Автор: Таймасова Людмила Юлиановна
Журнал: Новый исторический вестник 2012
Биография царя и великого князя всея Руси Василия Ивановича Шуйского не раз детально освещалась в исторической литературе, начиная с «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина. Ни один из исследователей Смутного времени не мог пройти мимо фигуры государя, за которым прочно закрепилась репутация неудачника. Однако, увлеченно повествуя о бурных политических событиях, выпавших на годы царствования Шуйского, историографы либо не касались, либо вскользь упоминали о семейной жизни государя.
Бесспорным считается факт, что Василий Шуйский был женат дважды.
Первый брак с Еленой Михайловной, урожденной княжной Репниной-Оболенской, оказался бездетным. В 1589 г, по словам Джильса Флетчера, князь Василий был уже холост1.
Во втором – с княжной Екатериной (Марией) Петровной Буйносовой-Ростовской – родились две дочери, умершие в младенчестве2.
Однако есть основания полагать, что после смерти первой жены у князя Василия Шуйского состоялась еще одна свадьба, а по воцарении – развод, предшествовавший венчанию с княжной Екатериной Буйносовой-Ростовской. От этого не упомянутого в официальных документах брака родилась дочь, дожившая до зрелых лет. Робкие попытки донести эти сведения до читателя делались в 1870-1880 гг.
«Компромат» в папках Хмырова
Благодаря самоотверженному труду профессионалов и любителей русской истории к последней четверти XIX в. в научный оборот было введено огромное количество документов, найденных в отечественных и зарубежных архивах, библиотеках и частных коллекциях. В лавине публикаций трудно, а подчас и невозможно было отыскать необходимый материал. Петербургский библиофил М.Д. Хмыров, не жалея собственных средств, посвятил годы жизни тому, чтобы упорядочить накопленные знания. Он создал уникальный справочный кабинет, составленный из папок с журнальными вырезками, выписками из архивов и подлинными документами. Услугами кабинета могли свободно пользоваться все желающие.
В 1870 г. Хмыров издал небольшую брошюру «Алфавитно-справочный перечень государей русских и замечательнейших особ их крови». Солидный список источников, предварявший текст, должен был свидетельствовать об основательности исследования. В предисловии автор уведомлял читателя, что предлагает его вниманию выдержки из труда, находящегося на этапе завершения, – биографического раздела фундаментальной «Энциклопедии русского Отечествоведения». В исторических кругах публикация вызвала отрицательную реакцию. Хмырова обвинили в многочисленных ошибках и неточностях.
В самом деле, содержание некоторых заметок в «Перечне» противоречило официальной версии русской истории. В частности, автор брошюры не был уверен в количестве жен и детей у царя Василия Шуйского. В биографической статье «Василий V Иванович Шуйский» упомянута только одна супруга: «Царь Василий Шуйский был женат на княжне Марье Петровне Буйносовой-Ростовской (Елене в иночестве) и имел от нее трех, по другим известиям – двух, дочерей, умерших в младенчестве». В отдельной заметке, посвященной супруге государя, оговаривалось, что «по некоторым сведениям» царица Мария Петровна являлась второй женой царя Василия Шуйского. Противореча самому себе, Хмыров указал здесь только двух дочерей – Анну и Анастасию, «не переживших младенчества». Он также привел два различных свидетельства о пострижении царицы Марии Петровны в июле 1610 г.: по одним сведениям – в московском Ивановском монастыре, по другим – в Вознесенском3.
Академия наук не выразила заинтересованности в издании «Энциклопедии», не удалось автору найти и мецената. Два года спустя Михаил Дмитриевич скончался в полной нищете. В 1873 г. «папки Хмырова» приобрел у его вдовы музей Русской истории (ныне Исторический музей). Что произошло с рукописью биографического раздела «Энциклопедии», осталось неизвестным.
Столь же трудная судьба выпала на долю другого проекта, связанного с публикацией биографии Василия Шуйского с добавлением «неортодоксальных» подробностей его личной жизни.
В ноябре 1875 г. совет Русского исторического общества принял к рассмотрению проект создания «Биографического словаря». Инициатива получила одобрение со стороны Александра II. Через год, «во исполнение воли Державного Покровителя русской исторической науки императора Александра II», была создана специальная комиссия (А.Б. Лобанов-Ростовский, А.Ф. Бычков, Н.В. Калачов и другие). Бравурное начало сменилось сонной тишиной, поскольку высочайшего распоряжения о выделении средств на издание словаря не последовало. Оживление наступило в 1879 г., когда председателем РИО был избран А.А. Половцов. Все расходы, связанные с публикацией, он взял на себя.
Под руководством секретаря РИО Г.Ф. Штендмана и при деятельном участии П.Н. Петрова, А.В. Гаврилова, Д.Ф. Кобеко, А.А. Экземплярского
и других были пересмотрены все опубликованные летописи, словари, справочные издания, а также рукописные документы из архивов, надписи с надгробий и т.д. Все собранные сведения – имена лиц, биографические данные и источники, откуда они взяты, – заносилась на специальные карточки. Поистине титанический труд был завершен к концу 1886 г.
В феврале 1887 г. в типографии Академии наук вышел первый том «Азбучного указателя имен русских деятелей, имеющих быть помещенными в “Биографический словарь”» (А – Л), а в ноябре того же года -второй (М – Фита).
Указатель в общей сложности включал около 60 000 имен. Во вступительном слове Штендман уведомил читателей, что публикуемый список является предварительным материалом, в «Биографический словарь» войдут те имена, которые заслуживают более или менее пространной биографии. Он выразил надежду, что все любители отечественной истории окажут содействие сотрудникам, указав на ошибки и промахи или сообщив дополнительные сведения, которые позволят облегчить работу.
Во второй части указателя внимание вдумчивого читателя не могла не привлечь следующая заметка: «Шуйская, Елена Михайловна, урожденная Репнина, 1 -ая супруга князя Василия Ивановича Шуйского (с которою, вступив на престол, он развелся). Сваха на 7-ой свадьбе Ивана Грозного»4. Некоторое разночтение имелось в именах дочерей Шуйского. Об одной было сказано: «Анастасия Васильевна, дочь царя Вас. Ив. Шуйского». Имя другой, царевны Анны, захоронение которой находится в Вознесенском соборе Московского кремля5, не упомянуто. Вместо него названо другое имя: «Мария Васильевна, царевна, младшая дочь царя Василия Шуйского, ум. в окт. 1625 г.»6.
По предложению Половцова, 119 экземпляров «Азбучного указателя» были высланы заинтересованным лицам и в учреждения с просьбой о содействии в написании статей. К сожалению, составители не получили ожидаемой помощи. Откликнулось всего около 20-ти человек. На годовом заседании РИО в ноябре 1887 г. было решено выпустить «Биографический словарь» в шести основных томах, поместив на его страницах примерно 3 000 биографических заметок, и дополнить еще одним томом с систематическим списком упомянутых лиц. По предварительным расчетам, стоимость многотомника должна была составить 50 000 руб., из них издержки на типографские работы, переплет и рассылку – не более 18 000 руб. Оставшаяся сумма предусматривалась для оплаты труда авторов статей. Все расходы взял на себя Половцов7.
Понадобилось еще девять лет, чтобы завершить работу, в процессе которой первоначально задуманный объем словаря значительно увеличился – до 28-ми томов. В 1896 г. в типографии И.Н. Скороходова вышел I том «Биографического словаря» – «Аарон – император Александр II». В предуведомлении Половцов отметил, что сотрудники, по мере сил преодолевавшие встречаемые ими трудности и препятствия, сознают неизбежное несовершенство и недостатки своего издания, но надеются на снисходительность читателей. Один экземпляр был поднесен государю.
Император Александр III удостоил авторов похвалы, но не проявил снисходительности. Публикация была приостановлена, корректуры изъяты, негласный надзор поручен министру Императорского Двора. В следующем году в типографии Главного управления уделов Министерства императорского двора и уделов вышел только один том – VIII («Ибак – Ключарев»). Затем последовал трехлетний перерыв, прежде чем в книжных лавках появился II том («Алексинский – Бестужев-Рюмин»). Публикация последующих томов растянулась на два десятилетия. Половцов успел выпустить приблизительно половину, но и эта часть обошлась ему в 150 000 руб.
После его смерти, с 1910 г., издание словаря осуществлялось под наблюдением вел. кн. Николая Михайловича, финансирование взял на себя император Николай II. С 1900 по 1918 гг. вышли в свет 23 тома в произвольной алфавитной последовательности («А – Б», «Ф – Ц», «П», «К», «Д» и т.д.). Три тома – буквы «Г», «Н» и «П» – не получили завершения, еще пять томов – буквы «В», «Е», «М», «Т» и «У» – остались неопубликованными.
Два тома из неопубликованных – «В» и «Т» – были изданы только в 1991 г., но не в России, а в США. Оба вышли в нью-йоркском издательстве по копиям с готовых оттисков, сохранившихся в московских архивах. Первый – в фондах московского Исторического музея (с авторской правкой рукой В. Шереметевского), второй – московского государственного музея Л.Н. Толстого (принадлежал С.Д. Толстой). Готовые оттиски трех других неопубликованных томов до сих пор не найдены8.
Для нас особый представляет интерес том, изданный с порядковым номером «II-а, – «В». В тексте сборника имеются три пропуска по 15-20 страниц, первый из которых приходится на страницы 225-240. Утерянной оказалась основная часть статьи В. Корсакова «Василий Иванович, царь всея Руси». Биография государя начинается с событий осени 1607 г. (попытка отравления Болотникова и падение Калуги)9. Не вызывает сомнений, что в статье были изъяты те страницы, на которых помещались биографические сведения о Василии Шуйском до воцарения и первый год пребывания его на престоле. Другому выборному царю – Борису Годунову – «повезло» значительно больше: в соответствующем томе помещен весь его «послужной список» до вступления на престол10.
Если на долю «Биографического словаря» Половцова выпали многие «трудности и препятствия», то публикация «Энциклопедического словаря», издаваемого в тот же период Ф.А. Брокгаузом и И.А. Ефроном, протекала на удивление гладко. С завидным постоянством и в четкой алфавитной последовательности с 1890 по 1907 гг. вышли все 43 тома (или 86 полутомов). Должность редактора исторического отдела «Энциклопедии» исполнял Н.И. Кареев, автор нашумевшей в свое время статьи «Суд над историей», в которой он призывал приближать историю к идеальной линии: «Вся задача историка: следить, шла ли история по правильному пути, то есть сравнивать ее действительный ход с идеальной линией, нами начертанной…»11
В соответствии со своими убеждениями, Кареев «регулировал критику прошлого». Так, статья Е. Белова «Василий Иванович Шуйский, царь всея Руси», помещенная в томе V-а, начинается с момента его воцарения12, вся биография до 1606 г. изъята, что видно из отсылки к данному тексту в очерке «Шуйские, угасший русский княжеский род» (Т. ХХХIХ-а. С. 958). О супругах и дочерях государя не упомянуто. Несколько скупых слов сказано о первой жене князя Василия Ивановича в очерке В.Е. Рудакова «Репнины, княжеский род». В ней сообщается, что дочь князя Михаила Петровича, Елена, «была замужем за царем Василием Шуйским»13. Княжне Екатерине (Марии) Петровне Буйносовой-Ростовской уделено два предложения в заметке А.В. Экземплярского о ее отце, князе П.И. Буйносове-Ростовском (Т. IV-а. С. 864).
Благодаря усердным трудам «судьи над историей» вопрос о количестве браков и дочерей царя Шуйского в историографии более не поднимался.
Тем не менее категорически отвергнуть существование не упомянутых в биографических справочниках брака, развода и третьей дочери царя Василия Ивановича мешают три обстоятельства. Первое: персональный запрет Василию Шуйскому вступать в брак, наложенный Борисом Годуновым около 1602 г. Второе: известие о сосватанной невесте, имевшейся у князя Василия к весне 1605 г. Третье: появление полвека спустя человека, который называл себя внуком царя Шуйского, сыном его дочери.
Кроме того, сохранился ряд документов, совокупность которых образует достаточно устойчивую конструкцию предложенной гипотезы.
В частности, исследователям известны два чина бракосочетания царя Василия Ивановича, имеющие датировку с разрывом в год. Один из них, с более поздней датировкой, был опубликован в 1790 г. в 13-м томе «Вивлиофики». Текст начинается следующим образом: «Лета 7116 генваря в 17 день»14 (от Сотворения Мира; 1608 г.). Второй документ стал доступен читателю лишь век спустя благодаря публикации С.А. Белокурова. Этот свадебный чин имеет иную дату: «Роспись радостная 7115 году»15 (1606/1607 гг.).
В обоих документах указано имя невесты: княжна Марья, дочь князя Петра Ивановича Буйносова-Ростовского. Грамматические формы глаголов свидетельствуют, что оба документа были составлены после свадебного торжества. Перечень гостей, присутствовавших при обряде венчания, в целом совпадает и в том, и в другом варианте. Единственное принципиальное различие в том, что в росписи 7115 г. важная роль отводилась дяде царицы: «И как время приспело, и приходил ко государю в Золотую полату дядя царицын князь Василей Иванович Буйносов-Ростовской и говорил от боярина от князя Ивана Ивановича Шуйского, что время ему государю итти к своему государеву делу». В чине 7116 г. В.И. Буйносов-Ростовский в числе гостей, приглашенных на венчание, не упомянут, его имя находим среди сидевших за царицыным столом «у ествы» во время званого обеда.
Основное несогласие между документами проявляется в описании неофициальной части свадебных торжеств, во время обеда в Золотой палате на второй день. В росписи 7115 г. сказано: «А государь сидел з государынею за одним столом». Эта свадьба проходила в очень узком кругу родственников и ближних бояр. В чине 7116 г. говорится, что молодые сидели за разными столами. Соответственно, порядок мест, а главное имена гостей, удостоенных чести сидеть за «большими» и «кривыми» столами, не совпадают с теми, которые указаны в предыдущем документе.
Сокращенные варианты росписей, ограниченные списком гостей, присутствовавших на венчании, были включены в Разрядные книги. Описание торжественного обеда с указанием мест не вошло в официальные документы, так как государь распорядился уничтожить все записи о застолье: «А та царя Васильева свадба была без мест, а после свадбы царь Василей велел роспись зжеч»16. Как видно, оба чина бракосочетания сохранились вопреки распоряжению царя Шуйского.
Две в значительной мере различающиеся между собой свадебные росписи указывают на две свадьбы.
Не располагаем ли мы свидетельством того, что женитьбе царя Василия Шуйского на княжне Екатерине Петровне Буйносовой-Ростовской, принявшей царское имя Мария, предшествовала другая свадьба, где невесту также звали Марией Петровной Буйносовой-Ростовской?
К положительному ответу на данный вопрос подводит еще один документ – «Розыски государевой казны у бывшей царицы Марии Петровны Шуйской».
Дело о парных серьгах
Документы розыскного дела были опубликованы И.Е. Забелиным в приложении ко 2-му тому «Домашний быт русского народа»17. Из текста видно, что утеряны начало и конец дела, не хватает расспросных речей некоторых лиц. Но по сохранившимся материалам можно проследить ход расследования, в котором главная роль отводилась двум бывшим царицам по имени Мария и двум идентичным комплектам ювелирных изделий, пропавших из царской казны. В каждый комплект входили две пары серег: одна пара «с лалами», другая – «с яхонтами лазоревыми». У каждой женщины имелся свой комплект, но распорядились они украшениями по собственному усмотрению. Одна царица Мария продала серьги, другая -сохранила, а затем передала их представителям власти.
Царь Василий Шуйский был сведен с престола 17 июля 1610 г., и не позднее 20 июля – пострижен под именем Варлаама. В сентябре между боярами и польским коронным гетманом Станиславом Жолкевским была достигнута договоренность о выдаче низвергнутого государя Речи Посполитой. Как только отряд Жолкевского, сопровождавший пленника в монашеской рясе, покинул пригороды Москвы, в Кремле начались розыски ценностей из государевой казны.
Следствие вели митрополит Пафнотий, архимандрит Ферапонт, князья И.С. Куракин и В.М. Мосальский «с товарищи». Начало делу положил донос. 11 октября 1610 г. две мастерицы сказали, что «князь Васильева княгиня Шуйского» давала матери и сестрам платья, низанные жемчугом, тот жемчуг пороли и продавали, а кому отдавали деньги, того они не ведают. Дьяки смотрели «царицыны казны» и обнаружили пропажу: «серьги двоенки лалы с яхонты на золоте, серги яхонты лазоревы на золоте, и тех серег на лицо нет». К допросу привели двух казначей – Анну Шестакову и Ульяну Орлову. Под угрозой пытки каждую спрашивали, «сколько княж Васильева княгиня Шуйского государевой казны покрала» и кому раздавала добро. Казначеи отвечали, что все расходные документы с пометами, у кого что спрятано, держит у себя бывшая царица.
27 октября к княгине-старице Марии Шуйской, которая жила «на старом дворе», были посланы дьяк Семейка Ефимьев и «гость» Иван Юрьев. Мария Петровна встретила их неприветливо, упрекала, что грабят ее, спрашивала, есть ли грамота от польского короля, «и ей хоти и не велит Бог жити с государем по прежнему и государь за нее вступитца, не покинет его король». Она отказывалась признавать постриг, грозила: «Учну я зватись черницою, как вы все увидите то над собою». Тем не менее, разговор завершился в мирных тонах. Княгиня-старица сказала, что никаких записей у нее нет, а все те ценности, что давала казначее Ульяне Орловой спрятать во время прихода «вора» под Москву, забрала обратно. Она призналась, что «всякой рухляди» было продано через боярынь, которые жили «в Верху», на 12 000 руб., деньги она отдавала мужу. Все средства шли «в расход немцом и на жалование детям боярским и всяким людем», если что и взяла, то – для своей дочери. Пропавший комплект серег оказался у нее под рукой. Мария Петровна «отдала серги яхонты да лалы двоенки, что было дала продавать княж Васильеве княгине Буйносова, и те серги у ней взяты».
Разобравшись с одним комплектом серег, следователи приступили к розыскам второго. 30 октября на допросе старица Фетинья Великая сказала, что «порола жемчуг с государева и царицына платья и с кружев и со всякой рухляди», продавала тот жемчуг, а деньги отдавала казначее Анне Шестаковой. «Да ей же велела княгиня [Царица Мария Петровна. – Л.Т.] продать двои серги, одни яхонт лазорев, а другие лалы, а велела было взять по 40 рублев за серги, и она взяла за них 90 рублев». Фетинья продала всякого добра на 17 000 руб., и те деньги были отданы царю Василию. Помимо нее, ценные вещи продавали боярыни и постельницы, «а Микита Молчанов на одной неделе продавал тысячи по две».
1 ноября к княгине-старице Марии Шуйской «в Ивановской девич монастырь» отправились дьяк Василий Толстой и «гость» Иван Сверчков с наказом доставить княгинину постельницу. Еще четыре дня шли интенсивные допросы ближних боярынь, казначей, Фетиньи Великой, девушек и тех купцов, которым продавали серебряную посуду из государевой казны, но каких-либо спрятанных сокровищ следователи не нашли. Как сообщили купцы, царь Василий Шуйский казну опечатал сам и «почал быти той казне росход великой в жалованье».
По неясным причинам результаты розыска о парных серьгах не удовлетворили следователей. Допросы пошли по второму кругу. С помощью угроз следователи добивались показания о продаже первого комплекта украшений, но свидетели твердо стояли на своем: «И княгиня де Орина Буйносова сказала: дала де ей княгиня Шуйского продавать серги двоенки лалы с яхонты на золоте и она те серги не продала; да как княж Васильева княгиня Шуйского съехала на старой двор и она те серги опять отдала царице да про то сказывала она наперед сего боярину князю Андрею Андреевичю Телятевскому с товарищи; а иных у нее серег и никакие рухляди нет. А княжна Марфа сказала, что княгиня Марья Шуйского серег яхонтов лазоревых ей не давывала».
Из документов этого весьма запутанного розыскного дела следует, что осенью 1610 г. в Москве находились две бывшие царицы Марии Петровны. Одна «князь Васильева княгиня Шуйского» занимала покои на «старом дворе», ее постриг носил условный характер. По сведениям «Пискаревского летописца», «а царица с собя платье черное скинула же по благословению патриарха Гермогена Московского и всеа Русии»18. Вторая -жила в кельях Ивановского монастыря и носила черниченское платье со смирением.
У каждой государыни имелась своя казна, которой ведала отдельная казначея. В то же время средства из одной казны могли поступать в другую. В окружении обеих цариц находились одни и те же боярыни. Но одна больше доверяла жене князя Василия Ивановича Буйносова-Ростовского Белоголового, Ирине Андреевне, и ее падчерице, княжне Марфе. Наперсницей другой царицы была старица Фетинья Великая. Обе женщины, по повелению царя Шуйского, продавали через посредников ювелирные изделия, жемчуг и носильные вещи. Одной удалось продать комплект серег с прибытком, у другой ничего не получилось. Будь только одна княгиня-старица Мария Петровна, то, отдав серьги дознавателям, у нее не было бы причин скрывать, что точно такие же проданы в числе прочих ожерелий, оплечий, колец, пуговиц и жемчуга россыпью.
Таким образом, из розыскного дела видно, что у царя Василия Шуйского было две супруги с одинаковыми именами. Одна получила имя Мария при крещении, другая (Екатерина) – накануне венчания – в качестве царского. Жены приходились друг другу родными сестрами. Разорвав брачные узы с первой супругой, царь Василий Шуйский продолжал держать ее подле себя, беззастенчиво пользуясь преданностью, казной, а возможно – и постелью. Помимо двух жен, у царя имелись наложницы. В «Памети», составленной со слов Фетиньи Великой, говорится, что казначеи выдавали платья и ювелирные изделия трем кормилицам19. Если одна кормилица содержалась при царевне Анне (царевна Анастасия родилась после пленения Шуйского), то две другие, по всей вероятности, вскармливали детей, прижитых от наложниц.
В «гареме» Шуйского, возможно, находилась сестра князя Б.М. Лыкова. В «Извете», поданном дьяку Алферию Кузовлеву в декабре 1646 г. в Стамбуле претендентом, который называл себя сыном царя Василия Шуйского (известного в историографии под именем Тимофея Анкудинова), говорится, что он родился 3 июня 7117 г. (1609 г.), то есть зачат в начале октября 1608 г., когда царица Мария Петровна либо ходила на сносях, либо только что родила дочь Анну. Мальчик был крещен 9 июня 1609 г. в канун дня памяти Тимофея Прусского, и крестным отцом его стал «дядька князь Борис Михайлов сын Лыков». Претендент также упоминал своего брата Симеона20. Тимофей и Симеон, видимо, были рождены от наложниц, и приходились друг другу сводными братьями.
Об альковных похождениях царя Василия знали многие из его окружения. В Хронографе 1617 г. приводится любопытный диалог. Накануне свержения Шуйского сторонники Тушинского вора срамили царя: «“А ныне его ради кровь проливается многая, потому что он человек глуп и нечестив, пияница и блудник и всячествованием неизтовен, царствования недостоин”. Сия же слышавше, и мнози от народа… рекоша к ним: “Государь наш, царь и великий князь Василей Иванович, сел на московского Государьство не силно, выбрали его быти царем болшие боляре, и вы, дворяня, и все служивые люди, а пияньства и всякаго неистовства мы в нем не ведаем”»21.
Как видим, сторонники Шуйского отмели обвинение в пьянстве и неистовстве (гневе), но не стали отрицать, что государь подвержен глупости, блудник и нечестивец (греховодник). Не только ближние люди, но и противники знали о существовании у царя нескольких жен и наложниц. Однако мы не находим каких-либо указаний на это в мемуарах соотечественников или иностранцев, близких ко двору государя. Скорее всего, Василий Шуйский оплачивал молчание золотом, чем и учинил казне «росход великой в жалованье».
Если старания царя Василия Шуйского сохранить в тайне грех прелюбодеяния и прижитых от наложниц детей вполне понятны и объяснимы, то возникает вопрос: по какой причине он скрывал свой законный брак со старшей Марией Петровной Буйносовой-Ростовской? Правомерно предположить, что первоначально такой причиной мог стать запрет князю Шуйскому вступать в брак, который он нарушил в годы царствования Бориса Годунова. Один проступок повлек за собой иные, более тяжкие грехи, признать которые он страшился.
Принимая, что Василий Шуйский был женат на двух сестрах, дочерях князя Петра Ивановича Буйносова-Ростовского, попробуем восстановить ход событий в хронологической последовательности.
Всем сестрам – по серьгам
О запрете князьям В.И. Шуйскому и Ф.И. Мстиславскому вступать в брак известно со слов иностранного автора – капитана Жака Маржерета22. Н.М. Карамзин относит этот событие ко времени опалы Романовых, то есть к зиме 1601/1602 гг. Историограф так объясняет распоряжение царя: «Не одни Романовы были страшилищем для Борисова воображения. Он запретил князьям Мстиславскому и Василию Шуйскому жениться, думая, что их дети, по древней знатности своего рода, могли бы также состязаться с его сыном о престоле»23. Оба князя к этому времени были бездетными вдовцами.
Имело ли беспокойство царя Бориса Федоровича под собой реальную основу?
Ответ будет положительным, если учесть, что статус князя Ф.И. Мстиславского значительно возвысился при Годунове. Во время коронации 3 сентября 1598 г. он держал шапку Мономаха24. В апреле 1600 г. его дочь, скончавшаяся в младенчестве, была похоронена не в родовом некрополе князей Мстиславских, находившемся в соборе Богородицы Одигидрии Симонова монастыря25, а в Вознесенском соборе Московского кремля, который традиционно служил усыпальницей великих княгинь, цариц и царевен26. Иными словами, разрешение на погребение дочери в царской усыпальнице могло быть расценено князем Мстиславским как признание его близкого родства с последним Рюриковичем.
Новый статус предусматривал привилегию для князя Мстиславского жениться не по приговору государя, а по собственному выбору. Такой привилегией пользовались родные и двоюродные братья великого князя и царя27. Возможно, по истечении срока траура, осенью 1601 г., князь Мстиславский засылал сватов в княжеские дома, выбирая по собственному усмотрению невесту. Упрочение его статуса после «самовольной» свадьбы и рождение сына могли повлечь в будущем серьезные осложнения для наследников царя Бориса Федоровича.
Иное дело – князь Василий Шуйский. В отличие от князя Мстиславского, тот в дни коронации подле царя не стоял, среди пожалованных новыми чинами не упомянут. Его карьера продвигалась значительно медленнее, чем у младших братьев. Под началом князя Василия находились дьяки Рязанского судного приказа. Его младший брат, Александр Иванович, возглавлявший Московский судный приказ, писался выше его. Другой меньшой брат, Дмитрий Иванович, принимал участие в церемонии встречи шведского королевича, сидел за царским столом28. Как видно из Разрядных книг, князь Василий в первые ряды не рвался, в военных походах не участвовал, по отечеству мерились не с ним, а с его младшими братьями. Да и жених он был незавидный: «…Возрастом [Ростом. – Л.Т.] мал, образом же не лепым, очи имея подслепы». Не добавляла ему привлекательности скупость. А «смысленость в рассуждениях» и начитанность умалялись тем, что он был «к волхованию прилежаше»29.
Таким образом, запрет первым княжатам вступать в брак без государева ведома был адресован непосредственно князю Мстиславскому, но задел и Василия Шуйского, пребывавшего тогда в холостяках. Князь Мстиславский от «самовольного» сватовства отказался и остался в фаворе. В 1602 г. он продолжал принимать участие во всех крупных дворцовых церемониях. В документах его имя возглавляло список думных бояр: «…И бояре князь Федор Иванович Мстиславский с товарищи приговорили.. .»30
Князь Шуйский находился зимой 1601/1602 гг. далеко от столицы. Вполне вероятно, что он нарушил государев запрет вступать в брак, не зная о нем. С осени 1599 г. по осень 1601 г. князь Василий служил в Новгороде Великом в должности воеводы. По зимнему пути ему на смену прибыл князь Василий Иванович Буйносов-Ростовский31 (сын Ивана Александровича Буйносова-Ростовского). Гость из столицы, несомненно, поведал князю Шуйскому последние новости, главной из которых было возвышение князя Мстиславского и его сватовство без государева ведома. Шуйские почитали себя выше Мстиславских, ведя свой род от Римского кесаря, Рюрика и Александра Невского32, поэтому князь Василий мог рассчитывать на еще большие пожалования и привилегии. Нетрудно догадаться, что в радужных мечтах он видел себя не в душных горницах Рязанского судного приказа, а в Грановитой палате, за царским столом.
В свою очередь, князь Буйносов-Ростовский был не прочь породниться с Рюриковичем и вплотную приблизиться к подножию трона. Но что могло сподвигнуть Василия Шуйского на скоропалительную женитьбу после 12-ти лет устоявшейся холостяцкой жизни? Возможно, решающее значение имели красота девушки и хорошее приданое. Скорее всего, зимой 1601/1602 гг. в Новгороде Великом состоялся брачный сговор. В жены князю Шуйскому предназначалась одна из племянниц бездетного князя В.И. Буйносова-Ростовского.
Сдав воеводские дела, князь Василий мог не торопиться в Москву. Он располагал досугом, чтобы сделать крюк по дороге в столицу и навестить младшего брата, Ивана Ивановича, в его поместье на Смоленщине -в селе Яковцево Стародубского уезда33. А заодно по-соседски заглянуть в село Скоробово в Хмелитском стане Смоленского уезда, чтобы передать поклон двоюродным братьям князя В.И. Буйносова-Ростовского: его полному тезке Василию Ивановичу по прозвищу Белоголовый (сын Ивана Ивановича Большого) и Петру Ивановичу (сын Ивана Ивановича Меньшого) Буйносовым-Ростовским. Село Скоробово находилось в совместном владении Василия и Петра Ивановичей34.
Единственная дочь Василия Ивановича Белоголового от первого брака, княжна Марфа, была еще мала, но его двоюродный брат был многодетным отцом. Считается, что, помимо двух сыновей, у Петра Ивановича имелись три дочери: Пелагея (в дальнейшем жена князя А.Г. Долгорукова-Чертенка), Екатерина (будущая царица Мария Петровна Шуйская) и Мария (позднее супруга князя И.М. Воротынского). Исходя из указаний документов, о которых говорилось выше, можно с большой долей уверенности утверждать, что у князя Петра была еще одна дочь – Мария Большая, не упомянутая в генеалогических росписях.
Смотрины оказались успешными, князь Шуйский нашел себе невесту по душе. Как далеко зашло его сватовство? Возможно, он успел не только обручиться, но и обвенчаться в церкви чудотворца Николая в селе Скоробово. Судя по тому, какое важное положение в дальнейшем при дворе царя Шуйского занимала семья совладельца села Скоробово князя В.И. Буйносова-Ростовского Белоголового, можно высказать предположение, что обряд венчания состоялся в январе-феврале 1602 г. в узком семейном кругу, и в числе близких родных присутствовали его дочь от первого брака, княжна Марфа, и вторая супруга Ирина Андреевна.
Медовый месяц молодоженов был прерван чрезвычайными обстоятельствами: в середине марта 1602 г. в Стародубском уезде объявились три монаха, двое из которых, Варлаам и Мисаил, ранее служили в дворовых людях у брата Василия Шуйского, князя Ивана Ивановича. Третий чернец был беглый еретик и чернокнижник Григорий Отрепьев.
Согласно «Извету» Варлаама, события развивались следующим образом. 18 февраля 1602 г. в Москве на Варварском крестце встретились три чернеца: Григорий Отрепьев, Варлаам Яцкий и Мисаил Повадин. Двое последних знали друг друга по службе у князя Ивана Ивановича Шуйского. Им была знакома дорога через Стародуб на Чернигов. На следующий день три монаха покинули Москву и кратчайшей дорогой на нанятых подводах отправились «до Болхова, а из Болхова до Карачева, и с Карачева до Новагородка Сиверского». В 20-х числах марта беглецы добрались до Спасо-Преображенского монастыря в Новгороде Северском, где получили теплый прием у игумена Захария Лихарева. На праздник Благовещенья (25 марта) Отрепьев «с попами служил обедню и за пречистою ходил»35. Григорий удостоился чести жить в келье «у самого архимандрита»36.
В «Извете» не указано, навестили ли Варлаам и Мисаил своих знакомцев или родных в селе Яковцево, но, учитывая, что чернецы не скрывали своих имен и путешествовали без опаски, у них не было препятствий для того, чтобы отдохнуть в поместье Шуйского-младшего, прежде чем отправиться в Новгородок Северский. Вполне вероятно, столь теплый прием в Спасо-Преображенском монастыре у «строителя Захария Лихарева» они получили благодаря рекомендации своего бывшего хозяина. От московских гостей обитатели села Яковцево, в свою очередь, могли узнать последние столичные новости, в частности – что свадьба князя Мстиславского не состоялась, и государь наложил запрет первым княжатам вступать в брак. Со всей возможной поспешностью князь Шуйский отправился в Москву. В апреле-мае он уже сидел в душных горницах Рязанского судного приказа и судил местнический спор37. Его положение осложнилось еще больше, когда смоленские воеводы сообщили в Москву о появлении в приграничных селах и монастырях слухов о «воскресшем» царевиче Дмитрии. В конце апреля в сопровождении двух «вожей» беглые чернецы ушли из Спасо-Преображенского монастыря «за литовский рубеж». По сведениям «Нового летописца», уходя, Григорий Отрепьев оставил в келье игумена записку: «Азм бо есмь царевич Дмитрей, сын царя Ивана Васильевича, егда ж взыду на престол отца своего, тогда имам тебя пожаловати, что ты меня покоил всем во обители своей»38.
Князь Василий был достаточно умен, чтобы уразуметь, чем ему грозит «воскрешение» царевича Дмитрия, смерть которого он лично удостоверил в Угличе в мае 1591 г. Мало того, что в подручных у Самозванца были дворовые люди его брата, так еще, женившись на княжне Буйносовой-Ростовской, он породнился с «угличским младенцем»: через князей Темкиных-Ростовских князья Буйносовы состояли в родстве с матерью царевича Дмитрия – Марией Нагой. При той отлаженной системе доносительства, которая существовала при Борисе Годунове, утаить пребывание Василия Шуйского в селе Яковцево в то время, когда там обретались беглые преступники, не представлялось возможным.
Свой брак князь Василий мог объяснить государственными интересами: подозревая дворовых людей брата в связях с Самозванцем, он прибыл в его поместье под благовидным предлогом, будто бы присмотреть себе невесту. Как полагают исследователи, в том же году Иван Иванович лишился боярского чина, два года спустя он упоминается уже как дворянин московский39. Сам Василий Иванович с опалой брата не только не пострадал, но даже был возвышен: в сентябре того же, 1602-го, года он присутствовал на церемонии встречи датского королевича в Грановитой палате. Во время дипломатического приема он упомянут вторым после князя Мстиславского: «А бояре за сталом были князь Федор Иванович Мстисловской да князь Василей Иванович Шуйской.. .»40
Вероятно, с помощью доноса на родного брата Василий Шуйский получил прощение за самовольную женитьбу. Компромисс был найден: запрет на вступление в брак остался в силе, но у князя Василия появилась «обрученная невеста». То есть обряд, состоявшийся в церкви св. Николая села Скоробово, был признан обручением, а не венчанием. Зная тайну Шуйского, Борис Годунов приобрел в его лице преданного слугу. Исследователи отмечают, что «многие, даже весьма родовитые, князья и бояре были обязаны ему своим возвышением, и за годы правления Годунов сумел окружить себя довольно многочисленным кругом приверженцев из боярской среды. В этом хорошо проявились талант и способности Бориса Годунова как политика»41. Не исключено, что Годунов как искушенный политик добивался лояльности от представителей боярской элиты с помощью компрометирующих документов.
Князь Шуйский и его «обрученная невеста» старались блюсти приличия, но медовый месяц все же состоялся. Если наше предположение верно, и в конце 1602 г. «невеста» родила девочку, то князю Василию Шуйскому пришлось приложить много усилий, чтобы сохранить это событие в тайне. В том же году в Новгороде Великом умер воевода В.И. Буйносов-Ростовский, а на вакантное место был послан князь В.И. Буйносов-Ростовский Белоголовый. В 1603 г., скорее всего не без протекции Шуйского, отец «невесты» князь Петр Иванович Буйносов-Ростовский был пожалован в бояре42.
Со смертью Бориса Годунова и по воцарении Самозванца запрет вступать в брак был снят. Князья Мстиславский и Шуйский получили возможность взять в жены избранниц. По словам Маржерета, Лжедмитрий I «разрешил жениться всем тем, кто при Борисе не смел жениться: так, Мстиславский женился на двоюродной сестре матери сказанного императора Дмитрия [Княжне Домне Михайловне Темкиной-Ростовской. – Л.Т. ], который два дня подряд присутствовал на свадьбе. Василий Шуйский, будучи снова призван и в столь же великой милости, как прежде, имел уже невесту в одном из сказанных домов [То есть в доме, с которым не успел породниться Борис Годунов, «таких осталось в городе Москве пять или шесть». – Л.Т.), его свадьба должна была праздноваться через месяц после свадьбы императора»43. Как видим, Маржерет относит обручение Шуйского ко времени до его опалы, последовавшей в первые дни по воцарении Лжедмитрия I, то есть до июня 1605 г.
Свадьба царя Дмитрия Ивановича состоялась 8 мая 1606 г. Девять дней спустя он был убит. 19 мая «некие малые» из дворцовых палат выкликнули имя Василия Шуйского, и 1 июня новгородский митрополит Исидор в узком кругу ближних бояр нарек его царем. Теперь уже ничто не мешало Шуйскому обвенчаться с истомившейся от ожидания «невестой». Однако свадьба, назначенная на 7 или 8 июня (через месяц после свадьбы Лжедмитрия), не состоялась. Еще полтора года государь тянул с женитьбой, хотя в его возрасте и при шаткости трона следовало торопиться с укоренением династии. Опасное промедление получает логичное объяснение в том случае, если у царя имелись объективные препятствия для вступления в брак.
Царь Шуйский оказался в весьма щекотливой ситуации. Официально, перед людьми, он был обручен с дочерью князя Буйносова-Ростовского, но перед Богом он состоял с ней в браке. По мирским законам он должен был жениться на девушке, но по церковным – уже был на ней женат, чему имелись свидетели из села Скоробово. Видимо, под нажимом Буйносовых-Ростовских сразу по избрании на царство Василий Иванович скрепил своей подписью текст «Подкрестной записи». Вопреки вековой традиции и уговорам бояр44, царь поклялся без суда и праведного сыска никого смерти не придавать, вотчин и дворов у жен и детей осужденных не отнимать, ложных доводов не слушать, вести следствие, ставя с очей на очи, и «без вины опалы своей не класти»45. «Подкрестная запись» гарантировала гласное судопроизводство. Родня «невесты» могла быть уверена, что государь не посмеет избавиться от законной супруги. Любой процесс против Буйносовых-Ростовских неизбежно привел бы к разглашению тайны царя Шуйского. У государя не было иного выхода, как еще раз взять в жены Марию Петровну Буйносову-Ростовскую.
Выход из ситуации был найден, и свадебное венчание было заменено венчанием на царство (подобно тому, как приобщение Марины Мнишек к православной вере было осуществлено через процедуру миропомазания во время венчания на царство46). По словам Д.А. Ровинского, Шуйский «короновал свою жену»47. Видимо, указание свадебной росписи 7115 г. о том, что царь и его супруга сидели за одним столом, подчеркивало статус коронованной царицы. Обряд был совершен патриархом Гермогеном осенью или в самом начале зимы 1606 г. В подарок Мария Петровна Буйносова-Ростовская получила комплект серег из государевой казны: одни с кроваво-красными лалами, другие – с голубыми яхонтами. Однако с введением в царский дворец супруги возникла другая проблема: что делать с ребенком? Как государю признать дочь, рожденную до «официального» вступления в брак?
Выход из очередного затруднения был найден с помощью «соломонова» решения: «раздать всем сестрам по серьгам». В начале следующего года царь при закрытых дверях развелся с Марией Петровной, а затем официально женился на ее младшей сестре, принявшей царское имя Мария. Обе царицы были размещены по соседству.
По воцарении Шуйский занял роскошные хоромы, которые остались после царя Дмитрия Ивановича. По сведениям Забелина, деревянный дворец, выстроенный Лжедмитрием в польском вкусе для себя и Марины Мнишек, располагался возле Сретенского собора, над зданием Запаснаго Двора. Дворец представлял собой два строения, сходящихся под углом. Фасад здания смотрел на Москву-реку. Зимой 1606/1607 гг. для царя Шуйского рядом были наскоро поставлены брусяные хоромы48. «На пятой неделе после Рождества Христова, во вторник», то есть 27 января 1607 г., царь Василий Шуйский, не слишком щедрый на застолья, праздновал новоселье. Проходило новоселье в узком кругу ближних бояр. «И велел государь быти у стола бояром: князь Никите Ивановичю Трубетцкому, да Михаилу Борисовичю Шеину, да князю Володимиру Тимофеевичю Долгорукому, да Ондрею Александровичю Нагому».
Два месяца спустя, на праздник Благовещения (25 марта), в новых хоромах государя состоялся еще один «стол». На нем присутствовали князья И.В. Голицын, М.Б. Кашин и В.Т. Долгорукий. Последний, приходившийся свояком Буйносовым-Ростовским, «бил челом» на князя Михаила Кашина, однако местнический спор решился не в его пользу: «и государь князь Володимера от стола отпустил и седеть ему не велел»49. Как видим, родственник князей Буйносовых-Ростовских был публично изгнан из царских палат.
Два застолья разделяет третье событие: торжественное освобождение всех православных христиан от крестоцеловальной клятвы, которое совершили два патриарха – Иов и Гермоген. По совету Гермогена, 5 февраля 1607 г. в Старицкий Успенский монастырь, где уже два года пребывал в простых старцах низложенный Лжедмитрием патриарх Иов, отправилась внушительная по составу делегация первосвященников. С царской конюшни была выделена «коптана, подбитая соболями». Посланцы обернулись за десять дней. 14 февраля Иов торжественно въехал в столицу в царских санях. Его доставили с почетным эскортом в Москву для того, чтобы «простити и разрешити всех православных крестьян в их преступлении крестнаго целованья и во многих клятвах». Созванный в невероятной спешке, 20 февраля 1607 г. состоялся однодневный Собор, принявший единственный документ – «Разрешительную грамоту». Грамота была зачитана с амвона, и по прочтении ее патриарх Иов простил всех православных в их преступлении клятвы50.
Царь Василий Иванович был прощен не только за то, что крест целовал Лжедмитрию I, но и за противоречивые клятвы, которые он неоднократно давал, свидетельствуя о событиях в Угличе. Соборная грамота удостоверяла, что царевич Дмитрий «прият заклание неповинно от рук изменников своих», и обвинение в убийстве с Бориса Годунова было снято. Если наше предположение верно, то Иов простил Василию Шуйскому также третье клятвопреступление: за то, что целовал крест и клялся не разлучаться с женой до гроба во время таинства венчания. Бывшая жена, Мария Петровна, съехала из новых брусяных палат «на старый двор», то есть во «дворец Марии Мнишек», а на Василия Шуйского была наложена епитимья сроком не более 11 месяцев.
В начале 1608 г. Буйносовы-Ростовские вновь были приближены к царскому трону: 6 января Василию Ивановичу Буйносову-Ростовскому Белоголовому был пожалован боярский чин51. Его племянница княжна Екатерина Петровна сосватана за государя. Она приняла царское имя Мария и обвенчалась с Василием Шуйским 17 января. Государь подарил ей второй комплект серег из царской казны. Молодая супруга была введена «в Верх», то есть в новые брусяные палаты государя. Однако ей приходилось считаться с тем, что статус ее старшей сестры остался прежним. Марию Петровну-старшую продолжали считать царицей и женой царя Шуйского.
Косвенным доказательством высокого статуса Марии Петровны-старшей может служить выбор места жительства, сделанный инокиней Марфой Ивановной Романовой по воцарении ее сына. В апреле 1613 г., едва вступив на престол, царь Михаил Федорович повелел устроить для своей матери «хоромы деревянные Царя Васильевы Царицы Марии», то есть бывший «дворец Марии Мнишек». Здание находилось в плачевном состоянии после польского разорения: без кровли, полов и лавок. Князь Мстиславский уведомлял царя, что починить его весьма затруднительно. Для инокини Марфы Ивановны были подготовлены покои в Вознесенском монастыре. Однако юный государь настоял на том, чтобы дворец царицы Марии Петровны был приведен в порядок. Для починки этих хором были использованы, за недостатком леса, брусяные палаты царя Шуйского52.
Таким образом, при царе Василии Ивановиче «старый двор» считался официальной резиденцией его законной супруги. На основании этого можно высказать предположение, что развод царя Василия Ивановича с Марией Петровной-старшей и женитьба на Екатерине (Марии) Петровне-младшей носили условный характер. Ближние люди, возможно, находили объяснение поступкам государя в том, что он был «к волхованию прилежаше» и опасался колдовских чар. Скорее всего, Екатерине (Марии) Петровне-младшей предназначалась та же «защитная» функция, которую выполняло мирское имя или прозвище по отношению к крестильному имени. Вполне вероятно, что две наложницы также предназначались для «прикрытия от порчи» жен государя.
Если от наложниц у царя Шуйского рождались мальчики, то от жен -девочки. У Марии Петровны-старшей росла дочь, которой шел шестой год, у ее сестры в октябре-ноябре 1608 г. также родилась девочка. Младенец-царевна Анна умерла, не дожив до года, 26 сентября 1609 г. Ее погребли в Вознесенском соборе. Вскоре царица Мария Петровна-младшая вновь понесла. Государь, несомненно, надеялся, что родится сын, наследник престола. Однако незадолго до рождения ребенка царь Василий Иванович был низложен и пострижен вместе с супругой.
17 июля 1610 г. Василий Шуйский, «по прошению всех людей Московского государьства царьство свое оставил и посох царьской отдал», а «сам съехал и с царицею на свой на старой двор, где жил в боярех», уточняется в Разрядных книгах53. На третий день по отречении Шуйский был пострижен в чернецы «самоволством» немногих дворян. Обряд пострижения совершили священники и дьяконы Чудова монастыря на «старом боярском дворе», после чего его отвезли в Чудов монастырь. «Такоже и царицу его постригоша в Вознесенском монастыре, такоже без ответу постригательного»54.
В официальных летописях времен Михаила Федоровича указан Вознесенский монастырь как место пострига царицы, а в деле о «Розыске государевой казны», которое предназначалось «для служебного пользования», говорится о пребывании супруги Шуйского в Ивановском монастыре. Как видим, разногласие в источниках получило верное отражение в «Алфавитно-справочном перечне» М.Д. Хмырова. Скорее всего, в Вознесенском монастыре состоялся обряд пострижения царицы Марии Петровны-старшей, отказавшейся признать свой постриг. В Ивановском же монастыре тихо облачили в монашеское платье ее младшую сестру, где та и родила вскоре дочь Анастасию.
В ноябре 1610 г. одна из княгинь-стариц была отправлена в суздальский Покровский девичий монастырь вместе с дочерью. Возможно, обе сестры поочередно побывали здесь. Княгиня-старица Мария Петровна-младшая провела последние годы жизни в Новодевичьем монастыре, отказалась от царского имени Мария и скончалась в схимницах 2 января 1626 г. Тело ее положили в Вознесенском соборе Московского кремля. На крышке саркофага надпись: «Лета 7134 генваря в 2 день на памят иже во святых отца нашего Селивестра папы римскаго преставися раба божия благовернаго царя и великого князя Василия Ивановича всея Русии царица Екатерина инока схимница Елена»55.
Длительное время считалось, что могила царевны Анастасии находится в подклете Покровской церкви суздальского монастыря56. Действительно, в 1638 г. младший брат царя Василия Шуйского сделал вклад в Покровский монастырь – серебряное блюдо, по краю которого вырезано: «Лета 7146 сие блюдо дал в Суждальской Покровской монастырь боярин князь Иван Иванович Шуйской во иноцех схимник Иона по царевне Настасье ставить на гробу с кутьею»57. Однако, как выяснилось три века спустя в ходе раскопок, захоронение было ложным.
«Ликвидация» усыпальницы в подклете Покровской церкви производилась без должного научного освидетельствования в 1934 г. В то время в помещениях обители располагалось Бюро особого назначения ОГПУ По словам тогдашнего директора суздальского музея А.Д. Варганова, присутствовавшего при вскрытии погребения, под каменной плитой была обнаружена небольшая колода, покрытая изнутри толстым слоем извести. В ней оказалось истлевшее тряпье без каких-либо следов костяка. Как отметил видный историк В.Н. Козляков, «если захоронение царевны Анастасии Васильевны действительно было ложным, то это уже могло быть тайной князей Шуйских, возможно, спрятавших младенца-девочку подальше от врагов царя Василия Шуйского»58.
Родившаяся после пострига матери, царевна Анастасия не могла претендовать на царские регалии. Иное дело – дочь низвергнутого государя, рожденная от коронованной супруги, постриг которой не был признан патриархом. Скорее всего, ложное захоронение в подклете суздальского Покровского собора хранило тайну старшей дочери царя Шуйского, рожденной около 1602 г от Марии Петровны-старшей.
Поскольку оба брата свергнутого царя Шуйского находились вместе с ним в польском плену, то наиболее вероятно предположение, что в судьбе царицы Марии Петровны-старшей и ее дочери принимал участие патриарх Гермоген. По смерти его (17 февраля 1612 г.) за тайную жену Шуйского заступиться было некому. В годы разорения ее, видимо, уже не было в живых. О дальнейшей судьбе ее дочери известно со слов претендента, называвшего себя князем Тимофеем Великопермским, внуком царя Шуйского.
Шуйский «с пятном»
8 октября 1650 г. в городе Чигирин в церкви Пресвятой Богородицы состоялась конфиденциальная беседа. Все священники вышли вон, а перед иконами остались трое: посол Василий Унковский, подьячий Яков Козлов и беглец, укрывавшийся в ставке гетмана Малороссии Богдана Хмельницкого. Призывая в свидетели Бога, Пресвятую Богородицу и Святых Угодников, тот объявил московским представителям, что он не царя Василия сын, а дочери его сын, князь Тимофей Великопермский.
По словам претендента, дочь Шуйского «в разоренье» взяли казаки, а затем она вышла замуж. При царе Михаиле Федоровиче ее супруг «был в наместниках в Перми». От этого брака около 1617 г. родился сын Тимофей. Воспитанием сироты, рано потерявшего родителей, и обучением его грамоте занимался дьяк Патрекеев, который не знал о его царском происхождении. В 12-летнем возрасте (около 1629 г.) Тимофей был определен писарем в Вологодскую съезжую избу. Здесь, среди старых бумаг, он нашел «об родителех своих государеву грамоту, какие мои родители были». Документ относился ко времени пребывания на Вологде князя Бориса Михайловича Лыкова, «как ходил за казаками»59.
Сведения, сообщенные претендентом послу Унковскому, согласуются с известными фактами. С сентября 1614 г. князь Б.М. Лыков выполнял важное поручение по усмирению «воровских казаков». В Балахонском уезде он разбил «шайку» запорожцев под предводительством полковника Заруцкого. В декабре доносил царю, что посылал к казакам письма, призывая прекратить проливать христианскую кровь, но те стали бесчинствовать больше прежнего. Для усмирения «воров» князь посылал карательные отряды. Пленных казаков приводили к Лыкову для расправы. В конце января и в начале февраля 1615 г. князь находился в Вологде, «откуда посылал служивых людей на Белоозеро проведывать о шайках немецких людей, казаков и русских воров, бродивших в Белоозерском уезде»60.
Скорее всего, среди пленных казаков и «воров», приведенных из Белоозерского уезда в Вологду, находилась девочка-подросток, утверждавшая, что является дочерью царя Шуйского. Каким же образом она могла оказаться среди казаков? Вполне вероятно, лишившись влиятельного покровителя со смертью патриарха Гермогена, бывшая царица Мария Петровна с дочерью были вынуждены укрыться в Горицком монастыре на реке Шексна (недалеко от Белоозера), где находили приют многие опальные представительницы царской семьи. «Летопись Горицкого монастыря» сообщает, что в декабре 1612 г. обитель была разорена польскими и литовскими отрядами. Насельниц «нещадно били и некоторые в ужасных муках умирали, некоторые же успели скрыться»61. Возможно, Мария Петровна-старшая разделила печальную участь насельниц Горицкого монастыря, но ее дочери удалось бежать и найти убежище у «воровских» казаков.
Девочке повезло еще раз, когда ее привели в Вологду, к князю Лыкову. Не решаясь предпринять что-либо на свой страх и риск, князь послал в Москву запрос о дочери царя Шуйского. Ответ из столицы подтвердил ее происхождение от царского корня. Возможно, именно эта грамота сохранилась среди бумаг Вологодской съезжей избы и через 14 лет попала в руки внука Василия Шуйского.
Князь Лыков проявил участие в судьбе дочери царя Шуйского, так как сам воспитывал его внебрачного сына, своего племянника и крестника, известного под именем Тимофея Анкудинова. Крестник Лыкова сообщал позднее в «Извете», что после пленения свергнутого царя Василия Ивановича он около четырех лет находился на воспитании у своего «дядьки». Потом князь Лыков, «ходячи с войском за воровскими казаками в поморские городы» (январь-февраль 1615 г.), отдал его на Устюге Михаило-Архангельского монастыря архимандриту Варлааму «с приставником з Дементием Анкудиновым и с мамкою Соломонидою Горяновой»62. Таким образом, девочка-подросток, приведенная в Вологду к князю Лыкову, и его пятилетний племянник Тимофей приходились друг другу сводными братом и сестрой.
Нетрудно догадаться, какая участь ждала девочку, происхождение которой оспаривало права Романовых на престол. Князь Лыков был женат на Анастасии Никитичне Романовой и приходился по жене дядей царю Михаилу Федоровичу и зятем Филарету Никитичу. Видимо, догадываясь о последствиях, князь Лыков «разминулся» с гонцом, который вез из Москвы грамоту, оставил девочку в Вологде, а сам поспешил спрятать племянника в устюжском монастыре под присмотром Дементия Анкудинова.
Поскольку князь Лыков уведомил московские власти о появлении в Вологде спасенной дочери царя Шуйского, то по крайней мере с 1615 г. она, а затем и ее сын, родившийся от брака с князем Великопермским, находились под тайным надзором кремлевского правительства, а точнее -некоторых оппозиционно настроенных бояр. Логично предположить, что представители боярской оппозиции использовали законнорожденного отпрыска царя Шуйского для давления на Михаила Федоровича. В свою очередь, Романовы могли использовать внебрачных детей царя Шуйского с тем, чтобы дискредитировать его легитимного наследника.
В первые годы царствования Михаила Федоровича противостояние оппозиции порой выливалось в открытое неповиновение. Так, в июне 1618 г. стольник Юрий Татищев был послан царем спросить о здоровье князя Пожарского. Татищев «бил челом», что к Пожарскому ехать ему «невместно». На вторичный приказ «Юрьи Татищев Государеву указу не послушал и с Верху сбежал», был пойман и «приведен к царской руке». По приказу государя Татищев был бит кнутом и «отослан к князю Дмитрию головою», чтобы тот наказал ослушника по собственному усмотрению63. С возвращением из польского плена Филарета Никитича противники новой династии были вынуждены затаиться и использовать в качестве основного оружия интриги. Родившийся около 1617 г. внук царя Шуйского, который мог претендовать на шапку Мономаха, являлся опасным соперником Романовых.
Внутридворцовая борьба обострилась в середине 1630-х гг., вскоре после кончины патриарха Филарета Никитича (1 октября 1633 г.). В июне 1635 г., через 23 года после смерти царя Шуйского, его тело было перевезено из Польши на родину и торжественно положено в Архангельском соборе. Видимо, около этого времени в Москве пошли разговоры о юноше,
который называл себя князем Тимофеем Великопермским, внуком царя Василия Шуйского, сыном его дочери. Не вполне ясно, впрочем, кем он приходился князю Матвею Федоровичу Великопермскому, упомянутому в Боярских книгах за 7144 г. (1635/1636 гг.) как дворянин московский64.
В правительстве отнеслись к слухам настолько серьезно, что выделили средства для приобретения прижизненного портрета царя Шуйского. 13 сентября 1637 г. в Варшаве состоялись торжества по случаю бракосочетания короля Владислава и эрцгерцогини Цецилии Ренаты. На свадьбу прибыло русское посольство, которое возглавляли окольничий Степан Проестов и дьяк Леонтьев. Помимо вручения подарков и оглашения царской грамоты с пожеланиями здоровья и счастья молодым, им было поручено заказать иностранному мастеру «лицо Василья Шуйского»65. Было ли исполнено поручение, и если да, то куда делся портрет, осталось неизвестным.
Вслед за живописным изображением царя Шуйского объявились его «портреты» во плоти. В качестве доказательства своего происхождения претенденты предъявляли «царские знаки». Лишь у одного из них «знак» был природный: «на правой руке белеч». У остальных «царское пятно» представляло собой татуировку, местоположение которой варьировалось: на груди, на спине, на руках.
Галерею «сыновей царя Шуйского» открывает темная личность, объявившаяся в январе 1639 г. Некий человек, «лет в тридцать или мало болши… пришол из [запорожских] черкас в Полшу в Самборщину» и нанялся в работники к священнику. Через неделю «тот поп увидел у тово вора на спине герб, а по руски пятно напятнано, и отвел ево в монастырь к архимариту Илецу и архимарит осмотря у того вора пятна отвел ево к подскарбею корунному Яну Миколаю Даниловичу». Тут самозванец открыл свое имя, назвался Симеоном (Семеном) Васильевичем, сыном царя Шуйского. В расспросе у коронного подскарбия (королевского казначея) самозванец сказал, что «взяли его в плен черкасы в то время, как царя Василия из Москвы повезли в Литву, и с тех пор жил он у черкас»66. Если в 1639 г. Семену было «лет тридцати или мало болши», то он родился не позднее 1609 г. Следовательно, когда насильно постриженного царя Василия Шуйского выдали полякам, ему было год или два. Как ни странно, в словах претендента содержится рациональное зерно.
Отъезд низвергнутого царя из Иосифо-Волоколамского монастыря состоялся в сентябре 1610 г. Пленника в монашеской рясе повезли в лагерь короля Сигизмунда под Смоленском. Повозка Шуйского следовала в окружении войска гетмана Жолкевского. При такой сильной охране нападение казаков было бы маловероятным. Однако одновременно с Жолкевским Москву покинул еще один небольшой отряд под командованием поляка Неведомского. Он сопровождал братьев свергнутого царя – Ивана и Дмитрия Ивановичей, жену Дмитрия Екатерину Григорьевну, а также прислугу и весь необходимый скарб для проживания на чужбине. Вещей, должно быть, набралось изрядно: иконы в богатых окладах, одежда, меха, постели, золотая и серебряная посуда. Отряд Неведомского отправился кратчайшим маршрутом через приграничный город Белу в Польшу67.
Тяжело груженый обоз Неведомского мог стать легкой добычей для «черкас». Вполне вероятно, что в повозке, отбитой казаками, оказался ребенок безымянной наложницы царя Василия. Об ограблении низвергнутого царя немедленно сообщили в королевский лагерь. Многие паны поделились вещами из своих походных сундуков, чтобы экипировать русского пленника. Согласно описи вещей, составленной в Гостынском замке после смерти Василия Шуйского, у него ничего не оказалось из одежды или предметов обихода русского изготовления. Шубы, кафтаны, серебряные чарки, «ложицы», тазы и рукомойники были пожалованы ему в лагере под Смоленском от короля и польских вельмож68.
Об ограблении царя Шуйского знали многие поляки в окружении короля. Вряд ли это курьезное событие удалось сохранить в тайне от русских, которые прибыли в Варшаву одновременно с пленниками в ноябре 1610 г. Боярин М.Б. Шеин, воевода В.В. Голицын и ростовский митрополит Филарет Никитич Романов были уполномочены поднести королевичу Владиславу царский венец. Московским послам, несомненно, была хорошо известна история происхождения похищенного «ворами» мальчика. Вполне вероятно, что на протяжении последующих лет в Кремле не теряли его из виду. Точно так же о мальчике могли помнить и в Польше.
Живой «портрет» царя Шуйского объявился в Польше тридцать лет спустя. В Самборе «царскому сыну» Семену оказали теплый прием, как будто его уже ждали: «Шляхта и вся Речь Посполитая приказали подскарбию [Даниловичу] его беречь, на корм и на платье приказали ему давать из скарбу; подскарбий отослал вора в монастырь для наученья русской грамоте и языку»69. Одним из первых о появлении «сына царя Шуйского» при королевском дворе узнал венгр Миклаш Георги и поспешил сообщить новость русским.
Посланный в начале 1639 г. в Польшу царский гонец Иван Плаксидин доносил, со слов Миклаша Георги, из Новгорода, что польский король желает добыть московский великокняжеский престол и отдать его самозванцу, и что даже при дворе короля укрываются два претендента: один будто бы сын Григория Отрепьева и Марины (Ян-Фаустин Луба), а другой именуется сыном Василия Шуйского. Москва подтвердила, что и тот, и другой – самозванцы. Два перебежчика из России (некие «подьячей да сын боярской») объявили Семена Шуйского «вором ж, а сказывали, что у царя Васил[ь]я сына не было»70.
Являлся ли «Семен из черкас» тем мальчиком, который был похищен в младенческом возрасте из повозки со скарбом свергнутого царя Шуйского, не вполне ясно. Но его «легенда» была основана на реальных событиях. Вскоре тридцатилетний «сын царя Шуйского» бесследно исчез, а вместо него появился второй претендент, облик которого не оставлял сомнения в самозванстве.
В августе 1639 г. господарь Волошского княжества Василь Лупу передал в Москву «по дипломатическим каналам», что в его землях находится сын царя Василия Ивановича – юноша лет 25-ти, прибывший из Польши. На спине у него имелся «царский знак». «Московский царевич» собирался отправиться в Царьград, чтобы обратиться за военной помощью к турецкому султану, и просил для этого у молдавского владетеля сопроводительную грамоту. Исходя из возраста самозванца, можно подсчитать, что тот родился около 1614 г., и, следовательно, быть сыном царя Шуйского никак не мог. Тем не менее московское правительство проявило сильную озабоченность.
В Валахию к князю Василью были отправлены гонец Богдан Дубровский и дьяк Алферий Кузовлев «в лазутчиках» с дорогими подарками и с широкими полномочиями. Им было велено допросить самозванца, узнать, кто поставил знак, и с какой целью, после чего убить. А если тот уже умер, то тело извлечь из могилы, и привезти в Москву его голову и кожу с «пятном».
По возвращении из Валахии Дубровский получил высокую должность казначея при Комнате государя. В столице перешептывались, что Богдан Дубровский привез голову преступника, тело же волошского «вора» осталось лежать под спудом в церкви Ивана Мученика в городе Сачаеве71. Однако слухи были ложными.
В Кремле знали, что «волошский сын царя Василия Ивановича» гуляет на свободе. В 1643 г. в наказе русским послам, отправлявшимся в Польшу, указывалось: «Если паны скажут, что вор, который назывался Шуйским, уехал к Волохам, а Волошский государь прислал его голову в Москву, то отвечать: “Неправда, царскому величеству известно, что вор у них в Польше, и они б велели его сыскать, и им, послам, отдали или казнили бы смертию”». По требованию послов в Польше был произведен розыск, и паны сообщили русским, что, действительно, «вор» некоторое время находился на дворе подскарбия Даниловича. Когда вскрылся обман, подскарбий побил его постромками и согнал со двора, а куда он делся, о том им неведомо72.
Несомненно, Дубровский действовал в соответствии с полученным приказом, когда оставил в живых «волошского» самозванца и подменил его голову останками безвестного человека. В 1645 г. на возводимые на него обвинения в том, что занимает должность не по праву, Дубровский с достоинством ответил: «Где я был и посылан для чего, за то я де и пожалован»73.
Пять лет спустя неожиданно всплыли подробности этого дела, и в Москве многие узнали, каким образом «волошскому» Семену Шуйскому удалось избежать смерти. Вечером 8 февраля 1650 г. на Постельном крыльце кремлевского дворца разыгралась безобразная сцена: князь Лаврентий Мещерский набросился на стольника Алексея Богдановича Дубровского, бил того и осыпал бранью. Князь Мещерский «лаял» его отца, казначея Богдана Дубровского, за то, что тот «мертвого немчина голову привез, отрезав». Оскорбленный сын Дубровского подал челобитную царю Алексею Михайловичу. По государеву указу был учинен розыск. Князь Лаврентий был признан виновным в том, что говорил «неистовые слова» на Постельном крыльце дворца, и посажен в тюрьму на две недели за нарушение «чести» государева двора74.
В сентябре того же, 1650-го, года посланный в Польшу царский посол Василий Унковский в беседе с гетманом Богданом Хмельницким говорил крайне осторожно об обстоятельствах выдачи лже-Шуйского волошским князем: «Такой же вор непристойным имянем назвался в волоской земле, и господарь волоской того вора отдал царского величества [гонцу] Дубровскому»75. О доставке в Москву головы самозванца посол дипломатично умолчал. Вскрывшаяся правда не повлекла за собой какого-либо наказания. Дубровский-старший продолжал служить в должности казначея государевой Комнаты вплоть до своей смерти, последовавшей четыре года спустя76.
Таким образом, вопреки общепринятому мнению, следует признать, что судьба «волошского» Семена Шуйского сложилась вполне благополучно. В 1639 г. гонец Дубровский, выкупив у князя Василья Лупу 25-летнего «вора», передал того живым и здоровым польской стороне, а в Москву повез голову безвестного «немчина». Поляки укрыли «волошского» самозванца у подскарбия Даниловича, уже принимавшего участие в судьбе «Семена Шуйского из черкас». Вскоре подскарбий выгнал «волошского» самозванца со двора. На этом сведения о нем обрываются.
Год спустя на подворье Даниловича был наскоро «слеплен» еще один лже-Семен Шуйский «с пятном», а «подрумянен» – в Москве. Весной 1640 г. в Самбор к подскарбию Даниловичу приехал за королевским жалованием армянин «Мануил Сеферов сын, по прозвищу Дербинский», только что вернувшийся из Персии, где находился в составе польского посольства. По словам Мануила, «и в ту де пору сказали ему, Мануйлику, что у подскарбия царевичь Московской. И он де, Мануйлик, в те поры ево видел: собою он молод, толст, волосом рус, уса и бороды нет…» И «знал де он тово вора… с полгода»77.
Осенью того же года Мануил Сеферов был отправлен гонцом из Польши в Персию с сообщением о грядущей войне с Турцией. Мануил до Персии не дошел, обосновался у казаков в крепости Азов. Весной 1641 г. у него появилась крупная сумма денег, и он пустился во все тяжкие: «Учал на кабакех пит, и зернью играт, и ясыр [Невольниц. – Л.Т.] собе на постелю покупати». Кончилось тем, что он спустил все деньги и задолжал казакам немалую сумму. «На правеже», не выдержав мучений, показал казакам-кредиторам королевские грамоты. Как польского лазутчика его отправили под конвоем в Москву.
В столицу азовские казаки доставили Мануила не позднее 12 июня
1641 г. Его посадили в тюрьму при Посольском дворе. Следователи допытывались, с какой целью он прибыл в Азов. Несколько дней спустя, 16 июня, арестанта перевели на подворье воеводы «Семена Васильева сына Волынского», располагавшееся в Белом городе. Вряд ли выбор «пристава», который приходился тезкой «сыновьям» царя Василия Шуйского, был случайным. В доме Волынского Мануил пользовался почти полной свободой, был вхож на хозяйскую половину. Лишь два месяца спустя, 6 августа, по просьбе «пристава» для охраны пленника было выделено 10 стрельцов.
17 июня в платье Мануила нашли письмо на армянском языке, адресованное родственникам в Астрахань с просьбой порадеть об освобождении. В разговорах с домочадцами Мануил стал намекать на свое высокое происхождение, а «на теле на грудях и на руках» его обнаружилось «писмо неведомо какое». Слухи о таинственном госте с печатью на теле, который то ли живет у Семена Васильевича, то ли сам – Семен Васильевич, но не Волынский, а Шуйский, быстро облетели столицу.
Обвинение в лазутчестве было снято, и воевода Волынский стал допытываться у Мануила, кто, где и при каких обстоятельствах «навел» знаки у него на груди и руках. Арестант несколько раз менял свои показания. Сначала утверждал, что его имя на груди у него написала «красками» его же мать, «любя ево, Мануйлика». Затем сказал, что имя Мануйла у него на груди «накаливала… иглою и краскою наводила во Царегороде девка, любя ево, а на руках де зжено и крест учинен – и то де все зделал он Мануйлик, сам про девкино здоров[ь]е любя ее». Эту же версию он подтвердил в расспросе 2 сентября. Два месяца «Мануйлик» жил вольготно, а в конце ноября Волынскому было дано указание подпоить пленника и еще раз расспросить про «пятно». В челобитной от 20 ноября пристав доносил государю, что «тово де он [Мануил. – Л.Т.] не ведоет и не помнит, как на нем признаки учинены – как почал де разумет издеска, а те де признаки на нем, а того де не ведоет, как то зделано»78.
Таким образом, Мануил Сеферов не назвал себя впрямую «царским сыном». Кроме долгов, никаких проступков за ним не значилось. Его дальнейшая судьба неизвестна, сведений о публичной казни или ссылке не обнаружено.
Расследование о знаках на теле Сеферова оставляет ощущение некоторой театральности. Методы дознания «пристава» Волынского можно назвать слишком «гуманными» для того жестокого века, когда основными инструментами для извлечения правдивых показаний являлись дыба и кнут. Дело Мануила интересно еще тем, что расследование о знаках на его теле велось в то время, когда в Москве происходили события, имевшие непосредственное отношение к сыну царя Шуйского «с природным пятном». Летом 1641 г. столицу всколыхнули антиправительственные выступления, в центре которых оказался сын царя Шуйского, рожденный от наложницы, -крестник князя Лыкова.
Особенности национальной охоты на самозванцев
Московский «рокош» 1641 г. скупо освещен в источниках и различно интерпретируется в историографии. В целом, отмечая связь московских волнений с делами в Азове, их принято считать оппозиционным движением помещиков, требовавших отмены урочных лет, то есть бессрочного сыска беглых крепостных крестьян79.
На наш взгляд, летом 1641 г. слились воедино три события, каждое из которых сопровождалось народными волнениями. Во-первых, распространившиеся в столице слухи о том, что «Азов осажен накрепко от турских людей, только на Москве пять человек казаков ушло, и нам служба безконечная»80, вызвали протест в рядах служилых людей. «Людская молва» возникла во второй половине июня в связи с появлением пяти азовских казаков, которые привели под конвоем Мануила Сеферова. Во-вторых, поднесение выборными людьми челобития государю «о крестьянех» 11 июля сопровождалось большим «шумом», поскольку челобитчиков не пускали в кремлевский дворец. В-третьих, не позднее 15 июля по Москве прокатилась волна возмущений из-за зверской расправы над одним из сторонников князя Великопермского.
Интересные подробности об этих происшествиях можно найти в «Извете», поданном пять лет спустя дьяку Алферию Кузовлеву в Стамбуле претендентом, который называл себя Тимофеем Великопермским, сыном царя Василия Шуйского и крестником князя Лыкова. В отличие от «Семена из черкасс», «волошского Семена» и Мануила Сеферова, у Тимофея имелся «на правой руце белеч», знак «не умышленный, ни руками учиненный, но поистине природный и царским детям свойственный по некоторым судьбам божим»81.
Согласно «Извету», в 1615 г. князь Лыков отдал своего крестника в Устюге на воспитание архимандриту Варлааму, приставив к мальчику Дементия Анкудинова и мамку. Под присмотром архимандрита Тимофей жил 17 лет, а около 1632 г., по указу патриарха Филарета и царя Михаила Федоровича, был «тайным обычаем» выслан в Великую Пермь на Усть-Вымь «яко на удельное княжество». Таким образом, наряду с дворянином московским князем Матвеем Федоровичем Великопермским и князем Тимофеем Великопермским, внуком царя Шуйского, появился еще один «удельный князь Тимофей Великопермский»: сын Шуйского от наложницы, сестры князя Лыкова. Два последних князя Великопермских, внук и внебрачный сын царя Шуйского, оказались полными тезками.
Крестник князя Лыкова пробыл на Усть-Выми 9 лет, а в 1641 г., по приказу царя Михаила Федоровича, был «взят к Москве». Очевидно, его доставили в столицу после подавления первой волны антиправительственных выступлений, вызванных слухами о грядущей войне с Турцией и «безконечной службе». В зачинщиках были подьячий Стрелецкого приказа Елизарий Розинков с товарищами. Смельчаки обличали злодейство царя Михаила «без боязни» и хотели возвести на престол князя Тимофея Великопермского (которого из двух – не ясно, но крестник князя Лыкова принял это на свой счет). Смутьянов схватили, пытали и многих казнили.
Вскоре вновь поднялась волна народного ропота. Причиной послужило жестокое убийство московского дворянина Семена Кривцова. За столом у стольника князя Семена Урусова тот поднял чашу за здоровье князя Великопермского, за что хозяин дома затравил гостя собаками. Возмущенные москвичи, «скопом и гилем собравшись, на дворец приходили злодейного царя каменьем побить», а царем учинить князя Тимофея Великопермского82.
Слова крестника князя Лыкова подтверждает «грамотка» нижегородского сына боярского Прохора Колбецкого. Находясь в столице по торговым делам, Прохор сообщал отцу в письме от 15 июля 1641 г. о «смешенье великом» на Москве. Он передавал явно раздутые слухи, что неповинных людей «травят на дворах [боярских] медведи и собаки», «земля де стала и будто [боярам быть] побитым от земли»83.
В следственном деле новгородского купца Тимофея Еремеева московские события названы «рокошем»84. Под этим термином понимался мятеж, восстание против царя. Такое преступление рассматривалось как тягчайшее и каралось, наравне с изменой и заговором («крамолой»), смертной казнью85.
Во время московских беспорядков крестник князя Лыкова находился под арестом и о природе шума за стенами темницы мог судить лишь со слов тюремщиков. Возможно, власти сознательно сгустили краски и объявили его виновником «рокоша» с тем, чтобы сломить волю узника. Под действием угроз и «ласковых словес», тот был вынужден отказаться от имени «князь Тимофей Великопермский», назваться именем сына своего слуги Дементия Анкудинова, а затем целый год служить в подьячих Новой чети «подставою», вместо настоящего Тимофея Анкудинова.
Осенью того же года был осужден на ссылку в Пермь Великую, в город Верхотурье князь Матвей Федорович Великопермский. По царской грамоте от 6 октярбя 1641 г. местным властям было велено, как привезут ссыльного, держать его в береженьи, чтобы «не ушел к калмыкам или к руси»86. О прибытии преступника следовало отписать в Сибирский приказ боярину Борису Михайловичу Лыкову. Судя по помете на грамоте, преступник под конвоем прибыл к месту поселения 24 ноября 1641 г. Князь Матвей Федорович Великопермский вернулся в Москву только в феврале 1646 г., о чем доложил в Сибирский приказ87. О его дальнейшей судьбе сведений не имеем. В чем состояло преступление князя Матвея Федоровича Великопермского, мы можем только догадываться, но совпадение по времени со следствием по делу «князя Тимофея Великопермского» говорит в пользу того, что оно каким-то образом было связано с московским «рокошем».
Итак, осенью 1641 г. кремлевское правительство «перетасовало» трех человек, имевших непосредственное отношение к «делу детей царя Шуйского». Лже-Семен Васильевич, то есть Мануил Сеферов, бесследно исчез со двора Семена Васильевича Волынского. «Удельного князя Тимофея Васильевича Великопермского» привезли из Перми Великой в Москву. Ужаснув и усмирив «страхом смерти», его заставили публично отказаться от родства с царем Шуйским, а затем спрятали под именем Тимошки Анкудинова в Приказе Новой чети, где в течение последующего года его опекал дьяк Патрекеев. Князь Матвей Федорович Великопермский был выслан из Москвы в Пермский край на поселение, о чем было доложено князю Лыкову. Единственная фигура, которая никаким образом не проявила себя во время московских беспорядков, это – князь Тимофей Великопермский, внук царя Шуйского.
Создается впечатление, что нагромождение июльских событий представляло собой хорошо продуманный ход Романовых, цель которого состояла в том, чтобы заставить внука царя Шуйского выйти из укрытия. В самом деле, боярская оппозиция была заинтересована в том, чтобы власти не раскрыли тайну его местопребывания. Под чужим именем тот мог скрываться где угодно. Царю Михаилу Федоровичу как большому любителю охоты было хорошо известно, что обнаружить затаившуюся дичь легче всего, вспугнув ее. Возможно, кремлевские власти намеренно распустили «людскую молву», спровоцировали волнения в столице, а затем учинили розыск «князя Великопермского» с тем, чтобы посеять в его душе страх и заставить действовать.
Внук царя Шуйского крайне скупо говорит о том времени, когда он прятался под маской бедного подьячего, и об обстоятельствах своего ухода за границу: «Я де и сам не таю и всем объявляю, з бедности был в подьячих, толко де отечество свое по росказанью родителей своих и по духовной отца своего познал и отъехал из Московского государства, и был в Польше и в турках и у папежа в Риму». Очевидно, претендент сознательно умолчал об обстоятельствах, при которых он ознакомился с завещанием своего отца, и не назвал имя душеприказчика, хранившего опасный документ на протяжении многих лет. Возможно, вместе с духовной грамотой отца он получил еще одну важную бумагу: грамоту своего деда – царя Шуйского. Эта грамота – единственный документ на русском языке, который внук Василия Шуйского девять лет спустя предъявил в доказательство своего царского происхождения. В 1650 г. в Чигирине, по просьбе посла Унковского, он показал грамоту деда, «только смотреть и честь не дал»88.
Отъезд внука царя Шуйского из России, скорее всего, состоялся вскоре после московского «рокоша». Видимо, душеприказчик его отца принял участие в судьбе молодого человека, обеспечил бедного подьячего деньгами и помог бежать за границу в тот момент, когда шел розыск «князя Тимофея Великопермского» по всей стране, от Москвы до Сибири. Ход дальнейших событий говорит в пользу того, что к весне 1642 г. внук царя Шуйского уже находился за пределами Московского государства. Он ушел в Польшу и затаился. Чтобы вспугнуть «дичь», вслед за беглецом был отправлен его тезка, за которым тянулся хвост уголовного преступления: обвинение в убийстве брата – «волошского» Семена Шуйского (Мануила Сеферова?).
По словам крестника князя Лыкова, после подавления июльских беспорядков он целый год жил в Москве под надзором в «чужом бесчестном имяни», то есть под именем Тимошки Анкудинова. Летом 1642 г. он был насильно выдворен за границу: «отъехал из заключения уводом». Власти не только переправили его через рубеж, но и обеспечили «легендой»: будто бежал он в связи с убийством брата Симеона Волошского (Мануила Сеферова?). У беглеца также имелся при себе документ на русском языке: «истинное знамение с написанием ево [Царя Василия. – Л.Т.] образа и моево вида и с подписью и с печатью царства Московского, которое оставил мне отец мой по нашему закону в место доходное»89. Трудно поверить, чтобы арестанту удалось самостоятельно раздобыть столь тщательно изготовленный документ, который открыл ему двери во дворец польского короля.
Тем же летом 1642 г. в Москву вернулся гонец Иван Степанович Кадашев, посланный два года назад в Польшу в платье купца для сбора сведений «о ворах». Он передал царю со слов Миклаша Георги, что при дворе короля обретаются два самозванца. Один из них, лже-Иван Дмитритевич (Ян-Фаустин Луба), находится в Брест-Литовске. Другой – ложный царевич Шуйский – при короле. И что Миклаш Георги берется за 1 000 руб. доставить самозванца в Ригу, а оттуда – в Псково-Печерский монастырь, где того можно будет посадить в тюрьму и умертвить. Кремль отверг заманчивое предложение90. Очевидно, это был не тот отпрыск царя Шуйского, на которого была объявлена охота.
Кремлевским властям также пришлось подправить репутацию крестника князя Лыкова. В Польшу было отправлено «свидетельское письмо» дьяка Патрекеева и вологодского архимандрита Варлаама с заверениями, что князь Тимофей Великопермский своего брата не убивал91. Письмо могло быть составлено между сентябрем 1642 г. и июлем-августом 1643 г. Нижняя граница определяется возвращением дьяка Патрекеева из посольства в Данию по поводу сватовства королевича Вальдемара. Верхняя -визитом русских послов князя А.М. Львова, думного дворянина Григория Пушкина и дька Волошенинова в Польшу, когда по просьбе дипломатов польские паны учинили розыск «волошского» Семена Шуйского и признали, что тот куда-то делся со двора подскарбия Даниловича после наказания постромками. Таким образом, обвинение в убийстве брата было снято с князя Тимофея Великопермского.
Однако вскоре он оказался причастен к иному, более тяжкому преступлению, точнее – к трем преступлениям: краже государевых казенных денег, убийству жены и поджогу дома. Во всех трех преступлениях обвинялся Тимофей Дементьевич Анкудинов, под именем которого сын царя Шуйского и крестник князя Лыкова целый год служил в Приказе Новой чети.
Истинный Тимошка Анкудинов, сын «бобыля» Дементия Анкудинова, был переправлен за рубеж, по сведениям Адама Олеария, осенью 1643 г. 92 Вместе с ним ушел подьячий Костка Конюхов (Конюховский). Тимошка объявился в Литве под именем Ивана Каразейского, воеводы Вологодского и наместника Великопермского. Теперь в пределах Польского королевства находились три человека, поиски которых вело царское правительство: внук царя Шуйского (он же – князь Тимофей Великопермский), сын царя Шуйского, крестник князя Лыкова (он же – удельный князь Тимофей Великопермский, он же – названный Тимошка Анкудинов) и, наконец, Тимошка Анкудинов (он же – Иван Каразейский, наместник Великопермский). Лишь последний находился в официальном розыске, но и два других считали, что ищут их. Вспугнув «дичь», ловчим оставалось лишь не давать ей отдыха, загоняя в ловушку.
Голова «царевича Шуйского»
«Ловушка» располагалась в Стамбуле, при дворе турецкого визиря. Москва, видимо, рассчитывала на помощь иерархов православной константинопольской церкви, а также Зульфикара-аги, секретаря и переводчика падишаха. Как отмечают исследователи, Зульфикар-ага активно содействовал интересам Русского государства в годы своей службы (16301657 гг.). На это время также приходится период наибольшей интенсивности за ХVI-ХIХ вв. пророссийской и проосманской агентурной деятельности иерархов православной константинопольской церкви, монахов и прихожан93.
В начале 1646 г. в Каффу приехал из Царьграда Святогорского Спасского монастыря архимандрит Иоаким. Он сообщил русским послам стольнику Степану Телепневу и дьяку Алферию Кузовлеву, что в Крыму, «в Жидовском городке» объявился неведомо какой человек, «а называют его московским царевичем Дмитриев сын Долгоруких». Самозванец посылал за архимандритом и говорил ему, будто он – московский царевич. Он просит у крымского царя войско, но крымский хан не спешит давать ему рать и к султану не отсылает. «Царевич» вручил архимандриту послание и велел ехать с той грамотой по украйным городам и в Калугу: мол, этой грамоты послушают. За то обещал, как «доступит Московского государства», пожаловать архимандрита калужскими доходами94.
Крымский хан наводил справки о личности «царевича» из «жидовского городка», и некие русские люди сказали ему, что тот – «прямой сын царя Дмитрия, убитого Урак-Мурзой»95. Урак-Мурза, в крещении Петр Урусов, действительно убил лже-Дмитрия II под Калугой 11 декабря 1610 г. Как видно, самозванец выдавал себя за сына Калужского вора. В то же время, родовое имя «сын Долгоруких» говорит в пользу того, что у «московского царевича» имелась еще одна маска: Самозванец выдавал себя за Ивана Дмитриевича, сына князя Дмитрия Алексеевича Долгорукова-Чертенка. Последний приходился племянником царю Василию Шуйскому: его мать, в девичестве Прасковья Петровна Буйносова-Ростовская, была родной сестрой царицы Марии Петровны. Следовательно, самозваный «князь Иван Дмитриев сын Долгорукий» претендовал на родство с царем Василием Шуйским в качестве внучатого племянника. Не вызывает сомнений, что имя мнимому внуку подбирали лица, хорошо осведомленные о родственных связях князя Д.А. Долгорукова-Чертенка и царя Василия Шуйского.
Русские послы Телепнев и Кузовлев предприняли собственное «разъяснение» личности «царского внучатого племянника». Казак Иван Романов, сидевший вместе с «московским царевичем» в крымском плену, знал настоящее имя самозванца: казачий сын Ивашка Вергуненок, родом из города Лубны. Мать выгнала его из дома за то, что он бил ее. Вергуненок ушел на Полтавщину, занимался воровством и разбоем, был пойман татарами и продан около 1640 г. «жиду». В Каффе он назвался «московским царевичем», «Дмитриевым сыном». Русские люди приходили посмотреть на него и приносили еду: видимо, хозяин держал его впроголодь. В 1643 г. у самозванца появились лишние деньги. Он заплатил русской женщине, которая «навела» у него на груди «знак»: полумесяц и звезду. Осенью того же года о «царевиче» из Каффы с «пятном» на груди, который намеревался «доступить Московского государства», узнал крымский хан. Он взял самозванца в Крым и велел «жидам беречь и кормить» его. Они посадили самозванца «в крепь в железа» и берегли Вергуненка в течение последующих трех лет.
Летом 1646 г. «царевич Иван Долгорукий с пятном» был переправлен из «жидовского городка» в Стамбул, ко двору визиря, где в это время уже находились два беглеца: Тимофей Великопермский (он же – сын царя Шуйского, мнимый Тимофей Анкудинов) и истинный Тимошка Анкудинов, точнее – его товарищ Костка Конюховский, называвший себя «Тимофеевым человеком». Для разоблачения «царевичей» ко двору визиря от русских послов были посланы подьячий и старый турок-толмач.
Любопытно, что посланцы московских послов уличили «крымского» самозванца не как казацкого сына Ивашку Вергуненка или мнимого внучатого племянника царя Шуйского «Ивана Долгорукого», а как сына Калужского вора. Опровергая рекомендательное письмо крымского хана, толмач говорил, что «Урак-Мурза убил [под Калугой] не царя Дмитрия, такой же был вор, Петрушкою звали»96. Таким образом, русские не раскрыли до конца инкогнито Вергуненка и не стали вникать в его «родство» с Шуйским по линии Буйносовых-Ростовских.
Второго претендента – сына царя Шуйского, удельного князя Тимофея Великопермского – посольский подьячий во время очной ставки признал Тимошкой Анкудиновым, бежавшим из Москвы «от двухсот рублей от дому», то есть из-за кражи государевых денег и поджога. Для подтверждения его слов был поставлен с «очей на очи» Костка Конюховский, также признавший в Тимофее Великопермском подьячего Приказа Новой чети Тимошку Анкудинова. Возмущенный сын царя Шуйского подал в декабре 1646 г. «Извет» дьяку Кузовлеву (возглавившему посольство после смерти Телепнева) с подробным разъяснением возникшей путаницы в именах и с заверением, что он ищет «покоя и миру, а не ссоры и войны», и «турского войска» не потребует97.
Миссия русских дипломатов провалилась, так как при дворе визиря не оказалось того претендента, ради которого и затевалось «разоблачение». По словам внука царя Шуйского, он в то время находился в Царьграде и связывался с русскими послами. Степан Телепнев и дьяк Алферий Кузовлев хотели ему крест целовать, и он им «не велел», однако очная ставка с царскими послами не состоялась98. Внук царя Шуйского благополучно избежал «ловушки» при дворе визиря. По его словам, «Всемогущая божия сила во моей слабости такую крепость учинила, што из смрадной челюсти турской меня свободила». Он исчез из поля зрения агентов Москвы, но не надолго. Вскоре его следы отыскались.
Внука царя Шуйского «обложили» настолько плотно, что, чувствуя безысходность своего положения, тот был готов сдаться и добровольно вернуться в Россию с повинной. Претендент писал «к государю [Алексею Михайловичу] в Посольской приказ дважды» и получил указ ехать к Москве. Однако дорога домой оказалась закрыта из-за происков «вражьей зависти»99. Очевидно, кремлевское правительство не устраивало «возвращение блудного сына» и великодушное прощение его. В Кремле жаждали получить преступника, уличенного в государственной измене и в попытке насильственного свержения власти.
К концу весны 1650 г. была подготовлена вторая «ловушка» – в ставке гетмана Малороссии Богдана Хмельницкого.
Вернувшийся в июле из Путивля в Москву торговый человек Марко Антонов доносил, что уже три месяца при гетмане находится некий человек, которого называют «Шуйским». Купец встречался с ним в Мгарском монастыре и видел у того две грамоты на русском языке: «грамоту блаженныя памяти царя и великого князя Василия Ивановича всея Русии, писаны на листу, а написано сначала две парсуны, одна царя Василия Ивановича всея Русии, а другая сына его, а кого именем сына, того он Марко не ведает; а печать де у той грамоты вислая на чорном воску, с одной стороны орел, а с другой стороны человек на коне, а снурок де у той грамоты шолковый чорный; да он же казал им грамоту за глухою печатью блаженныя памяти великого государя царя и великого князя Михаила Федоровича всея Русии, писана в Пермь Великую к воеводе и наместнику Велико-Пермскому князю Ивану Васильевичу Шуйскому, и та де грамота писана к нему князю Ивану, а писана во 150-м году». Самозванец называл себя внуком «блаженныя памяти царя и великого князя Василья Ивановича всея Русии. А взят де он на бою в Перми Великой, как был бой с татары, и сведен был во Царьград»100.
Как видно, претендент не очень дорожил документами, позволив их подробнейшим образом рассмотреть купцу. Первая грамота с двумя портретами уже упоминалась в «Извете», поданном в 1646 г. в Стамбуле дьяку Кузовлеву. Видимо, документ был наскоро подретуширован, имя сына царя Шуйского – Тимофей – замазано, поэтому Марко Антонов не смог его прочитать. Во втором документе обращает на себя внимание дата: 7150 г. (сентябрь 1641 – август 1642 гг.). Московское волнение уже улеглось, виновные в «рокоше» понесли заслуженное наказание: сын царя Шуйского сидел под именем Тимошки Анкудинова в Приказе Новой чети, князь Матвей Федорович Великопермский отбывал ссылку в Перми Великой. Возможно, грамота «за глухой печатью» была адресована воеводе князю Никифору Федоровичу Мещерскому, надзиравшему за ссыльным князем, и касалась изменения меры пресечения или возвращения того в столицу. В любом случае, документ до адресата не дошел, а достался некоему казаку, плененному в Перми Великой и проданному татарами в Стамбуле около 1642 г. Имя мнимого воеводы Великопермского Ивана Васильевича Шуйского могло быть переправлено из имени князя Мещерского.
Грубая подделка имен в грамотах свидетельствует, что документы не имели особого значения. Важно, что самозванец назвался «внуком царя Шуйского». Как и следовало ожидать, московское правительство не заинтересовало сообщение «торгового человека» Марко Антонова о пребывании «наместника Ивана Васильевича Шуйского» в ставке гетмана Хмельницкого.
Но как только в Кремле стало известно о появлении в Мгарском монастыре внука по имени «Тимофей», на встречу с ним в августе 1650 г. были отправлены посол Василий Унковский и подьячий Яков Козлов. Встреча состоялась в октябре в чигиринской церкви.
Претендент заверил московских посланников в своих мирных намерениях и желании вернуться в отечество: «готов ехати ко государю к Москве… по правде своей и невинности». Однако при условии гарантий личной безопасности. Мирные помыслы внука царя Шуйского шли вразрез с государственными интересами, и было инсценировано покушение на него. Василий Унковский и Яков Козлов «многими людьми промышляли и давали от тово много чтоб его, Тимошку, хто убил или какою оттравою окормил». Согласился только один киевлянин Левко. Покушение не удалось: кем-то предупрежденный, внук царя Шуйского едва не убил его из пищали101. Переговоры Унковского с гетманом Хмельницким завершились не в пользу претендента, тот признал беглеца «вором Тимошкой Анкудиновым». Устрашенный видом близкой смерти, внук царя Шуйского бросился бежать, спасаясь от «длинной руки Москвы».
За последующие два года «вор Тимошка Анкудинов» исколесил почти всю Европу, побывал в Венгрии, Австрии, Швеции, Трансильвании, Дании, Голландии. Современники изумлялись тому, что он умел «писать по-русски разными почерками, меняя руку [Почерк. – Л.Т.], смотря по тому, как это ему было выгодно»102. Молниеносность его перемещений, невероятная легкость в обретении покровителей в лице королей, а также поразительные способности к изучению иностранных языков заставляли несколько поколений историографов искать объяснение «феномену Тимошки Анкудинова».
В научной литературе уже прозвучала мысль о присутствии некой «тени», постоянно сопровождавшей претендента. Отметив явно выраженную противоречивость в показаниях «царевича Шуйского», В.И. Куковенко признал вероятным существование у него двойника103. Наше исследование позволяет говорить об «удвоении» и «утроении» «тени», постоянно следовавшей за претендентом, а порой и опережавшей его. Так было в 1646 г. в Стамбуле, когда во дворце визиря внука царя Шуйского дожидался «внучатый племянник Иван Дмитриевич Долгорукий». Так было в 1650 г., когда перед его прибытием в Мгарский монастырь там уже побывал «наместник Иван Васильевич, внук царя Шуйского». В отличие от истинного внука свергнутого царя, мечтавшего о мирном возвращении в отечество, двойники искали у королей и правителей военной силы для завоевания московского трона. Претендент метался по Европе в поисках убежища, чувствуя, как сжимается кольцо преследователей. Наемные убийцы шли по пятам. Кремлевские «охотники» оставили ему только узкий коридор, который вел в Голштинию.
Почему именно в Голштинию?
Роль Голштинии в деле «внука царя Шуйского» требует отдельного исследования, но нельзя не отметить, что не только финал князя Тимофея Великопермского, но и появление его (или точнее – его «прототени» -князя Матвея Федоровича Великопермского) на исторической авансцене совпали с русско-голштинскими дипломатическими переговорами о торговле с Персией через территорию России.
В декабре 1634 г. в Москве состоялось подписание договора о транзитной торговле голштинских «гостей». Контракт, составленный на 10 лет (с последующей пролонгацией еще на 10 лет), предусматривал ежегодную выплату царской казне 300 000 руб., или 600 000 «болших ефимков» (6 тонн золота). При этом накладывалось множество ограничений на торговые операции иностранных купцов. Среди прочего запрещалось ввозить из Голштинии в Персию медь и вывозить оттуда в Голштинию селитру (основной ингредиент для изготовления пороха). На десяти купеческих судах дозволялось иметь для самообороны по 40 вооруженных людей, защищаться пушками и самопалами, не оставляя и не продавая этих орудий в Персии. И т.д. Всего 17 пунктов104. Однако педантично составленное соглашение не запрещало торговать оружием и селитрой в странах, лежащих на пути купцов от Голштинии до Персии и обратно. Например, в Турции.
В июне 1636 г. первый караван голштинских судов отправился вниз по Волге, через Астрахань, и далее по Каспийскому морю в Персию. Помимо толмачей с русского и персидского, в Москве к свите «гостей» присоединился «Мартин Альбрехт, по рождению татарин-узбек, турецкий переводчик, которого продали Московиту»105. Предоставив голштинским купцам переводчика с турецкого языка, Кремль недвусмысленным образом заявил о своем участии в сделке в качестве наблюдателя. Торговая операция с султаном сулила большие выгоды как поставщикам оружия, так и странам-посредникам в свете назревающего конфликта между Турцией и Польшей, в который неизбежно были бы втянуты все сопредельные королевства и княжества.
Переговоры Москвы с германскими торговцами оружием затрагивали интересы практически всех стран Западной Европы и в первую очередь – Англии. Английская Левантийская компания контролировала поставки стратегических товаров в Турцию, Персию и Индию на протяжении почти полувека. В 1592 г. Елизавета I подписала указ о создании Левантийской компании с головной факторией в Стамбуле. Компании предоставлялось свободное право торговли в Восточной Индии, «недавно открытой» англичанами106.
Суда Левантийской компании доставляли товары в Стамбул морем, огибая западные берега Европы, а затем переправляли их далее, в страны Ближнего Востока. Путь по Волге, как самый кратчайший, позволил бы голштинским купцам снизить транспортные расходы и удешевить стоимость амуниции. Кроме того, «гости» готовились предложить заинтересованным покупателям новейшее изобретение германских пиротехников, представлявшее собой «ящики со взрывчатыми веществами, при помощи которых можно взорвать людей»107.
Выход германских торговцев оружием на ближневосточный рынок грозил подорвать коммерцию британской короны. Россия, в силу своего географического положения, оказалась в эпицентре дипломатической войны двух монополистов. Боярская оппозиция, представлявшая интересы Голштинии, использовала для давления на Михаила Федоровича собственного кандидата на шапку Мономаха – внука царя Шуйского.
Закулисная кремлевская война завершилась победой Романовых. Договор о транзитной торговле голштинских «гостей» через территорию России был аннулирован. Англия удержала монополию на рынке Ближнего Востока. Финальным аккордом капитуляции Голштинии и ее партнеров стал акт выдачи «царевича Шуйского» представителям Московского правящего дома.
В поимке «ложного царевича Шуйского» принимал активное участие английский резидент Иван Гебдон, выполнявший посреднические услуги по поставке в Россию военной амуниции108. К августу 1653 г. правительство Алексея Михайловича и представители голштинского герцога Фридерика достигли окончательной договоренности об условиях передачи заложника русской стороне. В обмен на «подьячего Тимошку Анкудинова, ложно царевичем Шуйским называвшагося», Москва согласилась вернуть герцогу все документы, которые относились к договору о персидской торговле, заключенном в Москве в 1634 г. и обновленном в 1636 г., а также все письма в количестве 9-ти штук, касающиеся этой торговли. Процедура обмена должна была состояться в Любеке. Однако, как отметил Н.Н. Бантыш-Каменский, «учинена ли сия размена, по делам не видно»109.
Осторожная ремарка Бантыш-Каменского все же позволяет догадаться, что условия договоренности нарушила Москва. Очевидно, кремлевское правительство не нашло нужным расстаться с документами, стоимость которых была эквивалентна голове наследника шапки Мономаха. Голштинцы, согласно договору, передали в Любеке «ложного царевича Шуйского». Поздней осенью 1653 г. «вор Тимошка Анкудинов» был доставлен в столицу, а в декабре состоялась его принародная казнь.
Но чью голову отсек палач?
По свидетельству Адама Олеария, перед казнью «вора» осмотрели и нашли, что он был обрезан по мусульманскому обычаю. Однако, согласно статейному списку посла Унковского, внук Шуйского поклялся перед иконами чигиринской церкви в том, что он «не бусурманен»110. Учитывая приведенную Олеарием подробность, можно высказать предположение, что вместо внука царя Шуйского в Москву был доставлен один из его двойников. Подмена открылась не сразу, так как лицо преступника было обезображено при падении его под колесо телеги. Инцидент, по словам Олеария, произошел рядом с городом Нейштадт по дороге в Травемюнде (пригород Любека)111. Как видно, обе стороны не уступали друг другу в коварстве.
Подводя итог, следует признать, что противоречивые сведения о женах и детях царя Василия Шуйского, подмеченные в источниках М.Д. Хмыровым и составителями «Азбучного указателя», отражают историческую действительность. Сопоставление и анализ двух свадебных росписей и «Разыскного дела о казне бывшей царицы Марии Шуйской» свидетельствуют в пользу гипотезы о существовании у царя Василия Шуйского двух жен, приходившихся друг другу сестрами, а также двух наложниц. От четырех женщин, в общей сложности, государь имел пять детей, трое из которых дожили до зрелых лет: два незаконнорожденных сына от наложниц и дочь, рожденная в «тайном» браке с Марией Петровной Буйносовой-Ростовской-старшей. Легитимным наследником шапки Мономаха являлся внук царя Шуйского, «сын его дочери».
Дети царя Василия Ивановича оказались удобным средством борьбы двух противоборствующих сил в Кремле. Боярская оппозиция использовала внука насильно сведенного с престола государя во внутридворцовых интригах для давления на Романовых. В свою очередь, сторонники царей Михаила Федоровича и Алексея Михайловича выставляли, помимо двух незаконнорожденных сыновей Василия Шуйского, самозванцев: лже-Семена «волошского», лже-Семена Васильевича (Мануила Сеферова), лже-Тимофея (Тимошку Анкудинова), лже-Ивана Дмитриевича Долгорукова (Ивашку Вергуненка), лже-Ивана Васильевича Шуйского «мгарского» и других.
Таким образом, все названные претенденты, без исключения, являлись марионетками в руках той или иной стороны. Такой вывод требует внесения поправки в концепцию русского самозванства как стихийного движения авантюристов-одиночек или лиц, страдающих психическими расстройствами, самочинно объявлявших себя царями. «Феномен» русского самозванства в период царствования Михаила Федоровича и Алексея Михайловича отражает специфическую форму борьбы за власть, которая, в свою очередь, была тесно связана с международной дипломатической войной за монополию на ближневосточном рынке оружия.
Примечания
1 Флетчер Д. О государстве Русском, или образе правления русского царя (обыкновенно называемого царем московским). СПб., 1906. С. 43.
2 Бельский летописец // Полное собрание русских летописей (ПСРЛ). Т. 34. М., 1978. С. 257.
3 Хмыров М.Д. Алфавитно-справочный перечень государей русских и замечательнейших особ их крови. СПб., 1870. С. 20, 54.
4 Азбучный указатель имен русских деятелей // Сборник Русского исторического общества (Сборник РИО). Т. 62, ч. 2. СПб., 1888. С. 457..
5 Панова Т.Д. Некрополи московского Кремля. М., 2003. С. 36.
6 Азбучный указатель имен русских деятелей. С. 11, 16.
7 Императорское русское историческое общество, 1866-1916. Пг., 1916. С. 95-112.
8 Kasinec E., Davis R.H., Jr. Introduction // Русский биографический словарь. Vol. Ill-a. New York, 1991. P. V-IX.
9 Корсаков В. Василий Иванович Шуйский // Русский биографический словарь. Т. III-а. C. 241.
10 Бестужев-Рюмин К.Н. Борис Годунов // Русский биографический словарь. Т. III. СПб., 1908. C. 238-246.
11 Кареев Н.И. Суд над историей (Нечто о философии истории) // Рубеж. 1991. № 1. С. 6-32.
12 Белов E. Василий Шуйский // Энциклопедический словарь / Ф.А. Брокгауз, И.А. Ефрон. Т. V-а. СПб., 1892. С. 589-593.
13 Рудаков B.E. Репнины, княжеский род // Энциклопедический словарь / Ф.А. Брокгауз, И.А. Ефрон. Т. XXVII-а. СПб., 1903. С. 600.
14 Древняя российская вивлиофика. Т. XIII. М., 1790. С. 122-127.
15 Белокуров C.A. Разрядные записи за Смутное время (7113-7121 гг.). М., 1907. С. 269-271.
16 Там же. C. 95, 119-120, 160.
17 Забелин И.Е. Домашний быт русского народа в XVI-XVII вв. Т. II. М., 1901. С. 576-590.
18 Пискаревский летописец // ПСРЛ. Т. 34. М., 1978. С. 212-213.
19 Забелин И.Е. Указ. соч. Т. II. С. 580.
20 Симченко Ю.Б. Лже-Шуйский II: православный, мусульманин, католик, протестант // Русские историко-этнографические очерки. М., 1997. С. 32-38.
21 Хронограф редакции 1617 года // Памятники литературы древней Руси: Конец XVI – начало XVII века. М., 1987. С. 346.
22 Маржерет Ж. Россия начала XVII в.: Записки капитана Маржерета. М., 1982. С. 184..
23 Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. XI. СПб., 1831. С. 116.
24 Разрядная книга 1550-1636 гг. Т. II, вып. 1. М., 1976. С. 164.
25 Алексеев А.И., Маштафаров A.В. Вкладная и кормовая книга московского Симонова монастыря // Вестник церковной истории. 2006. № 3. С. 9-11.
26 Панова Т.Д. Указ. соч. С. 35.
27 Древняя российская вивлиофика. T. XIII. С. 19, 36, 46.
28 Разрядная книга 1550-1636 гг. С. 166-172, 175.
29 Шаховский С.И. Летописная книга // Памятники литературы древней Руси: Конец XVI — начало XVII века. М., 1987. С. 424.
30 Павлов А.П. Указ. соч. С. 77-78.
31 Разрядная книга 1550-1636 гг. С. 198.
32 Собрание государственных грамот и договоров. Ч. II. М., 1819. № 141. С. 199.
33 Павлов А.П. Указ. соч. С. 206.
34 Даниил (Сычев), иеромонах. Храмы села Хмелита и их ктиторы // Новая книга России. 2009. № 4. С. 26-31.
35 Извет старца Варлаама // Сборник РИО. Т. 13. СПб., 1892. Ст. 19-20.
36 Новый летописец // Временник императорского Московского общества истории и древностей российских. Кн. 17. М., 1853. С. 59.
37 Павлов А.П. Указ. соч. С. 78.
38 Новый летописец. C. 59.
39 Павлов А.П. Указ. соч. C. 76.
40 Разрядная книга 1550-1636 гг. C. 206.
41 Павлов А.П. Указ. соч. C. 79.
42 Е.Л. Буйносов-Ростовский, князь Василий Иванович // Русский биографический словарь. Т. III. СПб., 1908. C. 443-444.
43 Маржерет Ж. Указ. соч. C. 184, 199.
44 Русская летопись по Никонову списку. Ч. VIII. Cn6., 1792. C. 76.
45 Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографическою экспедициею Академии наук (ААЭ). Т. II. СПб., 1836. C. 102.
46 Каптерев H. Ф. Царь и церковные московские ^боры XVI и XVII столетий // Богословский вестник. 1906. № 12. C. 647-648.
47 Ровинский Д.А. Подробный словарь русских гравированных портретов, с 700 фототипными портретами. T.I. CTO., 1886. Cr. 487.
48 Забелин И.Е. Домашний быт русского народа в XVI-XVII вв. Т. I. М., 1895. C. 51, 53.
49 Белокуров С.А. Указ. соч. C. 119, 159.
50 ААЭ. Т. II. C. 148-160.
51 Белокуров С.А. Указ. соч. C. 119.
52 Дворцовые разряды. Т. I. СТб., 1850. C. 1142, 1154, 1180.
53 Белокуров С.А. Разрядные записи за Cмутное время (118-7119 гг.) // Чтения в Обществе истории и древностей российских (ЧОИДР). 1907. Кн. II (221). C. 56.
54 Новый летописец. C. 120.
55 Панова Т.Д. Указ. соч. C. 37.
56 Соловьев Я.А. Историческое собрание о богоспасаемом граде Суждале ключаря тамошнего собора Анания Федорова // Временник. 1855. Кн. 22. С. 182.
57 Тихонравов К. Владимирский сборник: Материалы для статистики, этнографии, истории и археологии Владимирской губернии. М., 1857. С. 51.
58 Козляков B.H. Василий Шуйский. М., 2007. С. 294.
59 Архив Юго-Западной России, издаваемый Временною комиссиею для разбора древних актов (АЮЗР). Т. 8. СПб., 1875. С. 333.
60 Корсаков B. Лыков-Оболенский, князь Борис Михайлович // Русский биографический словарь. Т. X. СПб, 1914. С. 754.
61 Летопись Горицкого монастыря // Кириллов: Историко-краеведческий альманах. Вып. 1. Вологда, 1994. С. 302.
62 Симченко Ю.Б. Указ. соч. С. 34.
63 Иванов П. Описание Государственного Разрядного архива с присовокуплением списков со многих хранящихся в оном любопытных документов. М., 1842. С. 337-338.
64 Алфавитный указатель фамилий и лиц, упоминаемых в боярских книгах, хранящихся в 1-ом Отделении Московскаго архива Министерства юстиции. М., 1853.С. 76.
65 Краусгар А. Самозванец Ян-Фаустин Луба // Русская старина. 1894. Т. 82, ч. 1. С. 111.
66 Соловьев СМ. История России с древнейших времен. Т. 9. М., 1875. С. 308.
67 Либрович С.Ф. Царь в плену СПб., 1901. С. 34.
68 Там же. С. 108.
69 Соловьев СМ. Указ. соч. Т. 9. С. 308.
70 Усенко О. «Московский царевич» и «потомок Македонского» // Родина. 2006. № 7. С. 53.
71 Симченко Ю.Б. Указ. соч. С. 35.
72 Соловьев СМ. Указ. соч. Т. 9. С. 343.
73 Забелин И.Е. Указ. соч. Т. I. С. 325.
74 Там же. С. 333-334.
75 Воссоединение Украины с Россией: Документы и материалы. Т. II. М., 1953. С. 418.
76 Алфавитный указатель фамилий и лиц… С. 121.
77 Усенко О. Указ. соч. С. 50.
78 Там же. С. 50-53.
79 Новосельский А.А. Побеги крестьян и холопов и их сыск // Труды Института истории. Вып. 1. М., 1926. С. 328; Смирнов П.П. Посадские люди и их классовая борьба до середины XVII в. Т. 1. М.; Л., 1947. С. 476-477; Нефедов С.А. Демографи-чески-структурный анализ социально-экономической истории России: Конец XV -начало XX века. Екатеринбург, 2005. С. 119-120; и др.
80 Зерцалов А.Н. Сыск про «грамотку» Прохора Колбецкого // ЧОИДР. 1894. Кн. 3 (170). С. 14.
81 Симченко Ю.Б. Указ. соч. С. 33-34.
82 Там же. С. 35.
83 Зерцалов А.Н. Указ. соч. С. 13.
84 РГАДА. Ф. 210. № 155. Л. 7.
85 Лазаревский И.М., Утин Я.И. Собрание важнейших памятников по истории древнего русского права. СПб., 1859. С. 311.
86 Шишонко В. Пермская летопись: Второй период, 1613-1645 гг. Т. II. Пермь, 1882. С. 440.
87 Вершинин E.B. Как Москва пришла на Урал // Родина. 2001. № 11. С. 37-40.
88 АЮЗР. Т. 8. С. 335.
89 Симченко Ю.Б. Указ. соч. С. 32 п-,)п-к33.
90 Краусгар А. Указ. соч. С. 144.
91 Соловьев СМ. Указ. соч. Т. 10. М., 1869. С. 299.
92 Олеарий А. Описание путешествия в Московию. М., 2003. С. 220.
93 Фаизов С.Ф. Татарский эмигрант в Турции – переводчик османских падишахов Зульфикар-ага (XVII в.) // Исторические судьбы народов Поволжья и Приуралья. Казань, 2010. С. 139-142.
94 Соловьев С.М. Указ. соч. Т. 10. С. 115.
95 Там же. С. 117.
96 Там же.
97 Симченко Ю.Б. Указ. соч. С. 33.
98 АЮЗР Т. 8. С. 334.
99 Там же. С. 330..
100 АЮЗР. Т. 3. СПб., 1861. С. 423.
101 АЮЗР. Т. 8. С. 334.
102 Олеарий А. Указ. соч. С. 225.
103 Куковенко В. Одиннадцатый самозванец // Наука и религия. 1993. № 7. С. 14-18.
104 Бантыш-Каменский H.H. Обзор внешних сношений России (по 1800 год). Ч. II. М., 1896. С. 71-74.
105 Олеарий А. Указ. соч. С. 75.
106 Epstein M. The English Levant Company: Its foundation and its history to 1640. London, 1906. P. 16-38.
107 Олеарий А. Указ. соч. C. 441.
108 Гурлянд И.Я. Иван Гебдон, коммиссариус и резидент. Ярославль, 1903. C. 7-9; Hebden J.R. Sir John Hebdon Kt, 1612-1670: His history and family. Yorkshire, 2003. P. 5-22.
109 Бантыш-Каменский H.H. Указ. соч. C. 77.
110 АЮЗР. T. 8. C. 334.
111 Олеарий А. Указ. соч. C. 227.