет искупать свои грехи определенным периодом мук» [16, с. 137].
Вряд ли святой отец и учитель церкви был знаком с русской баней по-чёрному, но русские книжники именно так понимали его текст. Баня огненная не может быть мыльней, в ней не разводился открытый огонь, в которой не парились даже обычными, не то, что горящими вениками. Баня с пылающей каменкой была не обычной хозяйственной постройкой, она стояла на границе земного и потустороннего мира, с ней нужно было быть особенно осторожным потому, что существовала не только опасность обычного огня, но и пламени из иного мира. Так, удмурты не позволяли заносить в дом огонь из бани, поскольку считалось, что будет пожар и дом сгорит [8, с. 142].
И если установлено, что в средневековой России существовало чёткое различение бань и мылен, то известный «Наказ о Градском благочинии» от 30 апреля 1649 г. читается уже совсем по-другому: «.приказать всяких чинов людям накрепко, чтоб ныне весною, и во все лето, и в осень в ведерные жаркие дни, изб и мылень не топили, и в вечер поздно с огнём не сидели, и учинить у изб и у мылень печать, чтобы единолично избы и мылени никто не топил. А где варят и хлеб пекут, велел всем людям печи подделать, и в поварнях и в других местах, а в избах единолично хлеб печь и есть варить не велел; а у которых людей поварень нет, и тем людям велел печи сделать на огородах, или в земле на полых местах, не близко хором, и от ветра те печи велел ущитить накрепко. А которые люди учнут ослушаться, и учнут самовольством избы и мыльни топить или в вечер поздно с огнём сидеть: и им тех описать имена, принести к боярам» [23, с. 165].
Наказом не запрещается вообще разведение огня, приготовление пищи и отправление гигиенических процедур. Запрет распространяется лишь на топку печей в хоромах и пристроях к ним. Приготовление пищи в отдельно стоящих поварнях или в летних печах, топка бань, устраиваемых на огородах и по берегам рек не преследовались, поскольку в случае возгораний обособленных построек пожар было легко локализовать. Наказ, таким образом, прямо указывает, что помещения для мытья, пристроенные к хоромам, считались мыльнями, поэтому и исследователи, строго следуя за буквой и смыслом источника, должны интерпретировать подобные постройки именно таким образом.
Итак, помещения с гигиеническими функциями, пристраиваемые к хоромным, жилым постройкам, снабжённые белыми печами, изначально считались мыльнями и только с XVIII в. стали рассматриваться как бани по-белому. К первой трети XIX в. понятия бани и мыльни перестают чётко различаться и частично даже совмещаются: под мыльней теперь подразумевается помывочная в отличие от парилки, а расположенные на огородах или даже берегах рек постройки продолжают называться банями, даже если они топятся уже не по-чёрному. Но для исторической эпохи, изучаемой археологически, разделение на мыльни и бани было вполне актуально, поэтому оно должно учитываться при интерпретации материалов археологических исследований.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
1. Адаптация русских в Западной Сибири в конце XVI-XVIII веке (по материалам археологических исследований). Омск: Издатель-Полиграфист, 2014. 374 с.
2. Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу: опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований в связи с мифическими сказаниями других родственных народов. Т. 3. М.: Тип. Грачёва и Комп., 1869. 851 с.
3. Бахрушин С. В. Очерки по истории Красноярского уезда в XVII в. // С. В. Бахрушин. Научные труды. Т. 4. М.: Изд-во Акад. наук СССР. 1959. С. 5-192.
4. Белицер В. Н. Очерки по этнографии народов коми XIX — начало ХХ в. М.: [б. и.], 1958. 391 с.
5. Белов М. И., Овсянников О. В., Старков В. Ф. Мангазея. Мангазейский морской ход. Л.: Гидрометеоиздат, 1980. 164 с.
6. Белов М. И., Овсянников О. В., Старков В. Ф. Мангазея: материальная культура русских полярных мореходов и землепроходцев XVI-XVII вв. Л.: Наука, 1981. 148 с.
7. Визгалов Г. П., Пархимович С. Г. Мангазея: новые археологические исследования (материалы 2001-2004 гг.). Екатеринбург; Нефтеюганск: Изд-во «Магеллан», 2008. 296 с.
8. Владыкина Т. Г. Удмуртские поверья в системе этносоциальной регламентации // Традиционное поведение и общение удмуртов: сб. ст. Ижевск: УИИЯЛ УрО РАН, 1992. С. 126-170.
9. Государственный исторический музей (ГИМ).
10. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. 3-е изд. Т. 1. СПб.; М.: Товарищество М. О. Вольфа, 1903. 853 с.
11. Даль В. И. Толковый словарь живого Великорусскаго языка. 3-е изд. Т. 2. СПб.: Товарищество М. О. Вольфа, 1905. 1017 с.
12. Димитрий Ростовский (Туптало). Книга житий святых. на три месяцы первые, еже есть: септемврий, октоврий, и новемврии. Типом второе издадеся. Киев: Тип. Киево-Печерской лавры, 1711. 1030 с.
13. Забелин И. Е. Домашний быт русского народа в XVI и XVII ст. Том 1. Домашний быт русских царей в XVI и XVII ст. Ч. 1. Изд. 3-е с дополнениями. 1895. 782 с.
14. Записки Айрманна о Прибалтике и Московии 1666-1670 гг. // Исторические записки. Т. 17. 1945. С. 265-357.
15. Ильина И. В., Шабаев Ю. П. Баня в традиционном быту коми // Вопросы этнографии народа коми / Труды ИЯЛИ КНЦ УрО АН СССР. Сыктывкар, Вып. 32. 1985. С. 109-122.
16. Карсавин Л. П. Святые отцы и учители Церкви (раскрытие Православия в их творениях) / предисл. и ком-мент. С. В. Мосоловой. М.: Изд-во МГУ, 1994. 176 с.
17. Корчагин П. А. История Верхотурья (1598-1926): закономерности социально-экономического развития и складывания архитектурно-исторической среды города. Екатеринбург, 2012. 287 с.
18. Курилов В. Н., Люцидарская А. А., Майничева А. Ю. Освоение Сибири: сохранение и трансформация русской культуры в XVII — начале XX в.: историко-этнографические очерки. Новосибирск: ПреПресс-Студио, 2005. 100 с.
19. Малиновский К. В. Санкт-Петербург XVIII века. СПб: Крига, 2008. 576 с.
20. Мишин С. А., Никитин А. Ю. Челябинские бани XVIII-XIX вв. (по материалам археологических исследований) // Проблемы сохранения и использования культурного наследия: история, методы и проблемы археологических исследований: Материалы VII науч.-практ. конф. «Сохранение и изучение недвижимого культурного наследия Ханты-Мансийского автономного округа — Югры», посвящ. 90-летию со дня рождения В. Ф. Генинга (Нефтеюганск, 14-16 мая 2014 г.). Екатеринбург: Изд-во Магеллан, 2014. С. 309-313.
21. Олеарий А. Описание путешествия в Московию. Смоленск: Русич, 2003. 480 с.
22. Перро К. Сокращённый Витрувий, или Совершенный архитектор. Перев. Фёдора Каржавина. М.: Унив. тип., у Н. Новикова, 1789. 230 с.
23. Полное собрание законов Российской империи. Собр. 1. Т. 1. СПб.: Тип. 2-го Отд-ния Собств. Е. И. В. Канцелярии, 1830. 1029 с.
24. Полное собрание русских летописей. Т. 1. М.: ЯРК. 1997. 496 с.
25. Полное собрание русских летописей. Т. 6. СПб: Типография Эдуарда Праца, 1853. 358 с.
26. Попов Н. С. Хозяйственное описание Пермской губернии сообразно начертанию Санкт-петербургского Вольного Экономического Общества, сочиненное в 1802 и 1803 году в г. Перми. Ч. 2. Пермь, 1804. 400 с.
27. Российский государственный архив древних актов (РГАДА).
28. Савельев М. В., Мякишева М. В., Шагов Н. В. Формирование городской усадьбы исторических городов Среднего Приобья (Томск, Нарым, Колывань) // Вестн. ТГАСУ. № 1, 2011. С. 91-99.
29. Сахалинский областной краеведческий музей (СОКМ).
30. Словарь русского языка XI-XVII вв. Вып. 1 (А-Б). М., 1975. 372 с.
31. Смышляев Д. Д. Из прошлого. О старых временах и людях // Сб. ст. о Пермской губернии Д. Смышляева. Пермь: Типолитография губернского правления, 1891. С. 128-131.
32. Тихонов С. С. Бухарская слобода Тарской крепости: исследования топографии и исторических районов города // Средневековые тюрко-татарские государства. 2016. №. 8. С. 32-38.
33. Цветкова Г. Я. Город на реке Аркарке // Тарская мозаика. Омск: Омское книжное издательство, 1994. Прил. 3.
34.Хорошев А. С. Бани в усадебной застройке Новгорода (по материалам Троицкого раскопа) // Новгород и Новгородская земля. История и археология. (Тез. науч. конф.). Вып. 2. Новгород, 1989. С. 53-56.
35. Хорошев А. С. Бани в усадебной застройке Новгорода (по материалам Троицкого раскопа) // Историческая археология: традиции и перспективы: к 80-летию Д. А. Авдусина. М., 1998. С. 301-306.
36. Чертёжная книга Сибири 1701 г., составленная 1699-1700 гг. С. У. Ремезовым и его сыновьями. Нач. XVIII в. (ОР РГБ. Ф. 256 [собр. Н. П. Румянцева]. № 346).
37. Witsen N. C. Noord en Oost Tartaryen: behelrende eene beschryving van verschcidene Tarterche en nabuurrige dewesten in de noorder en cjstelykste deelen van Azien in Europa Amsterdam, Schalekamp, II. 1785.