Автор: Михайлова И.Б.
Журнал: История повседневности. 2016
С древнейших времен русские князья жаловали старейших дружинников правом временного управления в отдельных городах подвластной земли. За исполнение боярами судебных, административных, финансовых, военных функций местное население их «кормило»: снабжало продовольствием, фуражом, другими необходимыми средствами.
В Московском государстве эта традиция сохранилась: великий князь направлял отличившихся на службе бояр и детей боярских в бывшие самостоятельные уделы, превращенные в уезды – административно-территориальные единицы единого государства, и тем самым стремился укрепить здесь свою власть. Уездными городами управляли наместники, сельскими округами – волостели. Их полномочия удостоверялись «кормленными» грамотами. Кормленщиков окружали собственные и переданные в их распоряжение служилые люди – тиуны, доводчики и праветчики, которые исполняли функции судебных агентов. Тиуны были помощниками, при необходимости заместителями бояр-судей, доводчики разыскивали и задерживали преступников, доставляли их в темницу и на суд, расследовали дела, праветчики исполняли приговоры – взимали пошлины и штрафы. Эти средства должны были поступать в казну формировавшегося государства, потому что суд был великокняжеским. Но правоохранительная и связанная с ней финансовая деятельность местных управителей никем не контролировалось, что позволяло им присваивать судебные пошлины. К тому же срок кормлений наместников, волостелей и их дворян, как правило, не превышал года. Это короткое время местные управители старались использовать не столько для обеспечения благополучия уездных жителей, сколько для собственного обогащения. Поэтому Иван III и вслед за ним Василий III проводили политику ограничения власти кормленщиков, боролись с их корыстолюбием и самоуправством.
В Уставной белозерской грамоте, составленной в марте 1488 г., впервые регламентированы состав аппарата наместника, способ взимания и количество предназначенного ему корма. Боярину-управителю разрешалось иметь только двух тиунов и десять доводчиков, причем двое из них должны были служить в городе, а остальные восемь – в станах. Становая служба продолжалась не менее года и была нелегкой. Чтобы иметь точное представление о криминальной обстановке, не заводить здесь приятелей и недругов, доводчик должен был один, без сопровождающих лиц и запасных лошадей, постоянно объезжать деревни и села во вверенном ему округе. «Где доводчик ночует, туто ему не обедати, а где обедает, туто ему не ночевати», – требует Уставная белозерская грамота. Чтобы наместник и его люди не бесчинствовали, не грабили местных жителей, когда им вздумается, выборным сотским вменялось в обязанность дважды в год – накануне Петрова дня и Рождества Христова – самим собирать их «корм» и отвозить его в уездный город. Кормленщикам было велено «имати…свой побор у соцкого в городе» Белоозере. Этот побор взимался с «сохи» (фискальной единицы измерения труда землепашца с тремя лошадьми, кожемяки, имевшего один чан, рыболова, пользовавшегося неводом, торговца, владевшего лавкой, кузнеца и т.д.) в количестве: для наместника зимой полоть говяжьего мяса или 2 алтына, 10 «хлебов» или 10 денег, бочка овса или 10 денег, воз сена или 2 алтына, летом – баран или 8 денег, 10 буханок хлеба или 10 денег, для тиуна – «вполы наместничя корму», для доводчика – «на Рождество Христово за ковригу денга, за часть мяса денга, за зобню овса две денги; а на Петров день … за ковригу денга, за сып денга». «Корм» требовалось собрать вовремя «со всех сох» Белозерской земли (их число в грамоте не указано), а в первые месяцы пребывания в уезде, с марта до середины лета, великокняжеские управители должны были довольствоваться тем, «что хто принесет» [1, с. 170-171] (о «сохе» во второй половине XV в. см: 2, № 21, с. 39; 3, с. 7-8; 4, с. 40).
В Судебнике 1497 г. фиксируются установленные государственной властью размеры пошлин за ведение и вершение уголовных дел, земельных и других тяжб, а также за оформление официальных бумаг. Судьям было предписано принимать всех приходивших к ним «жалобников», не отказывать никому из желавших вчинить иск обидчику. Это постановление лишило наместников и волостелей возможности произвольно оценивать свои действия на всех этапах судебного процесса и отказываться от сложных или невыгодных дел. Всем кормленщикам запрещалось брать взятки. На суде требовалось обязательное присутствие дьяка. Он документировал судебный процесс, что затрудняло манипуляции судьи с показаниями тяжавшихся сторон, свидетелей, доказательствами вины ответчика.
Об ограничении власти кормленщиков в конце XV в. свидетельствует и такое явление, как существование наряду с наместниками, вершившими все поступавшие к ним дела, управителей, не имевших права призывать к ответу подозреваемых в душегубстве, разбое, грабеже, татьбе с поличным, любом «ведомом лихом» преступлении, а также рассматривать вопросы, связанные с освобождением из холопства. Последние всех истцов, обращавшихся к ним с такого рода проблемами, направляли в Москву, где их судил великий князь или назначенные им бояре. Эта практика получила название передачи судебных дел «на доклад» государю или его приближенным. В источниках различие компетенций наместников обозначалось клаузулами: правитель «с судом боярским» был полноправным, «без суда боярского» – с ограниченным объемом юрисдикции [5, с. 19. ст. 1-3, с. 21, ст. 18, 20; с. 24, ст. 38; с. 25, ст. 42, 43]. Единичные упоминания кормленщиков «с судом боярским» в грамотах конца XV – первой половины XVI в. свидетельствуют о том, что в представлении великих князей Московских эти подданные отличились выдающимися заслугами, а потому и были удостоены почетной и весьма выгодной для них награды [6, с. 95-96].
Контроль над судебной деятельностью управителя со стороны местного населения осуществляли имевшие безупречную репутацию «добрые люди». Ст. 38 Судебника 1497 г. было узаконено обязательное их присутствие на наместничьем суде. Если «добрые» крестьяне или дети боярские замечали процессуальные нарушения или считали приговор судьи несправедливым, они коллективным решением передавали дело «на доклад» великому князю. Они также имели право ужесточить наказание «татю», если подтверждали присягой свое заявление о том, что он рецидивист. При этом во внимание принималось только коллективное требование пяти-шести «добрых людей» [5, с. 20, ст. 12, 13; с. 24, ст. 38].
Василий III продолжил политику ограничения власти кормленщиков. В Уставной грамоте, данной 7 апреля 1506 г. переяславским рыболовам, он подчеркнул необходимость присутствия на суде местного волостеля или его тиуна общинного старосты и «добрых людей» [7. № 25, с. 44, 8, с. 424]. Последние неоднократно упоминаются в «правых» судных грамотах первой трети XVI в. [9, с. 230, прим. 63]. Вслед за старшим братом удельный князь Юрий Иванович Дмитровский в Уставной грамоте, пожалованной 29 июля 1509 г. бобровникам Каменского стана, запретил местным управителям – ловчему, тиуну и доводчику – самим собирать «корм». Князь поручил взимать его (не со всех общинников поровну, а в зависимости от их доходов) старосте и десятским, которые «по праздникам» «в городе в Дмитрове» должны были передавать собранное кормленщикам. Как и Василий III, Юрий Иванович требовал: «Без лутчих людеи ловчему и его тиуну суда не судити никакова» [7. № 27, с. 48-49].
С 1515 г. сначала в Ржевском, Тверском уездах, Смоленске, затем в других землях Московского государства наряду с наместниками или вместо них действовали назначенные из служивших здесь детей боярских городовые приказчики. Это были великокняжеские администраторы, наделенные полномочиями, ранее принадлежавшими исключительно наместникам [10. № 12, с. 219; 9, с. 229; 1, с. 136-138].
После смерти Василия III, когда власть, номинально принадлежавшую беспомощному ребенку Ивану IV, захватили бояре, в ожесточенной борьбе смещавшие и уничтожавшие друг друга, криминальная обстановка в стране резко обострилась. Наместники не располагали достаточными средствами для усмирения замученных поборами крестьян и горожан, свирепствовавших землевладельцев, выбитых из колеи привычной благоустроенной жизни людей, опустившихся и промышлявших разбоем [12, с. 18-19, 21-25, 27; 13, с. 280-281, 285; 9, с. 225]. К тому же они действовали только в пределах назначенных им уездов и не могли преследовать преступников в землях других кормленщиков [14, с. 3132]. В условиях политической нестабильности наместники не были уверены в завтрашнем дне, поэтому, стремясь быстрее обогатиться, притесняли и разоряли вверенное их заботам население. Добиваясь поддержки своих ставленников, бояре-временщики закрывали на это глаза и предоставляли местным управителям новые источники доходов. Об этом свидетельствуют кормленные грамоты тех лет. В отличие от более ранних актов они фиксируют передачу кормленщикам прибыльных торговых пошлин, доходов с питейных заведений, сборов с владельцев лошадей и скота за обязательный учет и клеймение этих животных [6, № 51-54, 57, 58, 61-64, 66, 67, 69, 70, с. 138-141]. В XV -первой трети XVI в. все эти подати поступали в государственную казну. Бояре-временщики передали их наместникам и волостелям, которые не только пользовались чрезвычайно доходным пожалованием, но и «выжимали» из подвластного населения максимум «кормов», пошлин, а сверх того мучили его незаконными поборами.
Так, псковские наместники 1540/41 г. Андрей Михайлович Шуйский и Василий Иванович Репнин Оболенский были «свирепи, яко лвове». «Злодеи» Шуйский осуждал честных людей, принуждая их платить штрафы и пошлины по сто, двести, триста и более рублей. «А во Пскове мастеревыя люди все делали на него даром, а болшии люди подаваша к нему з дары». Тогда многие «добрые» псковичи «разыдошася от лихих наместников» «по иным городом, а игумены честные из монастыреи избегоша в Новгород». Сельские жители тоже были напуганы и «не смели ездить во Псков» [15, с. 110; 16, с. 229]. Иван Грозный с горечью заметил: «И что от сего случишася в Руси, егда быша в коемждо граде градоначальницы и местоблюстители, и какова разорения быша от сего» [17, с. 24].
Необходимость реформирования всей системы управления Московским государством осознавали и столичные сановники, и простой народ.
23 октября 1539 г. в Белозерский и Каргопольский уезды были отправлены губные грамоты – первые из 19 сохранившихся до настоящего времени актов, регламентирующих деятельность новых, выборных местных судов, подотчетных московским боярам, «которым разбойные дела приказаны», позднее – Разбойному приказу.
В ответ на челобитные подданных, жаловавшихся, что «лихие» налетчики «розбиваютъ» и «жгутъ» их села и деревни, грабят имущество, убивают многих путников на дорогах, «а иные многие люди…розбойниковъ у собя держатъ, а къ инымъ людемъ розбойники съ разбоемъ приезжаютъ и розбойную рухлядь къ нимъ привозятъ», юный государь повелел в каждой волости – «губе» – провести собрание всего населения и «заодинъ» избрать трех-четырех блюстителей порядка из детей боярских, «которые бы грамоте умели» и были «пригожи» к исполнению опасной службы, и в помощь им – «старость и десятцких и лутчихъ людей крестианъ человекъ пять или шесть». На местных жителей во главе с губными «головами» была возложена обязанность ловить разбойников на территории судебного округа и за его пределами, собирать о них сведения путем «обыска» – опроса всех лиц, располагающих любой информацией о подозреваемых, для получения главного доказательства вины последних – их личного признания – применять пытки, карать преступников смертной казнью. Имущество казненных разбойников требовалось описывать и передавать потерпевшим, излишки, превышающие сумму, указанную в исках, хранить, «где будетъ пригоже». Отчеты о выборах губных властей и раскрытых преступлениях надлежало предоставлять в Москву «нашимъ бояромъ, которымъ розбойные дела приказаны». В случае отказа жителей губы преследовать, задерживать и уничтожать разбойников государь грозился каждого из них оштрафовать, дополнительно наказать и со «всех» вместе взять без суда двойную сумму убытков потерпевших [18. № 187, с. 163-165; 19. № 31, с. 32-33].
Историки по-разному трактуют термин «губа»: как производное от слова «губить»; заимствование из германского языка, означающее «деревенская усадьба»; искаженные шведские фразы «совокупность частновладельческих обработанных земель» или «административно-территориальный округ, население которого пользуется правом самостоятельно вершить уголовные дела» [20, с. 368-369; 21, с. 176-179, 182-183, 185-187].
Губная реформа, как составная часть преобразований местных органов власти конца XV – 50-х гг. XVI в., осуществлялась неравномерно. В 1539-1541 гг. губные грамоты получили белозерцы, каргопольцы, жители Слободского верхнего городка на Вятке, Вельского стана Важского уезда, части Устюжского уезда, Соли Галицкой, Пскова, вятских поселений Хлынова, Слободы, Карино, Котельнича, тверских, новоторжских, старицких и бежецких вотчин Троице-Сергиева монастыря. Псковский летописец свидетельствует, что его земляки с благодарностью приняли пожалование государя и немедленно приступили к исполнению его распоряжений. «Псковичи, – писал он, – такову грамоту взяша и начаша псковские целовальники и соцкие соудити лихих людеи на княжи двори, в соудницы на Великою рекою, и смертною казнью ихъ казнити.и бысть крестьяном радость и лгота велика от лихих людеи и от поклепец и от наместников». «Лихие люди», с которыми расправлялись местные жители – это рецидивисты. Юрисдикция губных органов вятских городков, тверских, новоторжских и старицких земель Троице-Сергиевой обители определялась шире. Им предписывалось бороться не только с разбойниками, но и с «татями» (ворами), среди которых были преступники, схваченные впервые. В Соли Галицкой вместе с выборными десятскими, пятидесятскими и сотскими действовали городовые приказчики. Здесь стражи порядка осуществляли контроль над жителями посада, «осматривали и записывали, какие люди въ которомъ дворе ставятся», подозрительных лиц доставляли к городовым приказчикам. Неизвестные люди, не пожелавшие назвать свои имена и указать цель приезда и пребывания в городе, подлежали задержанию и «обыску». Если они оказывались разбойниками, их «по всемъ торгомъ» избивали кнутом, а затем казнили. К маю 1543 г. солигалицкий наместник утратил судебную власть, она перешла к выборным посажанам и городовым приказчикам. В 1545 г. губные старосты действовали в Двинском уезде [18. № 187, с. 163-165, № 192, с. 168-170; 19. № 31, с. 32-33; 22, с. 18-20; 23, с. 331, 334; 15, с. 110; 9, с. 251-252, 255-269, 273; 11, с. 142-143; 24. № 4, с. 220-222; 25, с. 571].
С 1547 г. реформа охватила центральные районы Московского государства. «В апрельской и сентябрьской грамотах Никольскому Песнош-скому монастырю 1547 г. на земли в Дмитровском и Кашинском уездах», «в мартовской грамоте 1548 г. Кирилло-Белозерскому монастырю на вотчины в Белозерском, Вологодском, Углицком и Дмитровском уездах» содержалось запрещение наместникам и волостелям единолично, без губных должностных лиц, рассматривать и вершить дела о «разбое и татьбе с поличным», – отметил С.М. Каштанов [11, с. 143]. Ст. 60 Судебника 1550 года деятельность губных учреждений была узаконена на территории всей страны, они получили монопольное право бороться с разбоями. Вместе с тем губным старостам (за исключением тех, кому было велено также искоренять татьбу) предписывалось «не вступатися» в другие судебные дела, которые остались в ведении кормленщиков [26, с. 248, ст. 60].
В 50-е гг. XVI в., особенно после ликвидации в 1555/56 г. института наместников и волостелей, сфера деятельности избранных управителей неуклонно расширялась. Они судили тяжбы о земельных владениях, разъезжали, измеряли, описывали вотчины и поместья, распределяли и охраняли места промыслов, высылали из подворий незаконно занявших их жильцов [27, с. 529-530]. В источниках того времени упоминаются бежецкие, служившие в крепости Белой, вяземские, дмитровские, дорогобужские, зубцовские, калужские, кашинские, клинские, костромские, можайские, московские, переяславские, ржевские, рузские, серпуховские, суздальские, торжковские, угличские, ярославские губные старосты [28, с. 126, 130, 132, 136, 141, 143, 149, 150, 154, 164, 169, 176, 180, 182, 185, 190, 192, 193, 195, 200, 203, 205; 9, с. 331-332, 338-339; 27, с. 529-530].
Провозглашенное реформаторами местное самоуправление в действительности обернулось для населения Московского государства тяжелой повинностью. Кандидатуры губных старост и их помощников утверждались в Москве, после чего судебные агенты, даже те, кто не хотел без вознаграждения или по другим причинам исполнять возложенные на них обязанности, приводились к присяге. Губные старосты целовали крест на том, что будут делать «добро» и служить «в правду» не народу, а царю, его семье, «их землям» [26, с. 186]. Их помощники тоже клялись крестом, а потому назывались целовальниками. Вернувшись в уезд, судебные агенты должны были немедленно произвести «обыск», основываясь на полученных сведениях, схватить «лихих людей», путем «розыска» (закрытого суда с применением пыток и использованием формальных доказательств) установить их вину, вынести и привести в исполнение смертный приговор, в дальнейшем, получив сигнал о совершенном преступлении или появлении в губе подозрительных лиц, действовать столь же быстро и решительно.
Честные и мужественные стражи порядка пользовались уважением местных жителей и были отмечены государем. Когда губной староста Зубцовского уезда Иван Федоров сын Пусторослев заболел, его земляки, вероятно, в знак признательности и доверия к служилому человеку избрали судьей его ближайшего родственника Гришу Васильева, сына Пусторослева. Охранявшие порядок в крепости Белая Роман Комакин, сын Койсаров, и в Калуге Сава Иванов, сын Наумов, были зачислены в «тысячу» «лутчих слуг» царя для исполнения его тайных поручений и важных государственных дел. Главе рузского губного суда Андрею Иванову, сыну Ковригину, было предписано служить «у царицы» Анастасии Романовны [28, с. 79, 81, 169, 176, 182, 193].
Однако другие судебные агенты принимать присягу отказывались, о «государевом деле» борьбы с преступностью не радели, использовали служебное положение в собственных интересах. Например, в 1570-е гг. игумен Кирилло-Белозерской обители Козьма жаловался Ивану Грозному на пошехонского губного старосту Павлина Ощерина, который приписал монастырские пустоши, не облагавшиеся налогом, к «живущим» землям, за которые требовалось платить подать. За неуплату всех требуемых им сумм Ощерин сажал монахов в тюрьму и приказывал публично избивать их кнутом. Издеваясь над иноками, он приговаривал: «Игумен де ваш с старцы предо мною не вежливы, поминков (подарков -И.М.) ко мне не присылают» [27, с. 536].
Поэтому еще в Приговоре о разбойных делах, составленном 18 января 1555 г., были указаны санкции для тех губных старост, которые «креста целовати не едут, и дел не делают, и грамот царя и великого князя не слушают». Их надлежало отправлять в темницу. Тех старост, которые приняв присягу, задерживались в столице «за своими делы», требовалось «ссылати с Москвы., а появятца опять, а с Москвы не поедут, ино их сажати в тюрму на время». Для проверки жалоб на судебных агентов, злоупотребляющих служебным положением, следовало присылать старост из других уездов и вместе с ними производить розыск сначала. Судьи, не выполнившие это требование, должны были возместить убытки истца и оплатить судебный процесс. Царским указом о татебных делах от 28 ноября 1555 г. с целью повышения эффективности борьбы с преступностью избранным судьям вменялось в обязанность регистрировать новоселов, вести учет объявившихся в их округе или скрывшихся из него «лихих людей», фиксировать, «от чего (они -И.М.) пошли ис тое губы в ыную губу жити», а также «в книги записывать и петнити» всех продаваемых, покупаемых и обмениваемых местными жителями лошадей. С 22 августа 1556 г. им было приказано «сыскивати накрепко, чтоб семьями и заговоры, стакався, в обыскех» не давали ложных показаний, создать на местах разветвленную агентурную сеть, завербовав осведомителями игуменов и священников, женщин, «лучших», «середних» и «молодых» мужчин, «и от кого что услышат о государевых делех, и о земских, и о всяких росправах, и о том писати к царю. или к тем бояром, у кого те городы в приказе». За неисполнение этих распоряжений губным старостам грозило суровое наказание [29, с. 34, № 6, ст. 7, 8, 11, с. 37; № 10, ст. 2, 3, с. 41; № 16, ст. 13-15].
Для губных целовальников тоже были составлены инструкции с угрозами. Если задержанный преступник называл имена сообщников, скрывшихся в другой губе, эту информацию немедленно пересылали властям того округа, где прятался «лихой человек». Поскольку не все губные начальники оперативно извещали сослуживцев, а целовальники не всегда доставляли их грамоты вовремя и по месту назначения, с 18 января 1555 г. гонцу предписывалось отправляться в путь в сопровождении нескольких «добрых людей». В конфликтной ситуации последние на очной ставке в Разбойном приказе подтверждали факт получения целовальником от начальника и передачи адресату секретного послания, и гонец признавался невиновным. В противном случае он вместе с губными старостами, не сумевшими поймать преступников, платил большой штраф. При этом сумма взыскания делилась пополам между теми судебными агентами, «которые не прислали» грамоту с полученными на допросе показаниями «лихого человека», и теми, «которые упустили» его сообщников.
Прошел год, и недостатки в служебной деятельности губных целовальников проявилось более отчетливо. Об этом 28 ноября 1555 г. доложил Ивану Грозному начальник Разбойного приказа князь Иван Андреевич Булгаков. Прослушав отчет боярина, царь приказал: «А которой губной целовалник розбойника и татя упустит или животы розбойничьи или татины покрадет, да сам губной целовалник побежит, и губным старостам» его имущество изъять и им оплатить половину «исцовых исков». Если этих средств будет недостаточно, остальное следует «взятии на людех», которые беглеца избрали. Кроме того, избиратели должны были поручиться, что «добудут» нерадивого целовальника, а в подтверждение своих слов целовать крест и временно, до исполнения клятвы, передать в губную избу немалую сумму денег. Разыскав целовальника и доставив его по месту службы, жители губы таким же образом удостоверяли его обещание найти и схватить упущенного преступника. Арест последнего не избавлял провинившегося стража порядка от ответственности: губным старостам надлежало «того губного целовалника бити кнутьем, а бив кнутьем, выкинуть ево из губных целовалников вон» [29, с. 34, № 6, ст. 10, с. 36-37; № 10. ст. 4].
Не только судебные агенты, но и их избиратели, сначала радовавшиеся государевой милости, к середине XVI в. воспротивились дальнейшему проведению судебной реформы. Они отказывались выполнять приказы губных старост, участвовать в «обысках», ставить тюрьмы, охранять заключенных, «давать» палачей. Ослушников усмиряли штрафами: если из-под стражи бежал разбойник, «на тех людех, которые в тюрьму не пособляют», брали сумму имущества, указанную в исках потерпевших, игнорирование «обыска» обходилось «с сохи по рублю». Попустительство нарушителям закона и безответственным судьям обернулось для заключенных ужесточением наказаний. В соответствии со ст. 56 Судебника 1550 г. преступник-рецидивист подлежал смертной казни только в том случае, если признавал себя виновным. Приговор 18 января 1555 г. требовал лишать жизни уже всех узников, «облихо-ванных» на обысках, в том числе не признавших своей вины даже под пыткой, потому что «они ис тюрмы утекают», и вновь «кровь от них крестьянская льетца».
В ноябре того же года И.А. Булгаков сообщил царю, что уездные жители «у себя в волостях лихих людей, татей не сказывают». Монарх тотчас распорядился брать с укрывателей и передавать потерпевшим половину украденного или разграбленного у них имущества, возвращать эти деньги и вещи владельцам только после задержания преступника. Возмещать все материальные утраты истцов должны были родственники и соседи осужденного и казненного злодея, проживавшие с ним в одной волости, а также дворовладельцы, дававшие ему приют. Меры, направленные на то, чтобы связать жителей губы круговой порукой, неотвратимо вовлечь их в «государево дело» уничтожения криминала, не подействовали. 22 августа 1556 г. Боярская дума признала, что «в обыскех многие люди лжут семьями и заговоры великими: иные говорят по ищее, а иные по ответчиках: и то тем по лживым обыском посылают вдругие обыскивать, ино те же обыскные люди, а говорят иные речи». Законодатели постановили собирать на «обыски» сотни людей, показания участников судебных опросов документировать, «солгавших» «обысчиков» наказывать – «изо ста человек, выбрав прикащиков и крестьян лутчих людей человек пяти или шти, бить кнутьем». Боярам, дворянам, приказным людям было объявлено, что за неверные «речи» на «обысках» их ждет «великая опала», а их крестьяне и холопы за то же нарушение закона будут казнены. Многочисленные тайные агенты должны были следить за подданными московского государя, доносить об их словах и действиях, подтверждать показания в губных избах и пыточных застенках [26, с. 180, ст. 1, с. 247, ст. 56; 29, с. 33-34, № 6. ст. 1, 2, 9, с. 3637, № 10, ст. 1, с. 39-40, № 16, ст. 1, 3, 4].
Задуманная для укрепления государственной власти, оформленная как дарование русскому народу самоуправления, во второй половине 50-х гг. XVI в. судебная реформа приобрела те черты, которые наиболее ярко проявились несколько лет спустя, в период опричнины. В жестокой борьбе с преступностью царская власть опиралась на уездных служилых людей, верхушку крестьянства и посадского населения, из них создала и укрепила карательный аппарат, заменила традиционный состязательный процесс со свидетелями и возможностью самозащиты на розыск с формальными доказательствами вины подозреваемого и пыточными камерами, путем поощрения и принуждения усилила круговую поруку губных жителей, чтобы быстрее вовлечь их в процесс реорганизации всей системы государственного управления. Губная реформа обусловила развитие приказного суда с подконтрольными ему органами местной власти, способствовала окончательному утверждению в Московской Руси самодержавной формы правления.
Список литературы
1. Памятники русского права. – Вып. 3. – М.: Гос. изд-во юрид. лит., 1955. -528 с.
2. Грамоты Великого Новгорода и Пскова. – М.; Л.: Изд. и тип. Академии наук СССР, 1949. – 408 с.
3. Колычева Е.И. Аграрный строй России XVI века. – М.: Наука, 1987. – 230 с.
4. Михайлова И.Б. От полюдья до сохи. Какие налоги и как платили в средневековой Руси // Родина: Рос. ист. журн. – 2002. – № 2. – С. 37-40.
5. Судебники XV-XVI веков. – М.: Л.: Изд-во АН СССР, 1952. – 620 с.
6. Антонов А.В. Из истории великокняжеской канцелярии: кормленные грамоты XV – середины XVI века // Рус. дипломатарий. – Вып. 3. – М.: Памятники исторической мысли, 1998.- С. 91-155.
7. Акты социально-экономической истории Северо-Восточной Руси конца XIV -начала XVI в. Т. III. – М.: Наука, 1964. – 687 с.
8. Михайлова И.Б. Служилые люди Северо-Восточной Руси в XIV – первой половине XVI в. – СПб.: Изд-во СПбГУ, 2003. – 640 с.
9. Носов Н.Е. Очерки по истории местного управления Русского государства первой половины XVI в. – М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1957. – 408 с.
10. Сборник императорского Русского исторического общества. – СПб.: Печатня С П. Яковлева, 1895. Т. 95. – 706 с., 108 стлб.
11. Каштанов С.М. К проблеме местного управления в России первой половины XVI в. // История СССР. – 1959. – № 6. – Нояб.-дек. – С. 134-148.
12. Шалфеев Н.П. Об Уставной книге Разбойного приказа. – СПб.: Тип. Мор. м-ва в Гл. Адмиралтействе, 1868. – 76 с.
13. Курдиновский В.И. Губные учреждения Московского государства // Журн. М-ва нар. просвещения. – 1895. – Сент. – Ч. CCCI. – С. 280-318.
14. Пашкова Т.И. К вопросу о причинах губной реформы 30-40 гг. XVI в. // Феодальная Россия. Новые исследования. – СПб.: Третья Россия, 1993. – С. 30-34.
15. Псковские летописи. Вып. 1. – М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1941. – 147 с.
16. Псковские летописи. Вып. 2. – М.: Изд-во АН СССР, 1955. – 363 с.
17. Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. – М.: Наука, 1993. – 432 с.
18. Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографическою экспедициею Императорской Академии наук. Т. 1. – СПб.: В тип. II Отд. Собственной Е.И.В. Канцелярии, 1836. – 491 стлб., 14 с., 25 с.
19. Дополнения к актам историческим. – Т. 1. – СПб.: В тип. II Отд. Собственной Е.И.В. Канцелярии, 1846. – 279 с.
20. Калачов Н.В. Об уголовном праве по судебнику царя Иоанна Васильевича // Юрид. зап. – 1842. – Т. 2. – С. 306-418.
21. Ретвих Н.П. Термин «губа», определение «губной грамоты», причины возникновения «губного института» и передачи высшей уголовной власти в руки народа // Вестн. археологии и ист., издаваемый Археолог. ин-м. – СПб., 1892. Вып. IX. -С. 176-197.
22. Шумаков С.А. Губные и земские грамоты Московского государства. – М.: Унив. тип., 1895. – 246 с.
23. Шумаков С.А. Новые губные и земские грамоты // Журн. М-ва нар. просвещения. – 1909. – Ч. XXIII. – Октябрь. – С. 329-416.
24. Леонтьев А.К. Устюжская губная грамота 1540 г. // Ист. архив. – 1960. – № 4. -С. 218-222.
25. Кром М.М. «Вдовствующее царство»: политический кризис в России 30-40-х гг. XVI в. – М.: Новое лит. обозрение, 2010. – 888 с.
26. Памятники русского права. Вып. 4. – М.: Гос. изд-во юрид. лит., 1956. -632 с.
27. Носов Н.Е. Становление сословно-представительных учреждений в России. Изыскания о земской реформе Ивана Грозного. – Л.: Наука, 1969. – 602 с.
28. Тысячная книга 1550 г. и дворовая тетрадь 50-х гг. XVI в. – М.; Л.: Академия наук СССР, 1950. – 456 с.
29. Законодательные акты Русского государства второй половины XV – первой половины XVII в.: тексты. – Л.: Наука. Ленингр. отд. 1986. – 264 с.