Автор: Беленчук Лариса Николаевна
Журнал: Проблемы современного образования. 2016
XVI в. – время цивилизационных перемен во всей Европе – не мог быть другим и в России. В это время в европейском мышлении начинается переход от теоцентризма к преобладанию антропоцентризма, свойственного эпохе Ренессанса. И на Руси это была эпоха Возрождения. Но если в Западной Европе при наметившейся еще в середине XIII в. секуляризации сознания возрождались языческие образцы античности, то в Русской земле возрождалась христианская духовность. Именно на этот период приходится расцвет монастырей, скрипториев при них, библиотек, восстанавливается церковнославянский язык «старой поры» – для написания святых книг, что не могло не отразиться и на народном воспитании и образовании.
При всем том период этот начинается рационалистической ересью жидовствующих (названной так по причине приоритета в ней ветхозаветной традиции над новозаветной) и заканчивается «отчетливой секуляризацией сознания в 40-е гг. XVII в., выразившейся в демократической и антицерковной сатире» [1, с. 354]. Не только материалистический, но и духовный мир начинает все больше постигаться разумом. На смену символическому мышлению приходит рационализм. Соответственно этому перестраивается и все просвещение.
Выясняется, что познавать Бога можно не только через веру, но и разумом – через познание окружающего мира, природы. Преп. Иосиф Волоцкий в «Просветителе» размышляет о двух способах познания Бога – Откровенном и человеческом. Андрей Курбский также различает две части ума: созерцательную и деятельную: «Ум человеческий мудрые разделяют на две части. Одну из них называют зрительной (созерцательной), ибо она не имеет отношения к чувствам, но лишь помышляет о Боге, мечтает о бесплотных силах… А другую часть, которая стоит ближе к чувствам и сердечным помыслам, приносимым послами внутренних чувств, называет деятельной; эта часть ума рассуждает и управляет (человеком) и дело производить повелевает» [цит. по: 2, с. 54]. Рационалистическое сознание все больше завладевает внутренним миром человека, появляется неодолимая тяга к знаниям о Бытии и о самом человеке: «именно в XVI веке происходит “обнаружение” человека, личности, появляется психологизация, развивается авторское начало литературы» [1, с. 356].
В XVI в. начинается постепенная культурная переориентация России с Византии на Западную Европу. Все больше книг приходит именно с Запада. Соответственно, меняется и сам тип просвещения – переходя от сугубо духовного явления к светскому. При этом неправомерно утверждать, что именно с западноевропейского влияния начинается истинное просвещение на Руси, как это отчасти делалось в советской, да и в дореволюционной либеральной историографии. «Средневековая христианская школа опиралась на изучение латинских авторов, – пишет В. В. Зеньковский, – и этим определился тип западного воспитания. В Византии воспитание было поставлено полнее и лучше, оттуда оно передалось и в Россию. Но все-таки считалось, что тип христианской школы создавался в Европе, на Западе, хотя это было сочетанием христианской идеи и языческого материала. К тому же школьные методы были унаследованы от римского язычества» [3, с. 12].
Для Древней Руси, как и для многих других европейских государств той эпохи, характерно единство педагогического и общественно-религиозного сознания, что делало образование целостным процессом духовного, нравственного и интеллектуального возрастания. Оно очень медленно начало разрушаться именно в XVI-XVII вв. XVI в. можно представить
одновременно как вершину религиозного просвещения и как подножие светской системы образования, поэтому он имеет такое уникальное значение в истории просвещения.
В XVI в. основной в обществе стала идея умственного и политического объединения, что наложило отпечаток на всю книжность того периода и, разумеется, на педагогические представления. Собирание русских земель, происходившее особенно интенсивно в XV-XVI вв., было во многом, по выражению В. О. Ключевского, «национально-религиозным движением», в результате чего великорусская народность обрела теперь не только этнографический, но и политический характер [4, с. 87].
Великий князь Московский получил значение национального вождя, государя. Именно в этот период Московское княжество, состоящее из относительно независимых частей, усилилось и стало единым государством; процесс этот был не столько количественным, сколько качественным. Уже Ивана III стали в некоторых актах называть «царем», что в сознании людей того времени было величайшим событием, ибо выражало независимость Руси: прежде таким титулом величали только византийского императора и хана Золотой Орды.
Сознание государя также меняется – он теперь не просто наследник титула по происхождению, но «государь Божьей милостью», что отражается во всех документах той эпохи. Ивану III уже недостаточно «посажения на отцовский стол», он устанавливает обычай венчания на царство – торжественную церковную церемонию.
Все это отражается и в сознании окружавших государя людей, и в сознании простого народа. Народ придает власти не только политическое, но и высокое нравственное значение, которое состоит в том, чтобы охранять страну от зла, раздоров и внешней опасности, вести ее к благосостоянию не только материальному, но и духовному. Власти недостаточно служить только справедливости, она должна защищать Добро и Правду как в личном и национальном, так и во вселенском масштабе. Во имя этого смысла народ может многое ей простить и многое вытерпеть. Человек формируется не только как член своего этнического сообщества, но и как единица государства, как гражданин, вступая в этом качестве во взаимодействие со всем миром, причем мир этот все больше расширяется, включая в себя все новые регионы, новые народы. Усиление Москвы, централизация власти, объединение народа под скипетром одного самодержавного властителя – вот основные признаки того времени, воспитывавшие народ в определенном ключе.
С другой стороны, влияние бояр в государственном управлении было также значительным, а с 1550 г. стали собираться и земские соборы – собрания представителей всех сословий, своеобразный парламент того времени. Так, в 1561 г. Стоглавый собор (названный так по числу глав в своем акте) принял постановления, которые должны были способствовать развитию образования. Домашнее образование издавна критиковалось просвещенным духовенством: новгородский архиепископ Геннадий, воевавший с ересями при Иване III, красочно описал экзамен, устроенный им грамотеям, претендовавшим на место священника: «Вот приводят ко мне мужика: я приказываю ему читать Апостол, а он и ступить не умеет, приказываю ему дать Псалтырь1, а он и по ней едва бредет. Я отказываю ему, а на меня жалобы: земля, де, такова, не может добыть, кто бы умел грамоте. Вот и обругал всю землю, будто нет человека на земле, кого бы ставить в священство» [5, с. 220-221].
Особую критику владыки вызвало то, что полуграмотные люди плохо учили учеников и к тому же брали с них непомерную плату: «Мужики-невежи учат ребят грамоте и только портят, а между тем за учение вечерни принеси мастеру кашу да гривну денег, за утреню то же или больше, за часы особо. а отойдет от мастера и ничего не умеет, едва-едва бредет по книге и церковного порядка вовсе не знает» [5, там же]. «Мастерами» нередко были бродячие учителя, дававшие платные уроки на дому – более двух гривен за обучение утренней службе и вечере. Кроме денег мастер получал дневную пищу – кашу, которая составляла основу питания русского человека. Со времени владыки Геннадия прошел целый век, а в образовании духовенства мало что изменилось.
Стоглавый собор определил, что домашнее образование, при котором дети учились либо у родителей, либо у нанятого учителя, не дает возможности подготовить грамотных священнослужителей, постановив заменить домашние школы правильно организованными церковными училищами. В постановлении Стоглава говорилось о неудовлетворительном обучении грамоте писцов, которые при переписке богослужебных и священных книг искажали их содержание, что порождало неправильное понимание христианских догм и, как следствие, различные ереси.
Собор предписал «избрать добрых духовных священников и дьяконов и дьяков, женатых и благочестивых, имеющих в сердце страх Божий, способных учить других и грамоте, и письму, и чести (читать. – Л. Б). У тех священников и дьяконов учинить в домах училища, чтобы жены их и все православные христиане в каждом городе отдавали им своих детей для обучения грамоте, книжному письму и церковному пению псалтырному. Особенно бы учеников своих оберегали от всякого растления» [5, с. 222-223]. По замыслу Стоглава, выученные ученики должны были, в свою очередь, учить неграмотных сограждан.
Участие в управлении страной не только самодержца, но и народа в лице представителей разных сословий способствовало выработке нужных решений; тем не менее в центре национального сознания, находилась, безусловно, фигура Ивана Грозного (1530-1584). В исторической литературе и искусстве образ «кровавого царя» полностью заслонил собой облик просвещеннейшего человека своего времени. В его правление были реализованы выдающиеся сводные проекты – Лицевой летописный свод (самое крупное произведение этого жанра на Руси, созданное на основе Воскресенской и Никоновской летописей, состоящее из 10 томов с богатейшими иллюстрациями); Книга степенная царского родословия (или просто Степенная книга, историческое сочинение на тему всемирной роли Российского православного царства как наследника христианской культуры Древнего Рима, Константинополя и Киева); Великие Четьи-Минеи (результат многолетней работы митрополита Макария, который составил двенадцатитомный помесячный свод ежедневного чтения); Летописец начала царства (апология правлению Ивана Грозного), Стоглав (постановления Церковного собора 1551 г.) и, наконец, Домострой, свод правил духовной, мирской и семейной жизни.
Домострой предположительно был составлен о. Сильвестром, духовником Ивана Грозного, который впоследствии, после удаления от двора, принял постриг в Кирилло-Белозерском монастыре. Домострой – это бытовая энциклопедия, построенная на основе идеи церковной, государственной и семейной иерархии, столпами которой являются первоиерарх Церкви, московский царь и отец семейства. Разумность системы соподчинения и строгого порядка приводит, по мысли автора, к максимальной эффективности ее действия. Домострой содержит три основные части (состав его окончательно не установлен, и содержание разных его изданий различно): «Поучение о духовном строении», «Наказ о мирском строении», «Наказ о домовном строении».
Педагогические идеи Домостроя выражаются традиционно, в форме поучений: «Благословляю я, грешный, и поучаю, и наставляю, и вразумляю сына своего и его жену, и их детей, и домочадцев: жить во всем по христианскому закону, в чистой совести и правде, с верой творя волю Божию и соблюдая заповеди его, и себя, утверждая в страхе Божием, в праведной жизни, и жену поучая, также и домочадцев своих наставляя – не принуждением, не побоями, не работой тяжкою, а как детей, чтобы были всегда упокоены, сыты и одеты, и в теплом дому, и всегда в порядке» [6, с. 6]. Семейная иерархия предстает не как тяжкие оковы для ее членов, а как естественная лестница взаимоотношений, в которой каждый занимает свою ступень и выполняет свою задачу.
Эта лестница – единый организм, дружный коллектив, в котором в любви и взаимопомощи живут и стар, и млад, а все домочадцы все делают сообща. Объединяющим началом в доме является общая молитва: «Каждый день вечером мужу с женой, с детьми и с домочадцами, кто знает грамоту – отпеть вечерню, повечерницу, полунощницу в тишине, с вниманием и смирением, с молитвою и с поклонами, петь внятно и согласно.» [6, с. 25]. В домостроевской семье, кроме ее отца, хозяина дома, всегда чувствуется незримое присутствие другого, высшего Отца. Все отношения в семье были упорядочены, определены, все было на своих местах. Хорошо устроенный дом Домострой не случайно называет раем: это место, где взаимоотношения построены на любви и гармонии, где человек отдыхает душой, где нет места злу.
Такое строение семьи снижало возможность семейных конфликтов: каждый знал свои права и обязанности, и, если субординация нарушалась, остальные члены семейства одергивали нарушителя. Выпасть из общего ансамбля было почти невозможно. Это обеспечивало целостность семьи, соблюдение традиций и устоев общества, воспитание детей в четких правилах. Гарантом такого воспитания был отец семейства, который кроме прочих своих задач, выполнял функцию наставника, учителя не только для детей, но и для всех домочадцев.
Понятие «домочадцы» – это совсем не обязательно родственники; в домах состоятельных людей, кроме домашних слуг и дворни, всегда жило много чужих людей, призреваемых хозяевами; такое расширительное толкование «семьи» имело большое воспитательное значение («.видел ты сам, чадо мое, сколь много нищих, сирот и рабов, убогих мужского полу и женского, и в Новгороде, и здесь, в Москве, вскормил и вспоил я до зрелости, обучил, кто чему достоин, многих грамоте, и писать, и петь, иных – иконному письму, других – книжному искусству, тех серебряному делу, и прочим всем многим ремеслам, а кого разными товарами обучил торговать. А мать твоя воспитала в добром наставлении многих девиц и вдов, бедных и убогих, обучила рукоделию и всякому домашнему обиходу. <.> А ведаешь и сам, что не богатством жили мы с добрыми людьми – правдой, да лаской, да любовью, а не гордостью, и без всякой лжи») [6, с. 185]. Суть его заключалась в признании своими родными не только родственников по крови, но и чужих, в оказании им той же помощи, внимания, заботы, как и родным людям. В Домострое, кроме того, неоднократно подчеркивается, что различия в социальном положении людей не отменяют их равенства перед Богом.
Семейная дисциплина, объяснение ее смысла и способов обеспечения занимает значительное место в Домострое. Она построена на свободном сознании каждым своего места; но при нарушении диспозиции члены семьи, в рамках существующей иерархии, должны уметь применять средства к ее восстановлению. Педагогично решается в Домострое вопрос о похвале и наказании как способах воспитательного воздействия. Похвала должна произноситься прилюдно, а наказание – осуществляться наедине. Слово «наказание», которое в тексте Домостроя встречается довольно часто, совсем не всегда означает «наказание» в нашем сегодняшнем понимании, а особенно телесное. «Наказание» в данном случае – это наставление, наказ, а не обязательно битье палкой или розгами. Последнее средство также предлагается в Домострое, но как крайняя мера («если жена, или сын, или дочь слову или наставлению не внимает, и не слушается, и не боится, и не делает того, чему муж, или отец, или мать учат») [6, с. 95], которая к тому же в средневековых отношениях не была исключительным явлением (в Англии, например, телесные наказания применялись и в школах до середины XX в.).
Новое в Домострое – утверждение зависимости характера воспитания от врожденных особенностей ребенка, его направленность: «По детям смотря и по возрасту, их учить рукоделию – матери дочерей, отцу сыновей, кто к чему способен, какие кому Бог возможности даст» [6, с. 33-34]. Настаивает Домострой и на особой ответственности родителей за своих детей: «Если же дети согрешают по отцовскому или материнскому небрежению, о таковых грехах и ответ им держать в день Страшного суда» [6, с. 34]. Хорошо воспитанные дети – это, прежде всего, те, которые покоят старость своих родителей. «Если же оскудеют разумом в старости отец или мать, не обесчестите их, не укоряйте, и тогда почтут вас и ваши дети; не забывайте труд отца и матери, которые о вас заботились и печалились о вас, покойте старость их и о них заботьтесь, как они о вас. Не говори: много сделал им доброго, что одеваю, кормлю и всем обеспечиваю, – это еще тебя не освобождает от сыновнего почтения…» [6, с. 40]. То есть материальной заботы о родителях недостаточно, необходимо еще внимание и уважение. Дружная верующая семья в Домострое – залог не только домашнего благоденствия, но благополучия всей жизни, ее осмысленности, целенаправленности. В тексте много упоминаний о том, как грехи человеческие (между которыми особо выделены пьянство и нарушение супружеской верности) рушат не только семью, но калечат человеку всю жизнь.
Домострой подвел итог многовековому развитию педагогической традиции на Руси, обобщив ее ценности, идеалы, способы воспитания. Духовной практике подчинялось все остальное развитие ребенка и взрослого; семейные отношения строились на той же основе, что церковные и общественные; принципы воспитания естественно вырастали из народных ценностных представлений.
Сила домостроевских наставлений была такова, что его обычаи пережили петровскую эпоху, а актуальность многих сохраняется и до сих пор. Такую устойчивость А. Н. Ужанков объясняет тем, что «внутри нее (русской просветительской традиции. – Л. Б.) были приведены в единство самые различные жизненные моменты, поэтому она обладала необыкновенной устойчивостью и эластичностью, пережив эллинизм, христианство, эпоху Возрождения, эпоху барокко и классицизма. Скрепами, удерживающими ее, были: знание, мораль, речь, образ человека» [1, с. 10].
Эта устойчивая система не зависела от политических и экономических перемен, ее «скрепы» носили духовный характер, хотя, разумеется, общественное устройство не могло не оказывать на нее своего влияния. Так, в XVI в. к складыванию образа русского царя и самодержца добавилось осмысление роли и места самого народа и государства в мировой истории. Произошел поворот к представлению о том, что Москва – это третий Рим, то есть последнее царство перед Вторым Пришествием и концом света, так как «четвертому не бывати». Эти представления имели своим истоком не вымысел человека, а древние пророческие книги Библии – Книгу пророка Даниила и Третью книгу Ездры.
История представлялась осуществлением Промысла Божьего и уже поэтому понималась в контексте истории всемирной. При этом «третий Рим» отнюдь не связывался с государственными границами, но с Церковью – столпом истинного христианства.
Это наследие не столько Римской и Византийской империй, сколько христианского Рима и Константинополя. На Московскую Русь возлагалась исключительная ответственность: быть защитницей православия от идеологического, культурного и политического натиска других цивилизаций и культур. В этом смысле рассматривалась и просветительная деятельность: она должна была создать некий барьер для еретических идей.
Отсюда и традиционная осторожность по отношению к католической (латинской) вере. Так, много позже, уже в XVII в., в Привилегии (уставе) Духовной Академии читаем: «Такожде и неученым людем свободных учений никому польских, и латинских, и немецких, и лютерских, и калвинских, и прочих еретических книг у себя в домех не держати и их, за неимением довольного рассуждения и ради в вере нашей усомнения, не читати, и нигде никому из оных еретических книг и их восточной нашей православной вере и церковным преданиям противных толкований состязани не имети и подлогов не подлагати. Аще же кто свободных учений неискусный имать польские, и латинские, и немецкие, и лютерские, и калвинские, и иные еретические книги в доме своем имети, и их читати, и из книг состязание имети, и подлоги на усумнения нашея восточныя веры и церковных преданий подлагати; и таковых предаяти казни, смотря по их вине, нещадно» [5, с. 236-240]. Это, разумеется, относилось к ученому сообществу самой Академии, но наказание было жестким.
XVI в. явился пиком развития рукописной книги, итогом которого и стали вышеупомянутые сводные манускрипты. В правление Ивана Грозного на Руси появилось книгопечатание – 1 апреля 1564 г. диакон одной из кремлевских церквей Иван Федоров (прибл. 1510-1583) напечатал первую книгу – «Апостол». Затем первопечатнику пришлось уехать из Москвы в Литву, где он издал «Евангелие учительное», Псалтырь и Часослов. В Остроге в частной типографии князя К. К. Острожского была впервые напечатана полная Библия на русском языке, которая вошла в историю под названием Острожской. Это стоило просветителю больших трудов: рукописный список, присланный из Москвы, оказался с большими недостатками: пришлось самостоятельно собирать первоисточники, восполняя недостающие тексты.
Наряду с духовной учебной литературой, Иван Федоров издавал и специальные учебные книги для обучения грамоте и письму – букварь на русском языке, в послесловии которого первопечатник обратился к детям и их родителям с методическими наставлениями по его использованию, грамматику русского языка. После смерти просветителя в типографиях Львова и Вильно был издан ряд учебников, в том числе известная грамматика Лаврентия Зизания (Тустановского) с приложением словаря-справочника «Лексис, сиречь речения, вкратце собранные и из славянского языка на просты русский диалект истолкованы» (Вильно, 1596). В XVI в. некоторые слова и выражения церковнославянского языка уже требовали перевода на русский разговорный, который во многом отличался от своего первоисточника.
Продолжатели дела Ивана Федорова появились в Москве: на печатном дворе издавались книги церковного содержания, которые постепенно перестали быть достоянием только царской казны и монастырей, а стали распространяться среди духовного сословия и высшей знати. В следующем веке книга уже не являлась редкостью и ценностью, перед которой меркли все богатства казны; массовое тиражирование ее привело к широкому распространению печатных текстов.
Появились книги светского содержания. В связи с тиражированием изданий, изменением содержания книг менялось и отношение к книжному слову. Оно перестало выражать безусловную, бесспорную истину, и книга постепенно теряла свой всецело дидактический, нравоучительный характер. Упрощение книги, относительная ее доступность привели к распространению грамотности (в основном в городах) среди состоятельных людей. Изменился и критерий «культурности» – теперь образованным человеком признавался тот, кто умел просто читать и писать (вместо прежнего умения читать, понимать и истолковывать книги духовного содержания).
В России это общеевропейское направление имело некоторые характерные особенности. Во-первых, распространялось оно в основном среди духовного сословия. Подавляющее большинство мирян составляли крестьяне, для которых грамота была праздным, ненужным знанием. Поэтому и сама книга, в том числе и учебная литература, оставалась по преимуществу духовной.
Хотя обучение практически весь век продолжало оставаться домашним, семейным или приходским, на Руси постепенно появлялись и школы со светским элементом образования, пришедшие на Московскую Русь с западных православных территорий, где их появление объяснялось необходимостью полемики с римско-католическим вероучением. Первые школы Юго-Западной митрополии были братскими либо частными (князей Острожских, Слуцких, открытые в 80-е гг. XIV в.). Острожская школа, при которой работала и типография, была устроена по образцу иезуитской, с подобным ей содержанием образования и структурой, но вместо латинского языка в ней поначалу был введен греческий, который преподавали приглашенные греческие педагоги.
Под сильным давлением польской культуры русские княжеские фамилии Юго-Запада часто принимали римско-католическое вероисповедание, а школы, устроенные ими, переходили на латинский язык с изучением, соответственно, не греческих, а латинских богословских источников. Это меняло мировоззрение, с точки зрения которого велось преподавание.
Напору западноевропейского просвещения противостояли братские школы – общественные всесословные учебные заведения, открываемые при православных приходах и монастырях. Братские школы существовали во Львове, Вильно, Могилеве, Бресте и других городах Юго-Западного края. Школы назывались греко-славянскими: в них впервые стал изучаться церковнославянский язык как предмет по грамматике Зизания и словарю, который составил монах Киево-Печерского монастыря Памва Берында. Программа школ обычно соответствовала европейскому тривиуму – то есть включала, кроме грамматики, риторику и диалектику (богословие), которой обучали по книгам византийского богослова Иоанна Дамаскина.
Со временем крупные братские школы стали иметь устав, определявший их организацию и структуру. Школы постепенно вбирали в себя последние достижения педагогики: в них были определены начало и конец учебного года, была принята классно-урочная система обучения, определялись обязанности учителей (дидаскалов) и учеников (братчиков).
В Московском царстве в XVI в. укрепляются книжные и учительные традиции монастырей – Чудова, Кирилло-Белозерского, Свято-Троицкого Сергиева, Спасо-Андрониковского и многих других. На это время приходится расцвет иконописных школ, искусств, ремесел, храмового и светского строительства. Продолжают создаваться и дидактические сборники, в которых средствами назидательного воздействия были положительный пример, показ отрицательных сторон лица или явления, частое повторение важнейших мыслей. Широко был известен дидактический сборник митрополита Даниила, в котором обличение порока выразилось в словесных портретах щеголя, мота, пьяницы, обжоры, развратника, лицемера, лентяя и празднослова.
Дидактическое наставление пастве содержится в «Поучении отца духовного к детям духовным» – рукописи XVI в. Духовник напоминает о церковных правилах, посте, молитве, таинстве. Идет речь и о житейском, обыденном (отметим эту черту православного духовного наставничества – сочетание высокого и земного, духовного и мирского). Так, наставник убеждает духовных детей своих: 1) быть верными супругами; 2) воздерживаться от брани; 3) не хулить плохой погоды – создания Божия (дождей, снега, мороза); 4) не давать милостыню «от награбленного» и «прежде чужим, чем своим» [7, с. 133].
К началу XVI в. магистральным направлением церковного сознания становится иосифлянство, видевшее церковь верной сотрудницей и помощницей царской власти. Нестяжательство, сохранив влияние в определенной части общества, осталось в тени, как удел немногих людей, способных достичь полной внутренней свободы. При этом оно оказало огромное влияние на всю мысль XVI в. как антитеза мирскому устроению. Глава иосифлянства – Иосиф Волоцкий, приверженец, кстати сказать, строжайшего личного аскетизма, считал, что церковь, в частности монастыри, для выполнения своих задач должны обладать определенным богатством, главным из которых была в то время земля. Это, полагал он, необходимое условие церковной работы в миру. Все средства церкви должны были направляться на социальную и просветительную работу.
Но если родоначальники двух различных взглядов на церковь, Нил Сорский и Иосиф Волоцкий, были скорее сотрудниками, чем противниками, то пути их последователей расходились все более и более. Автор «Соборника» митрополит Даниил (с 1522 по 1539 г.), преемник преп. Иосифа, полагал, что церковь должна организовывать общество, приводя людей к спасению. Вселить в души любовь к Богу и ближнему – основная задача церкви, решение которой должно привести общество к гармонии. В ее решении должны быть использованы все возможные средства. Говорил митрополит и о пользе наказаний, но только тогда, когда не остается других методов. В борьбе с грехом, по его мнению, должны быть задействованы все средства. Особое внимание он уделял священнослужителям: «Что за польза нам иметь позорное и постыдное житие? Потому всего больше надлежит подумать о себе. И особенно тем, кто посвящен Богу, подобает во всем прилежание и попечение блюсти: и в одеждах, и в обуви, и в обличье, и внешнем виде, во время хождения по улице, в торгу, и в доме, и за разговором, и в молчании, и во время обеда – во всем <стремиться> к простоте, благоустроению и пользе. Ибо сказано: Бог на сердце зрит, человек же – на лицо; только Богу известны сердечные помышления, люди же судят по внешнему о внутреннем и сокровенном: если приметят кого не в благообразии пребывающим, в деле или в словах кого в чем осудят, то так по внешнему бесчинному шатанию начинают судить и о том, что внутри. И так соблазн и преткновение бывает многим»: «.. .молю вас, не любите сквернословия, игрищ и глумления, отступайте от бесед, растлевающих душу, и соблюдайте сердца свои всячески от нечестивых и скверных помыслов. Храните очи свои от пагубных зрелищ и берегитесь слушания всего, что вредит душе. И, как от змея, бегайте от величания, и гордости, и зависти, и пьянства» [8].
Главный учитель людей – священство, учение пусто без личного примера – вот главная мысль Даниила. Таким образом, стремление к обладанию для мирских задач земными богатствами уравновешивалось строжайшими требованиями к духовному устроению священства. Но если митрополит Даниил свято выполнял все заветы своего учителя, то в стане нестяжателей истинных последователей Нила Сорского было мало. Вассиан Патрикеев, духовный ученик Нила Сорского, отойдя от его главного принципа – пустынножительства, вел активную общественную жизнь, пытаясь воплотить принципы учителя. В отношении еретиков, например, он считал, что бороться с ними можно только убеждением и молитвой, категорически возражая против насилия и казней. В возникшей полемике с Иосифом Волоцким князь Василий III занял сторону Вассиана, к которому очень благоволил. Но в этом споре был утерян самый дух «нестяжательства», его принципиальное невмешательство в политику. Главным вопросом дискуссий стала не тема монашеского жития и духовного возрастания, а вопрос владения монастырями землей, что опустило ее совершенно на другой уровень.
Сторону Вассиана Патрикеева занял приехавший на Русь видный православный мыслитель Максим Грек (Михаил Триволис). Это был широко образованный по тем временам человек, хорошо знакомый с католицизмом, но сознательно избравший православие. В 1518 г. он приехал в Москву переводчиком, был со временем обвинен в измене и заточен в монастыре. В это время пути византийского и славянского богослужения уже довольно значительно разошлись, поэтому Максим Грек обнаружил в русских книгах много несоответствий греческим оригиналам. Попытки их исправить обошлись ему дорого. В монастырях под стражей с разной степенью строгости он пребывал до самого начала правления Ивана Грозного, который перевел его в Троице-Сергиеву обитель, где можно было заниматься прежней ученой работой.
Максим Грек не признавал Москву наследницей Константинополя, «третьим Римом» и тем более «Новым Иерусалимом», хотя все это уже жило в сознании русских людей. Оппонентом Максима Грека в этом вопросе стал Зиновий Отенский, выдающийся русский философ и богослов из Новгорода, который выступал в защиту сложившихся обычаев Русской Церкви и всего ее исторического опыта. Он настаивал на том, что невозможно обычаи иноплеменной церкви переносить на чужую почву. Зиновий Отенский также в духе святоотеческой традиции решил вопрос о стяжании и нестяжании, указав, что наличие собственности никак не мешает и не помогает спасению души.
Тем не менее Максим Грек, идеи которого только отчасти нашли поддержку на Руси, обладал прекрасной философской, языковой и богословской подготовкой и оказал сильное влияние на развитие наук и просвещения в государстве. Философию он разделял на «внутреннюю» (христианскую православную, писанную святыми людьми, а значит, изначально носящую в себе нравственный компонент) и «внешнюю», писанную светскими мыслителями и католическими схоластами, значение которой видел исключительно в научении логично говорить и точно излагать свои мысли на бумаге.
Философ подчеркивал важнейшее значение воспитания в жизни человека, а также необходимо нравственный характер обучения: «Хотя и говорится, что ум человеческий создан по образу и подобию Божию, однако на деле ничем он не отличается от воска и бумаги. Как на этих, кто какие хочет, такие и пишет письмена, так и человеческий ум: к каким обычаям и учениям приучишь его, или добрым, или злым, в тех же до конца пребывает и охотно принимает их» [9].
Таким образом, вторая половина XVI в. – время обобщений; этот период в области культурного развития, просвещения Руси подытоживает предыдущую эпоху и предваряет следующую. Особенностями ее являются появление книгопечатания, которое открыло новую страницу в русском просвещении, а также составление рукописных сводов, повлиявших на все мировоззрение и воспитание народа. В русском просвещении XVI в. столкнулись два миропонимания – рационализм и христианская доктрина целостности человеческого разума, христианская духовность и секуляризм. Это вполне вписывалось в общеевропейский контекст развития, однако на Руси процессы обмирщения сознания и просвещения шли значительно медленнее и своеобразным порядком, в котором духовная составляющая играла гораздо более значимую роль.
Примечания
1 Апостол (Послания и Деяния апостолов) и Псалтырь – две библейские книги, были главными на Руси для наставления в вере, а также для обучения чтению и письму.
Список литературы
1. Ужанков, А. Н. Историческая поэтика древнерусской словесности. Генезис литературных формаций [Текст] / А. Н. Ужанков. – М.: Изд-во Лит. ин-та им. А. М. Горького, 2011. – 512 с.
2. Галактионов, А. А. Русская философия К^К вв. [Текст] / А. А. Галактионов, П. Ф. Никандров. – Изд. 2-е. – Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1989. – 747 с.
3. Зеньковский, В. В. Педагогика / В. В. Зеньковский. – Клин, 2004.
4. Ключевский, В. О. Краткое пособие по русской истории [Текст] / В. О. Ключевский. – М., 1908.
5. Антология педагогической мысли Древней Руси и Русского государства XIV-XVII вв.. – М.: Педагогика, 1985. – 367 с.
6. Домострой . – М.: Паломник, 2002. – 255 с.
7. Беленчук, Л. Н. История зарубежной и русской педагогики [Текст] / Л. Н. Беленчук, О. Л. Янушкявичене. – М.: ПРО-ПРЕСС, 2011. – 231 с.
8. Поучение Даниила, митрополита всея Руси / подг. текста, пер. и комм. Н. В. Понырко // Электронные публикации Института русской литературы (Пушкинского Дома) РАН.
9. Извлечение из сочинений Максима Грека // Громов М. Н. Максим Грек. – М.: Мысль, 1983. – 199 с. – (Мыслители прошлого).