Автор: Перцев Никита Викторович
Журнал: Genesis: исторические исследования 2018

Среди походов русских войск в Западную Сибирь ХIV-ХV вв., сперва новгородских, а впоследствии и московских, особое место занимает беспрецедентная операция, проведенная московскими воеводами в 1499 г. Это связано с целым комплексом причин: от самого характера до результатов и отражения этой компании в источниках. Однако, несмотря на то, что с самого становления российской исторической науки не одно исследование по дорусской истории Сибири не обходится без упоминания о нем, остается еще много спорных вопросов, не позволяющих поставить окончательную точку как в частном описании похода, так и в проблеме раннего этапа русской колонизации. В первую очередь это касается таких аспектов, как причин и результатов похода, количественного состава русской рати, маршрутов и хода компании. За исключением некоторых из них, данные вопросы не освящены даже в подробном исследовании, посвященном военным походам рассматриваемого периода, Ю. Г. Алексеева [1, С-366-369]

Между тем, без обращения к этому раннему этапу становления централизованной политики Московии по отношению к народам Западной Сибири, анализ такого исторического явления, как русская колонизация не представляется возможным. Таким образом, главной целью, поставленной перед автором, является реконструкция похода 1499 г. в контексте становления единого Русского государства. С этим стремлением связан целый комплекс задач, решение которых позволит выявить основные черты рассматриваемого события. Так, для выявления наиболее спорных или менее освещенных аспектов этой операции автор провел анализ историографического наследия. Выявление возможных причин похода 1499 г. проводилось через обзор исторического контекста к. XV в., в котором происходило становление внешней политики Московии. Реконструкция же логистических особенностей рассматриваемой компании, сопровождаемая анализом источников и картированием их информации, позволила существенно расширить наше знание об объекте исследования.

Основные аспекты историографии

Наиболее содержательный рассказ о походе приводит Г.Ф. Миллер со ссылкой на малоизвестную Разрядную книгу (далее – РК) 1601 г. [2, С- 62-65]. Миллеровский рассказ, кроме общей информации об отправлении рати, ее численности и воеводах, содержит уникальную информацию, например, о встрече русских войск и обдорских остяков, которые снабжают воевод оленьими и собачьими упряжками, а также захвате 33 городков, которая, впрочем, не дублируется в иных источниках:

«От камня было ходу на неделю до первого городка Ляпина. До памянутого городка шли они всего навсе 4650 верст. Тут встретили их Югорские князья на оленях, и чаятельно почтены они за друзей и подданных (здесь и далее курсив мой – Н.П.), понеже не упомянуто, что б с ними было какое сражение.<…>. При взятии Ляпина ежзили воеводы по окольным местам на оленях, а войско их на собаках, и взяли еще у вогуличей и у остяков тридцать три городка , причем полонили 1009 человек лучших людей, 50 князей. Василий Бражник особливо взял 8 городков, да полонил 8 человек знатных людей. По счастливом совершении сего похода все на день святой Пасхи следующаго 1502 года благополучно в Москву возвратились» [2, 64-65].

К сожалению, именно эта уникальная информация со ссылкой уже на самого Миллера ретранслируется в последующих трудах отечественных историков. Авторитет «отца Сибирской истории» не позволил последующим исследователям хоть как-то усомниться в истинности изложенного. Полностью этот рассказ повторяет А.Х. Лерберг [3, С 15-18], П.И. Небольсин лишь сомневается в численности войск [4, C 19-20]. в этом же стиле составлено описание В.К. Андриевича, с той только разницей, что в отличие от Г.Ф. Миллера он, согласно все тем же разрядам, делит поход на две части [5, C 1-2]. В конечном счете, до наших дней эта идея воплотилась в версию, согласно которой угорские князья, в силу данного раннее союзнического обязательства (речь идет о т.н. «Остятцкой шертной грамоте» 1484 г.), встретили русские войска, снабдили всем необходимым и провели по своим территориям, окончив тем самым процесс включения северо-западной Сибири в орбиту Московского государства [6, C 121]. Мы могли бы и дальше продолжать этот ряд действительно выдающихся исследователей, однако в целях сбережения времени остановимся лишь на том, что к вышеуказанным предположениям стоит относиться крайне осторожно. Между прочим, уже в трудах заслуженного знатока истории Сибири В.И. Огородникова, несомненно знакомого и с трудами своих предшественников, и с широчайшим комплексом источников, эта информация не рассматривается [7, c- 215].

Иначе данный поход видится в пересказе Н. М. Карамзина. Цитируя архивный список РК [8, прим. 462], автор пишет следующее: «Достигнув г. Ляпина (воеводы – Н.П.) исчислили (здесь и далее курсив мой – Н.П.) что они прошли уже 4650 верст. За Ляпиным съехались к ним властители Югорские земли Обдорской предлагая мир и вечное подданство Государю Московскому» [8, с 182]. Очевидно, Г.Ф. Миллер и Н.М. Карамзин пользовались одним источником, который, впрочем, не говорит о союзниках, напротив, оба автора повествуют о присяге русским воеводам после их перехода через Урал, только в первом случае это произошло перед захватом Ляпина, а во втором непосредственно по факту взятия городка.

Уже упомянутый выше Ю.Г. Алексеев и О.В. Комаров ни о каких югорцах, снабжающих русские рати оленями, не повествуют. О.В. Комаров к тому же критически подошел к указанной в разрядах численности войска (РК говорят о походе свыше 4 тысяч человек) и попытался обосновать более объективное число ратников [9, C. 8].

Непросто обстоит дело и с вопросом о причинах похода. Отметим, что большинство из вышеуказанных историков даже не ставят себе задачи их выявления. Из указанных историографами причин основных выделяются две. Выразителем первой был видный историк Е.Е. Замысловский, который склонялся к мнению, согласно которому поход был вызван нарушением договора о подданстве, принесенного остяками и вогулами в результате предыдущего похода в 1483/4 г. [10, C. 225]. Иначе к проблеме подошли авторы коллективной монографии «Очерки истории Коды», которые, кроме цели подчинения югорских князьков (в первую очередь – Ляпинских), в походе видят и попытку заставить тюменского хана Мамука (брата убитого Ибака) отказаться от претензий на Казань [11, C. 85]. Обе версии заслуживают внимания, однако, выявление причин столь значимого для истории события без привлечения исторического контекста нам кажется преждевременным.

Еще один аспект, попавший в поле зрения исследователей, заключается в строительстве опорных пунктов, в частности г. Пустозерска, служивших делу закрепления Московского государства на рассматриваемых территориях. Кроме строительства Пустозерска на Печере, что фиксируется в источниках, ряд авторов предполагает воздвижение еще семи опорных пунктов уже в Западной Сибири [12, C. 68]. В. И. Кочедамов к ним относит Ляпинский, Юильский, Сартыньянский, Казымский, Березовский, Обдорский и Кодской остроги, построенные на месте мансийских городков. В качестве крайне сомнительного аргумента в пользу этого автор приводит отсутствие в источниках упоминаний о строительстве этих городков и отличительные черты в архитектуре Ляпинского и Казымского острогов от более поздних русских крепостей. К сожалению, но с этими доводами мы вынуждены не согласиться сразу по ряду причин.

Во-первых, о строительстве ряда из перечисленных городков в период «Сибирского взятия» хорошо известно, в частности это относится к Березову, срубленному в 1593/4 г [2. с. 246-247]

Во-вторых, вызывает сомнение наличие в этом списке одновременно и Юильского, и Казымского острогов. Общеизвестно, что Казымский и Юильский остроги на р. Казым -два названия одного и того же пункта, история которого началась не ранее XVII в., Юильский же городок, впервые упомянутый более ранним источником – текстом «Книги Большому чертежу» (далее – КБЧ)[13, С. 215] и расположенный на р. Сыгва (Ляпин), никакого отношения к русскому городу не имеет. В КБЧ, между прочим, отсутствует упоминание о самом Казыме (как и о Сартыньянском городке), которые, очевидно, появляется после составления источника. Вероятно, что второе название Казыма связано с городком, население которого покинуло старый Юиль и принесло это название на новую территорию.

Однако эти замечания не рассматривались предыдущими исследователями, и строительство обозначенных городков фигурирует при подведении итогов похода [14, с. 81]

Источники изучения

Наиболее ранним источником, содержащим сведения о рассматриваемом походе, является Вологодско-Пермская летопись (далее – ВПЛ), первая редакция которой была составлена между 1499 и 1502 гг. и доведена до 1499 г. включительно [15, с. 147]. Несмотря на большие сходства в изложении материала с великокняжеским летописанием, данный источник содержит ряд уникальных сведений, которые позволяют судить, что автор в качестве основы использовал информацию, полученную от участников похода. О походе сказано:

«В лето 7000 седьмого Марта в 12 князь великий Иван Васильевич послал воевод своих ратию, князя Семена Федоровича Курбского да князя Петра Федоровича Ушатого, да Василия Ивановича Бражника в Новгородскую землю (курсив мой – Н.П.) в Коду и на Вогуличи, а с ними Устюжане, Вятчане, Пермичи, Двиняне, Важене, Пъняжане»[16, с.291]

Из всех известных источников, лишь в данной летописи содержится точная дата начала похода, тогда как Устюжский летописный свод (далее – УЛС) в наиболее раннем списке Мациевича (первая пол. XVI в.) лишь дополняет данные определением «лыжная рать» [17, с. 51]. Кроме того, прочие документы не говорят об участии в походе пермян. Никоновская летопись добавляет к изложенному лишь то, что рать вернулась в Москву летом следующего 1500 г. [18, с. 249].

Исходя из этих данных, мы можем лишь говорить о составе русской рати и времени похода, что, конечно, не достаточно для описания мероприятия. Более подробный рассказ содержит Вычегодско-Вымская летопись (далее – ВВЛ), которая начала формироваться уже в к. XVI в. на Усть-Выме, долгое время являющейся сердцем Пермской епархии. По мнению Б.Н. Флоря рассматриваемый документ прошел долгий путь развития, основой ему служили великокняжеские грамоты, ранний список Устюжской летописи, «жития Пермских святых» и др. источники [19, с. 218-231], и, несмотря на то, что некоторая информация была искажена и сильно сокращена, это вряд ли можно отнести к рассматриваемому походу. О походе сказано:

«Лета 7007 повелел князь великий Иван воеводам своим князю Петру Ушатому да князю Семену Курбскому да Василью Бражнику на Югорскую землю да на Куду на Вогуличи, а с ними ярославци, вятчаны, устюжаны, двиняне, важане, пенежане да князи Петр да Феодор дети Васильевы Вымского с вычегжаны, вымичи, сысолечи 700 человек. Шедшу князь Петр Ушатой с вологжаны, двиняны, важаны Пенегою, Колою, Мезенью, Пезою, Чильмою на Печору-реку на Пусту, идучи самоядцов за князя великого привели. А князья Семен да Василья Бражник со вятчаны, устюжаны, вычегжаны сождався здесь, городок заруби для людеи князя великого. Осеневав, отсель воеводы развелися. Князи Петр да Семен шедшу Щелью да Ляпины на Югру да на Куду, а Василей на князеи вагульских на Пелынь. Они же шедшу пеши зиму всю, городы поимаша и земли их воеваша, а князей ослушников (курсив мой – Н.П.) в Москву приведоша, да земских людем к целованью по их вере за князя великого». [20: электронный ресурс]

Здесь, как мы видим, кроме участников операции источник дает и численный состав -700 чел. Это крайне важный момент, так как в дальнейшем эта цифра будет резко увеличена в РК. Кроме того, именно благодаря этому источнику появляется возможность реконструировать маршрут русской рати.

Важная информация о составе войска и делении его на полки содержится непосредственно в РК [21, с. 29; 22, с. 56-57]. Заметим, однако, что дошедшие до нас поздние списки с одной стороны, конечно, сохраняют объективные данные об основных участниках и маршрутах похода, но с другой – при их составлении, очевидно, произошло искусственное завышение общего количества ратных людей, что вполне объясняется ошибкой переписчика.

К сожалению, ни в одном из приведенных источников нет информации о спорных моментах, освещающих встречу русских воевод с «союзными» остяками, поэтому остается лишь полагаться на РК, процитированную Н.М. Карамзиным.

Исторический контекст

Выявление причин похода 1499 г. без анализа внешнеполитической ситуации в Московской Руси рассматриваемого периода нам полагается крайне спекулятивным. Вряд ли можно отрицать, что эпоха Ивана III в целом, и конец XV в. – в частности, являются переломным моментом в истории России. К этому времени великий князь уже опробовал свои силы в Югорской земле: в 1465 и 1483 гг. [17, с. 49, 91]. В результате последнего похода, нацеленного в первую очередь против Пелымского княжества, ведущего довольно агрессивную политику на окраинах Московии [23, с. 122], Иван III добивается формального подчинения остяцких и вогульских политических объединений, выражавшегося в «Остяцкой шертной грамоте», содержащей текст присяги московскому государю [24: электронный ресурс]. Текст этого документа содержит и намек на создание союза кодских и обдорских остяков против некого Лябы, от которого, очевидно, и произошло название городка Ляпин. На наш взгляд, именно этот сюжет смутил исследователей, говорящих о союзных действиях обдорских остяков и русских ратей против Ляпинского княжества. Однако заметим, что такая ситуация маловероятна сразу по ряду причин:

1. Степень подчинения остяков и вогулов московскому государству кажется крайне формальной. Как справедливо отметили Д.Н. Маслюженко и Е.А. Рябинина: «московские князья, хотя и стали упоминать Югру в своей титулатуре, по всей видимости, рассматривали новые приобретения как в целом бесперспективные, поскольку в условиях постзолотордынского окружения последней четверти XV в. реально не могли их удержать» [23, с. 122]. Сам титул «князь Югорский» выглядит крайне условным, если взять во внимание, что шерть была принесена конкретными князьцами или их представителями от Коды, Югры и Обдоры, и более представляется неким формальным правом на покровительство приобского населения. Более того, только после похода 1499 г., а если точнее – после 1514 г., в титулатуру московского правителя входит приставка «князь Обдорский, и Кондинский» [25, с. 11]. При этом данная приставка, как мы видим, входит не сразу, а впервые фигурирует в тексте договора уже Василия III с императором Максимилианом, и, очевидно, не столько указывает на Сибирские владения московского государя, сколько украшает и без того пышный титул;
2. Между событиями прошло 15 лет, в таком случае если и существовал некий союз, да еще и с третьим лицом в виде московского государя, совершенно непонятна такая задержка. Кроме того, мы совершенно не знаем о судьбе самого Лябы, вполне вероятно, что к тому времени он уже был мертв;
3. ВПЛ содержит информацию и о принесении шерти представителем Лябы (в ранних списках – Лаба, в более позднем академическом списке – Лабаа) [16, с. 276]. Следовательно, если мы имеем дело с нацеленным именно на него походом, то он должен рассматриваться как карательный, в случае если, к примеру, его подданные совершили акт агрессии по отношению к русским территориям. Замечание ВВЛ о князьях-ослушниках в свете отсутствия информации о конкретных лицах и судьбы Лябы мало что проясняет. Кроме того, источники не фиксируют ни одного нападения на русские земли со стороны остяков или вогулов в период между 1483 и 1499 гг., что вызывает сомнения в правдивости этой версии, изложенной в сравнительно позднем источнике.

На излете века Московия столкнулась с целым рядом обстоятельств, за которыми, как нам кажется, и следует искать истоки похода. В первую очередь рассмотрим ситуацию в самой Сибири. Накануне рассматриваемых событий в Тюменском ханстве происходит убийство хана Ибака (что принято датировать 1495 г.) [26, с. 104], известного, в том числе и, по активной переписке с Иваном III, кроме того часть населения во главе с зачинщиком кризиса Маметом отходит на север, где в последствии будет образовано Сибирское княжество Тайбугидов. Приемник Ибака Мамук-хан (его родной брат) начал активную политику и даже смог на время захватить Казань, игравшую важную роль в международных отношениях. Крайне соблазнительной в таком случае кажется версия авторов упомянутой выше монографии «Очерки истории Коды», напрямую связывающая поход со стремлением остановить Мамук-хана. Однако же от нее следует отказаться, так как около 1497 года в результате восстания Мамук-хан вынужден был покинуть Казань и на обратном пути в Тюмень, не доезжая до нее, умер. Младший из братьев Агалак в 1499 г. действительно совершил еще один, неудавшийся из-за вмешательства русских войск, поход на Казань [27, c. 49]. Однако в таком случае весенний поход московских войск может быть рассмотрен только в качестве превентивного удара. В целом мы можем лишь констатировать, что поход по времени совпал с вероятным ослаблением доминирующего в Западносибирском регионе государства, при этом его влияние на угорские княжества, на которые была нацелена русская рать, вызывает сомнения хотя бы в чисто географическом плане. Ввиду последнего возможность повлиять на политику Тюменских ханов по средством военного рейда в отдаленных территориях нам кажется маловероятной.

В рассматриваемый период начинают ухудшаться отношения Московии с Ганзейским союзом – главным агентом международной торговли в Северной Европе того времени, что было вызвано подчинением Новгорода, депортацией опытных новгородских купцов и закрытием Немецекого подворья [28, c. 4-5]. И хотя на первых порах это сказывалось лишь на росте контрабанды, обеим сторонам русско-ливонских отношений стало понятно о неминуемой войне (которая и началась в 1501 г.) и с 1498 г. Ливония начала к ней подготовку. В этих условиях нарастания напряженности на западе и усложнения ситуации в Казане московскому государю вряд ли было дело до местечковых разборок неких «югорских подданных», покровительство над которыми не сулило даже сколь либо стабильной дани, что, очевидно, подтверждает вышеизложенные положения касательно союзнических отношений.

Происходят коренные изменения и в Новгородских владениях: после завоевания началась массовая конфискация земель, с последующей ее раздачей вначале ближайшей аристократии, а затем и остальным служивым [29, c. 174]. Московская рать в 1499 г. проходила уже по московским территориям (см. раздел о маршрутах), однако насколько эти пути были для них известны? Интересно замечание РК о том, что воеводы во время компании исчисляли расстояние. Таким образом, вероятно, поход имел своей целью еще и составление дорожников и описаний недавно приобретенных Московским государем территорий. Заметим здесь, что и «основную цель» похода – Югру и Коду ВПЛ именует «новгородскими землями», имея ввиду бывшие, якобы, даннические отношения этих земель к Новгороду.

Важным событием похода стала закладка русского острога в Пустоозерске. Здесь необходимо оговорить ряд обстоятельств, ускользнувших от предыдущих исследователей. Во-первых, вероятно, к моменту прихода русских войск в район оз. Городецкое (в источниках оз. Усташа) какое-то русское селение в данном месте уже существовало. Косвенно об этом говорит ВВЛ, упоминая за 1491 г. о тонях на устье Печеры «от Болванские до Пустозерские», которые были пожалованы пермечам Иваном III [20: электронный вариант]. Следовательно, московские воеводы целенаправленно (о чем говорит выбранный маршрут – см. ниже) шли не к некоему самоедскому становищу, а к известному русскому (вероятно, сезонному) селению. Во-вторых, объяснение строительства укреплений в Пустоозерске закреплением Московии на северо-востоке через установление контроля за транзитом товаров в Сибирь [14, с.81] кажется поспешным. Если мы будем рассматривать этот острог в качестве неких «ворот в Сибирь», то место выбрано крайне неудачно: из Пустоозерска напрямую не существовало путей сообщения с Зауральем, кроме как морского, используемого уже в XVI в. поморами, которые, однако, шли морем из Холмогор и вряд ли расценивали район оз. Городецкого как некую базу. Скорее, мы можем говорить об обратном явлении -строительство Пустоозерска повлекло за собой развитие пути по р. Уса, известного по источникам именно с XVI в. [30, с. 6]. Оживленная торговля пер. пол. XVI в. вполне объясняется его пограничным положением, но более – тем что в это время он становится центром обширной волости [31: электронный ресурс]. Не лучше ли было поставить острог в р-не Усть-Усы, перекрывая тем самым сразу две дороги в Западную Сибирь? Вероятно, закладка Пустоозерска несла иные цели. Например, в 1491/92 гг. в верховья р. Цильмы были обнаружены залежи медных и серебряных руд [16, с. 287], после чего в район были посланы довольно значительные отряды для дальнейшей разведки. Однако, разработка ископаемых была невозможна ввиду отсутствия прямого сообщения с центром России. В таком случае Пустоозерск мог бы играть ключевую роль в пути от Цильмы в Печерскую губу (см. рис. 1) и далее морем до устья Двины, минуя все волоки, непроходимые для груженных судов. К сожалению, из-за отсутствия прямых на то указаний источников, данное объяснение остается гипотетическим.

Маршрут и ход компании

Прежде, чем приступить непосредственно к рассмотрению компании, нам кажется логичным кратко остановиться на проблеме численного состава русского войска. Что бы не перегружать статью цитатами из источников изложим имеющуюся информацию в таблице.

Напомним, что ВПЛ к участникам похода причисляет пермечей. На сколько это соответствует действительности говорить трудно, однако даже если их не было на первоначальном этапе похода, они вполне могли присоединиться к нему в Пустоозерске (см. выше).

РК дают очевидно завышенное число участников (заметим, что все рати формировались в довольно небольших северных городах: для сравнения см. так же о ратях Устюга и Вятки в других походах П-ой пол. XV в. [9, с. 5-7]). Мы согласны с мнением О.В. Комарова, что наиболее объективные данные изложены ВВЛ (т.е. вся русская рать составляла порядка 700 чел.). Более того, этот источник в описании уже упомянутой экспедиции на р. Цыльма содержит более конкретную информацию о возможностях этих городов: «устюжцов 60, двинцов 100, пенежан 80, а вычегжан и вымич и сысолич и чердынцев 100» [20: электронный ресурс].

Отметим, что в составе всех трех полков присутствуют дети боярские – вятчане (в табл. курсивом). Особенно важно, что полк Василия Ивановича Бражника состоял только из них, что объяснимо. Источники говорят о разделении войска, причем полк Василия Бражника пошел на Пелым (см. ниже). Хорошо известно, что именно вятчане совершали отдельные рейды в Пелымские земли, а, следовательно, рассматриваемый отряд, вероятно, формировался из людей знакомых и с маршрутами, и с территориями объекта похода.

Наш анализ похода 1499 г. будет неполноценным, если мы обойдем стороной еще один важный аспект, связанный с маршрутом, по которому, согласно источникам, прошла русская рать. Отличает его довольно путаная дорога, проходящая по крайним северным территориям. Для удобства данный маршрут мы поделим на две части:

А. От Вологды до Пустоозерска. Даже бегло взглянув на перечень рек, перечисленных ВВЛ и РК, по которым русские войска добрались до Пустоозерска можно с уверенностью сказать, что этот путь полностью совпадает с т.н. «Югорским дорожником» С. Герберштейна. При этом сам автор замечает, что к моменту его работы в Московии русские пользовались совершенно другой, «более торной» дорогой [32, с.56]. А.И. Плигузов, отдельно рассматривающий документ, пришел к выводу, что «дорожник» содержит в себе информацию о более ранних путях, используемых новгородцами, для продвижения к Югре минуя территории подконтрольные Москве [33, с. 19-20]. Однако здесь мы имеем дело с целенаправленным походом не новгородцев, а самих москвичей. Кроме того, мы можем предположить, что сам «дорожник» (иных списков которого, к слову, нет) являлся лишь пересказом маршрута, полученного С. Герберштейном при его непосредственном общении с С. Курбским [32, с. 161] и никакого более раннего источника-«дорожника» просто не существует. Зачем же в таком случае московским воеводам надо было совершать такой маневр, вместо того, что бы пройти в Вычегду и Вишеру, откуда открывалась прямая дорога на Урал, как это, кстати, они сделали в 1483 г. [34, с. 124-125] (см. рис. 1)? Не является ли в таком случае данный поход еще и рейдом по бывшим новгородским территориям. Однако, как известно, эти земли были закреплены за московским князем уже текстом Яжелбицкого договора [35, с. 299], и право Москвы на территории по Печере, Пинеге и Мезени было подтверждено договором 1471 г. [35, 305-306]. В таком случае выбор данного маршрута может быть объясним только попыткой разведки наиболее удобного пути не только в Югру, но и в циркумполярные области Северо-Восточной Европы в целом, что объясняет и наличие расчетов, указанных в РК. Более того, выбранный маршрут нацелен именно на Пустоозерск, дойти до которого иными путями невозможно.

Далее. Совершенно очевидно, что вышедшая согласно ВПЛ 12 матра лыжная рать направилась к Устюгу. Даже взяв во внимание среднюю величину дневного перехода в 20-25 км. (очевидно, эти цифры доступны при идеальных условиях), к назначенному месту русские войска не могли добраться ранее чем через 18/21 день, т.е. к началу апреля. Вероятнее всего здесь войска дождались схода льда с рек и пересели на речные суда для дальнейшего продвижения.

Благодаря источникам мы имеем возможность провести некоторые расчеты скорости передвижения речного транспорта в указанной территории. Данные изложены в следующей таблице.

Мы заранее признаем известную долю условности данных расчетов. Кроме того, что они проводились по карте, хоть и довольно подробной, но отражающей только современное русло, вероятно, часть данных была округлена авторами источников. И все же некоторые тенденции проследить можно. Теперь, взяв во внимание, что от Устюга до Пустозерска войскам надлежало пройти более 1900 км., совершенно понятно, почему они достигли конечной точки первой части пути лишь к осени (рис. 1).

Б. Из Пустоозерска в Сибирь. В отличие от предыдущего участка пути, данный маршрут не задокументирован источниками. Наша реконструкция этого этапа похода целиком и полностью опирается на следующие положения:

1. Ключевым пунктом похода являлся г. Ляпин, на что указывают не только источники, но и пересказ С. Герберштейна. В литературе бытует насколько мнений о его расположении [36, с. 276-277], в рамках настоящего исследования нам достаточно того, что Ляпин локализуется по р. Ляпин (в ранних источниках – Сыгва), получившей свое название (вог. Loping – soim ) именно по этому городку;
2. Вероятно, после Пустоозерска войска разделились и прошли разными маршрутами;
3. Источники указывают на захват множества городков, правда, не раскрывают значения этого термина. Видимо, здесь мы имеем дело с укрепленными населенными пунктами, которые в литературе традиционно считаются резиденциями угорских князьков.

Таким образом, можно уверенно говорить, что из Пустоозерска выдвинулись объединенные полки как минимум двух воевод, пройдя по р. Печоре, они оставили позади ее восточный приток р. Усу. Разделение войска могло произойти только у впадения в Печору р. Щугор (порядка 810 км. от Пустоозерка/ не менее 41 дня, согласно Г.Ф. Миллеру войска вышли 21 ноября, т.е. к Щугору подошли только в районе 1 янв.), по притокам которого образуется волоковый ход в р. Ляпин, а из нее в Обь. Здесь князья П. Ушатый и С. Курбский перешли через горы (в ВВЛ – «щелью»). Традиционно «чрезкаменным» путем здесь считается система р. Щугор – Торговая (Хартемалья) – Хартес – Щекурья – Ляпин [37, с. 106-107]. Еще один приток Щугора с показательным названием Волоковка, вероятно стал играть важную роль уже в более поздний период, при создании «Сибирского тракта». Данный путь, однако, крайне сложный, проверен экспедицией 1884 г., проведенной К.Д. Носиловым. Исследователь показал реальность использования этого маршрута только в зимний период [38, с. 215-234], что еще раз подтверждает факт четкого планирования операции.

Отряд Василия Бражника, судя по тексту ВВЛ, прошел далее, вероятнее всего добравшись до Вишеры, откуда началось проникновение в Пелымские земли в 1483 г. Здесь оговорим следующий момент. В своей реконструкции мы разделили войска у р. Щугор, согласно тексту ВВЛ, в котором нет упоминания, что этот отряд так же прошел «щелью», однако вполне могло быть, что разделение войск произошло уже после взятия Ляпина, откуда В. Бражник мог подняться по Сев. Сосьве до р. Тапсуй, напрямую выходящей к Пелыму. Кроме того, этот отряд мог вообще не быть в Пустоозерске, а, состоящий из вятчан, выдвинутся отдельно из Вятки и по Каме пройти прямой дорогой в Вишеру. Возможно, последний вариант может объяснить некоторую историографическую путаницу, касательно одного или двух походов, совершенных в этот год (см. выше).

Теперь обратимся к наиболее спорному моменту – встрече русских войск с югорскими «союзниками». Несмотря на очевидную проработанность операции, крайне сомнительным кажется возможность согласованных действий московских воевод и угорских князьков. Можно предположить, что некие переговоры проходили в Пустоозерске, в период ожидания начала второго этапа похода, однако в таком случае, это могло произойти только при условии, что представители «союзников» уже ожидали русские отряды у Пустоозерска, иначе у них просто не было бы времени на сборы, а такой информации источники не раскрывают. Кроме доводов, приведенных нами в соответствующем разделе, против таких совместных действий говорит и то, что «встреча», судя по всему, произошла уже по взятию Ляпина – вероятно, «столицы» княжества (заметим, что Г.Ф. Миллер и Н.М. Карамзин не конкретизируют принадлежности съехавшихся князей, ограничиваясь тенденциозной приставкой «со всей земли Обдорской и Югорской»). В таком случае сама «встреча» более напоминает признание поражения. Заметим также, что все авторы говорят о битве с каменными самоедами и захвате у них 200 оленей еще до перехода через Урал. Кроме того, М.Н. Карамзин не пишет о снабжении русских войск упряжками, в то время как, цитируя документ, рассказывает о необычной, по мнению русских воевод, конструкции нарт, на которых к ним съехались «князьки».

Проверить на подлинность информацию о захвате свыше 30 городков, к сожалению, в силу отсутствия списков таких городков, впервые появившихся лишь в период «Сибирского взятия», не представляется возможным. Важно заметить, сам факт упоминания 8 городков Пелымских, покоренных В. Бражником. Этот сюжет, на наш взгляд стал причиной некоторой путаницы, а именно: ВВЛ, как уже не раз говорилось, замечает о неких ослушниках, намекая на причину похода. Однако, так как этот источник составлялся в к. XVI в., вполне вероятно, что, не найдя другого объяснения этой операции, авторы, знающие непростую ситуацию с Пелымскими князьями во второй половине этого столетия, тенденциозно назначили их агрессию (которая, напомним, не известна в прочих источниках) главным фактором, побудившим «ответные действия».

Выводы

Подводя итоги нашему анализу, следует остановиться на следующих положениях:

1. Анализ историографии позволил выделить ряд спорных аспектов, среди которых особо проблемным является мнение о возможном сотрудничестве остяцких князьков и русских воевод в 1499 г. Благодаря сопоставлению данных дореволюционных историков и сведений источников удалось выявить причины этого заблуждения, которые кроются в общих оценках первых исследователей, провоцирующих неправильную интерпретацию их мнений. Между тем анализ исторической обстановки показал явное несоответствие этих мнений действительности;
2. Определение основной причины похода, в силу отсутствия указаний на то в источниках, является проблемным аспектом, однако, анализ маршрута и разбор исторического контекста показывают, что основной целью было не столько подчинение Югры, сколько закрепление за Московией отдаленных территории по р. Мезени, Пинеге и Печоры. Строительство Пустоозерска, вряд ли несло за собой цель постановки по контроль путей в Зауралье. Маловероятно, что операция была ответной мерой на агрессию со стороны Пелыма, а скорее являлась попыткой создания первого описания отдаленной периферии Московского государства;
3. Операция 1499 г. явила собой пример не просто беспрецедентного похода, но и четко спланированной компании, в которой, как ни странно, самим действиям в Западной Сибири уделено второстепенной значение. В этом свете второй этап похода более видится некой инициативой воевод, нежели предписанием великого князя. Целью этих действий было не шертование аборигенного населения Приобья, реальность подчинения которого была условна даже для Василия III, сколько единовременный сбор дани. Летописные фразы «ходили в Югру» или «отпустил в Югру» при пространственной эфемерности этого понятия, таким образом, более выступают нарицательными, определяя некое действие, нежели конкретную территорию.

Строительство Пустоозерска на северо-востоке Московии, в землях, некогда принадлежавших самоедам, послужило началом инкорпорации самых северных народов Западной Сибири в состав Русского государства. Жалованная грамота от 1525 г. предписывала остякам и самоедам, желающим принять подданство Российского государя выплачивать дань на Печере [39, № 1]. Между тем, мы вынуждены констатировать формальность подчинения угорских «князьков». Последует почти вековой период, прежде чем новый властитель Ляпина (Куноватско-Ляпинский князь Лугуй) будет официально пожалован Московским царем. Заметим, однако, что рассматриваемый поход действительно во многом предвосхитил «Сибирское взятие». В ходе него были составлены маршрутные описания северо-восточных земель, произошло окончательное закрепление русского государства в низовьях Печеры, проторена еще одна дорога в западную Сибирь, позже получившая название «Зырянская», еще позже – «Сибирский тракт», был заложен город, на долгое время ставший центром общения Московии с Северо-Западной Сибирью.

---

Библиография

1. Алексеев Ю.Г. Походы русских войск при Иване III. Издание СПб: изд-во С-Перерб. ун-та, 2009. 655 с.
2. Миллер Г.Ф. Описание Сибирского царства и всех произошедших в нем дел от начала, а особливо от покорения его Российской державой по сии времена. Книга первая. СПб, типография при Императорской Академии Наук, 1750. 508 с.
3. Лерберг А.Х. Историческое исследование о Югорской земле, в российско-императорском титуле упоминаемой. СПб: типография Карла Крайя, 1818. 30 с.
4. Небольсин П. И. Покорение Сибири. Историческое исследование. СПб: типография И. Глазунова, 1849. 266 с.
5. Андриевич В.К. История Сибири. Ч 1: Период от древнейших времен до установления главенства Тобольска и основания Иркутского острога. СПб.: Типография В.В, Комарова, 1889. 246 с.
6. Перевалова Е.В. Шерть, «медвежья присяга» и пляска с саблями// Уральский исторический вестник. Екатеринбург, 2013 № 4(41). с. 120-131
7. Огородников В.И.Очерки истории Сибири до начала XIX столетия. Ч. 1. Иркутск, 1920. 289 с.
8. Карамзин Н.М. История государства Российского. Том VI. СПб.: Издательство Н.Н. Морева, 1897. 233 с.
9. Комаров О.В. Ратные люди Поморских городов вт. пол. XVI – нач. XVII вв. [Электронный ресурс]// История военного дела: исследования и источники. 2014. Т. VI. с.1-36. Ресурс:http://www.milhist.info/2014/09/17/komarov (дата обращения 07.02.2017)
10. Замысловский Е.Е. Занятие Русскими Сибири//Журнал министерства народного просвещения. Часть CCXXIII. СПб: Типография В.С. Балашева, 1882. с. 223-250
11. Очерки истории Коды/В.М. Морозов, С.Г. Пархимович, А.Т. Шашков. Екатеринбург, 1995. 192 с.
12. Кочедамов В.И. К вопросу о датировке первых русских построек в Сибири//Краткие сообщения института археологии АН СССР. Средневековые памятники Восточной Европы. М.: «Наука», 1968. С.67-73
13. Книга большому чертежу или Древняя карта Российского государства, поновленная в разряд и списанная в книгу 1627 года. Издание второе. СПб: типография Императорской Российской Академии, 1838. 293 с.
14. Оборин В.А. Заселение и освоение Урала в конце XI – начале XVIII века. Иркутск: изд-во Иркут. Ун-та, 1990. 168 с.
15. Лурье Я.С. Общерусские летописи XIV-XV вв. Л.: «Наука», 1976. 284 с.
16. ПСРЛ Т. XXVI. Вологодско-пермская летопись. Под редакцией М.Н. Тихомирова. Издательство академии наук СССР. М., 1959. 413 с.
17. ПСРЛ. Т XXXVII. Устюжские и Вологодские летописи XVI-XVIII вв. Ленинград «Наука», 1982. 228 с.
18. ПСРЛ Т. XII. Летописный сборник, именуемый патриаршею или Никоновскою летописью. СПб: Типография И.Н. Скороходова,1901. 266 с.
19. Флоря Б.Н. Коми-Вымская летопись//Новое о прошлом нашей страны. М., 1967. С. 218-231
20. Вычегодско-Вымская (Мисаило-Евтихиевская) летопись // Ресурс:http://Kominarod.ru./ cataloques /biblio/papers_267.html (Дата обращения: 16. 10. 2015)
21. Разрядная книга 1475-1598 гг./Отв. Ред. М.Н. Тихомиров. Москва: «Наука», 1966. 616 с.
22. Разрядная книга 1475-1605 гг. В 3 томах. Том 1. Часть 1. М.: Институт истории АН СССР, 1977. 190 с.
23. Маслюженко Д.Н., Рябинина Е.А. Поход 1483 г. и его место в истории русско-сибирских отношений//Вестник археологии, антропологии и этнографии. Тюмень, 2010 №1 (24). С. 115-123
24. Остяцкая шертная грамота 1484 г. [электронный ресурс]:http://www.vostlit.info/Texts/ Dokumenty/Russ/XV/1480-1500/0stjak_sert/text.htm (дата обращения 10.02.2017)
25. Агоштон М. Титул правителя Московского государства (1474-1533 гг.)//Вестник ВолГУ. Серия 4. Вып. 9. Волгоград, 2004. с.6-15
26. Маслюженко Д.Н. Этнополитическая история лесостепного Притоболья в средние века. Курган: Изд-во Курганского гос. ун-та, 2008. 186 с.
27. Маслюженко Д.Н. О механизмах и принципах наследования ханской власти среди Шибанидов//Вопросы истории и археологии Западного Казахстана. Уральск, 2011 (№ 1). С. 43-52
28. Бессуднова М.Б. Великий Новгород конца XV в. Между Ливоние и Москвой//Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер.2. Вып. 2. СПб., 2013. С. 3-9
29. Корзинин А.Л. «Государь всея Руси» Иван III и русская аристократия//Исторический формат. Вып. 1 (5). 2016. С. 163-180
30. Завоевание Сибири. Стенограмма лекции проф. С.В. Бахрушина, прочитанной 4 марта 1938 г. Серия Учебных пособий по истории СССР. М.: Институт усовершенствования педагогов и руководящих работников комсельхозшкол, 1938. 24 с.
31. Барышев И.Б., Кулиев А.Н., Умняшов А.Б. Археологические исследования Пустоозерского городища в 2013 г.//Культурологический журнал. Ресурс:http://cr-journal.ru/rus/journals/302. html%26j_id = 21 (дата обращения 25.12.2016)
32. Герберштейн С. Записки о Московии/Пер. с нем. А.И. Малена и А.В. Назаренко. М.: Изд-во МГУ, 1988 . 430 с.
33. Плигузов А.И. Текст-кентавр о сибирских самоедов. М.;Ньютонвиль: Археографический центр,1993 . 160 с.
34. Корчагин П.А., Лобанова А.С. Очерки истории Перми Великой: водно-волоковые пути//Вестник Пермского университета. Вып. 1 (18). Пермь, 2012. С. 121-134
35. Янин В.Л. Очерки истории средневекового Новгорода. М.: «Языки славянских культур», 2008. 424 с.
36. Визгалов Г.П., Балуева Ю.В. Поиск Ляпинского острога (по результатам археологических исследований 2007-2008 гг.)// Ханты-Мансийский автономный округ в зеркале прошлого. Вып. 7. Томск-Ханты-Мансийск, 2009. С. 276-285
37. Северо-Западная Сибирь в экспедиционных трудах и материалах Г.Ф. Миллера. Екатеринбург: НПМП «Волот», 2006. 416 с.
38. Носилов К.Д. У вогулов: Очерки и наброски. Тюмень: СофтДизайн, 1997. 264 с.
39. Обдорский край и Мангазея в XVII в. Сборник документов. Екатеринбург: «Тезис», 2004