Автор: Рябченко Александр Григорьевич
Журнал: Научный вестник Южного института менеджмента 2020
Основную нагрузку в реализации антикриминальной политики Московского государства в XVII веке несли приказы, воеводства и губные учреждения (губные избы), при этом последние осуществляли непосредственную деятельность в борьбе с преступностью. В каждом из этих органов имелись соответствующие функции, определяемые как их положением в системе властеотношений, так и кругом полномочий, которые они получали от верховной власти. Указанные правоохранительные органы были определенным образом взаимосвязаны, что хорошо видно на примере такой функции, как розыск лиц, совершивших преступление (следует заметить, что это направление в борьбе с преступностью была одним из самых трудных).
Вышеизложенные организационно-функциональные принципы деятельности правоохранительных органов легли в основу формирующейся структуры Земского собора, занимающегося уголовным розыском в Москве и состоящего из окольничих, дьяков и других лиц.
Результатом проведения губной реформы стало появление органа, играющего непосредственную роль в борьбе с преступностью – губные избы во главе с губными старостами, контролируемого структурой, имеющей главенствующее значение в вопросе координации деятельности по борьбе с преступностью в Московском государстве – Разбойным приказом [3].
К числу одного из основных направлений деятельности правоохранительных органов XVII века относился и суд [7].
Вместе с тем нужно иметь в виду, что четкого и однозначного разграничения функций в юрисдикционном контексте не было, и, например, розыск политических преступников могли и при необходимости должны были осуществлять правоохранительные органы всех уровней, но следствие проводили, как правило, на уровне приказов, а вынесение приговора могло состояться на высшем властном уровне.
С начала XVII века Смутное время потребовало укрепления института воевод, и в сфере антикриминальной политики их функции определялись «наказами» из центра и заключались как в поддержании правопорядка, так и в организации розыска и следствия по делам, которые находились в их юрисдикции.
Еще одна важная особенность воевод как субъектов антикриминальной деятельности заключается в том, что они были исключительным органом розыска по государственным преступлениям [6].
Дело в том, что губные старосты также имели определенные уголовно-процессуальные полномочия, однако государственные преступления были для них в силу важности исключением из этих полномочий.
От ведения следственных действий по государевым делам отстранялись даже духовные власти, несмотря на то, что и изветчик, и обвиняемый принадлежали к церковной юрисдикции – по этим субъектам следственные действия могли производить опять же только воеводы1. Ряд правовых актов XVII в. также свидетельствует о непосредственном участии воевод в качестве субъектов уголовно-процессуальной деятельности.
Вместе с тем розыскная и следственная деятельность воевод имела некоторые ограничения. Так, в ряде случаев воевода должен был отвести себя от производства следственных действий, если имелись основания считать его каким-то образом заинтересованным в исходе дела.
Бесспорным поводом для устранения воеводы от самостоятельного и единоличного производства первоначальных следственных действий было то обстоятельство, если извет заявлялся на самого воеводу. В таких случаях воевода обязан был расспрашивать изветчика при многих людях» либо расспрос передать «лучшим людям всяких чинов» [4]. Так, в 1641 г. брянский воевода в своей отписке на имя государя сообщал: съезжей избы подъячий Ивашка Андреев сказал передо мною, холопом твоим, за собой государево слово, а в распросе у съезжей показал, что знает государево слово про меня; и я Ивашку отдал за пристава, а того же дня веле быть в съезжую избу города Брянска черным властям, архимариту, игумену, и протопопу, и священнику, и дворянам, и детям боярским, и пушкарям, и стрельцам, и твоих государевых посопных слобод крестьянам лучшим людям; и властям и всяких чинов лучшим людям городовые и острожные ключи отдавал и Ивашку велед поставить перед ними и то им говорил, чтоб они его перед собой допросили, что за ним государево слово на меня; и власти и всяких чинов лучшие люди его, Ивашка, допрашивали, и что он им сказал, те расспросные речи написал он своей рукой и властям и лучшим людям подавал, и власти и лучшие люди Ивашкины допросные речи закрыли своими руками2. Однако компетенция «властей и лучших людей» в такого рода делах, вероятно, ограничивалась лишь первоначальными «расспросами». В указанном примере согласно государевой грамоте дело было передано на розыск другому воеводе.
Полномочия воеводы ограничивались также в сфере применения пыток. Дело в том, что применение пыток при производстве дел по государственным преступлениям существенно отличалось от пыток по общеуголовным преступлениям – в последних пытки достаточно подробно регулировались в правовых актах, в то время как в отношении государственных преступлений Соборное Уложение о применении пыток даже не упоминает. Отчасти такое положение объясняется тем, что общеуголовные преступления, за которые возможно было применение пытки, совершались, как правило заведомо лихими людьми, в то время как «государево слово» извещалось обычно в отношении случайных, во всяком случае не общеуголовных преступников, доказательство вины которых зачастую, кроме извета, не подтверждалось. С учетом злоупотреблений со стороны воевод (а они имели место и в отношении расследования по государственным преступлениям, например, якутский воевода Андрей Бернешелев пытал казака Силку Дехтерева с целью выяснить, что тот имел в виду, извещая государево слово против самого воеводы3) верховная власть в лице государя и бояр, видимо, и не решалась дать воеводам полную свободу в применении пыток по политическим преступлениям. И все же воевода обладал некоторыми полномочиями в части применения пыток, о чем свидетельствует ряд документов, связанных с расследованием и судебным рассмотрением уголовных дел. Так, воевода уполномочивается к применению пытки обвиняемого, если последний был задержан на месте совершения преступления или, выражаясь современной терминологией, в условиях очевидности – по явным подлинным изветам в шатости и измене» предписывалось тех людей приводить, распрашивать и пытать4. Воевода мог пытать также холопов и крестьян, против которых изветчиком выступал их хозяин5. Этот признак – сословное положение изветчика и обвиняемого, был, пожалуй, решающим для воеводы в вопросе о том, применять или не применять пытку.
Так, по наказу астраханскому воеводе от 1628 г. воеводе предписывалось: в ком шатость и измену почает, про тех сыскивать, и будет по роспросу и сыску русские люди и иноземцы, черные люди, дойдут до пытки, и их пытать; а будет которое изменное дело дойдет до мурзы, и тех мурз держать за крепкие приставы и писать о том государю, а до указу их не пытать6. Подобная практика существовала на протяжении практически всего XVII столетия.
В многочисленных наказах воеводам, связанным с рассмотрением преступлений, последним предоставляются, как мы отмечали достаточно широкие полномочия по проведению розыска, однако в любом случае воевода должен был докладывать верховной власти и ждать ее решения [2].
Это относилось и к случаям, когда возбужденное по извету дело явно склонялось к лживому доносу – и здесь для завершения дела воевода должен был спрашивать санкции сверху.
Последнее показывает разницу в полномочиях воеводы в отношении государственных дел с одной стороны и в отношении общеуголовных дел – с другой стороны [1].
И лишь в редких случаях воеводы выступали в роли самостоятельного субъекта розыскной и следственной деятельности по политическим делам. Обычно это имело место в тех случаях, когда озвучивший государево дело изветчик при расспросе не указывал ничего конкретного.
Некоторую реальную уголовно-процессуальную самостоятельность по политическим делам воеводы стали получать лишь к концу XVII в., когда отдельным воеводам (видимо, тем, кому верховная власть доверяла больше всего) предоставлялось полномочие вершить собственной властью дела, связанные с изменой государству. Однако и такое полномочие допускалось лишь при определенных условиях, а именно территориальном факторе. Так, воевода мог использовать такую компетенцию, когда «за дальним расстоянием описываться и вдаль откладывать опасно» или «за причиной скорагоизменного дела писать не успеет». Однако и при этом какие указы по которым делам учинены будут, немедленно к великому государю отписать, а сам приговор должен был быть постановлен по Уложению и по статьям7. А в одном из наказов предписывается воеводам «чинить в таких делах по своему разсмотрению по совету с лучшими тамошними людьми»8. Еще одно исключение связывается с теми, кто уже отбывал наказание за совершение государственного преступления, и вновь совершал таковое, то есть речь идет о специальном рецидиве [5]. Так, в 1683 г. сибирским воеводам было дано право самостоятельно разрешать уголовные дела в отношении стрельцов, сосланных за непристойные и московского смутного времени похвальные слова, если последние опять начнут «то дело опять заводить и всчинать». В этих случаях воеводы могли чинить им указ по статьям, каковы даны в стрелецкие полки.
Но и здесь, как видно, самостоятельность относительна, поскольку, по сути, воеводы лишь повторяют ранее вынесенное решение верховной властью.
В заключении следует признать, что по мере укрепления абсолютизма значимость приказов и воевод как органов центральной власти усиливалась, а роль органов местного самоуправления снижалась, в том чисел в сфере борьбы с преступностью.
Таким образом, полномочия приказов, воевод и губных учреждений в сфере антикриминальной деятельности заключались в охране общественного порядка, и розыскных, следственных и уголовно-исполнительных действиях.
Источники
1 Чтения в Обществе истории и древностей российских при Московском университете. Кн. 1 М., 1887. С.74.
2 РГАДА. Ф. 210. Разрядный приказ. Оп. 9. Владимирский стол. Стб. 60. Л. 110-113.
3 Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археологическою экспедицею Академии наук. СПб., 1836. Т.3. С. 266.
4 РГАДА. Ф. 210. Разрядный приказ. Оп. 9. Новгородский стол. Стб. 239. Л. 192.
5 Акты Московского государства / Изд. имперской Академией наук. СПб., 1890. Т.1. С. 170.
6 Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археологическою экспедицею Академии наук. СПб., 1836. Т.3. С. 262.
7 ПСЗ-1. № 286.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Булгаков М.Б. Организация мелких откупов в России первой половины XVII столетия. Тюмень: Изд-во Тюменского гос. университета, 1997. 98 с.
2. Захаров В.Н. Таможенное управление в России в XVII в. // Государственные учреждения России XVI-XVII вв. Сборник научных трудов. М., 1991. 76 с.
3. Неволин К.А. Образование управления в России от Иоанна III до Петра Великого. СПб., 1844. 150 с.
4. Новомбергский Н. Слово и дело государевы (процессы до издания Уложения Алексея Михайловича 1649 года). Том 1. М., 1911. 593 с.
5. Рябченко А.Г., Гиш М.Р. Наказания, связанные с лишением свободы, в системе государственных мер противодействия преступности в России во второй половине XVII в.: правовое регулирование и применение // Общество и право. 2011. № 3 (35). С. 13-16.
6. Рябченко А.Г., Гиш М.Р. Уголовно-правовое регулирование составов преступлений против государства и ответственности за их совершение в самодержавной России XVII в. // Вестник Краснодарского университета МВД России. 2012. № 1 (15). С. 22-26.
7. Рябченко А.Г., Руденко К.И. Политика Московского государства в сфере уголовного судопроизводства во второй половине XV-XVII вв. // Общество и право. 2013. № 3(45). С. 26-30.
8. Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в Государственной коллегии иностранных дел. Том 4. М., 1812. 678 с.