В историко-идеологической интерпретации событий стрелецкого восстания 1698 г. наиболее существенное значение имеют документы розыска, состоявшегося сразу же после подавления мятежа в июне 1698 г., затем в Преображенском приказе в сентябре-октябре 1698 г. и продолжившегося в январе 1699 г. и январе 1700 г. [1, с. 363—414; 2]. Предметом нашего рассмотрения является специфическая роль документа, известного под названием «Челобитная московских стрельцов Петру I с жалобами на тяжесть службы и просьбами об облегчении положения» — «черная челобитная Петру I» десятника В. Зорина [2, с. 39—40]. Цель исследования — выявить аргументы, подтверждающие или опровергающие идеологическую функцию упомянутого документа в создании идеологической подоплеки стрелецкого восстания 1698 г. В качестве рабочей гипотезы выдвигается тезис о принадлежности «черной челобитной Петру I» к публицистической жанровой форме характерного для конца XVII в. «открытого письма», а следовательно, об исполнении документом функции идеологического оформления движения.
В целях логического обоснования гипотезы уточним значение публицистики в политической жизни общества, совершив краткий экскурс в вопросы ее истории и теории. Применительно к рассматриваемому историческому периоду — второй половине XVII в. — феномен публицистики ранее подробно анализировался А. С. Елеонской [3]. Она отмечала, что в данном виде творчества находит отражение как сама история конкретного этапа развития общества, так и основные его идеи. Отображая насущные потребности и запросы общества на фактологическом уровне, публицистика формирует идеи своего времени и одновременно способствует распространению этих идей в самых широких слоях и на различных уровнях массового сознания. На эту особенность публицистики в разное время указывали писатели, историки, теоретики и практики политического процесса в России: Н.Г. Чернышевский, Г. В. Плеханов, А.М. Горький, В.И. Ленин и др. В рамках давно идущей полемики российские исследователи публицистики (М.С. Черепахов, Д.М. Прилюк, Е.П. Прохоров, В.В. Ученова, Д. С. Лихачев и др.), разнясь в деталях аргументации, достаточно единодушно трактуют публицистику как вид творчества, характерного для политической сферы человеческой деятельности, и определяют ее предмет как «непосредственное политическое постижение действительности, ее осмысление в свете насущных задач своего времени — всегда со строго определенной позиции» [4, с. 32]. Публицистика, агитируя и пропагандируя, воздействует на различные уровни массового сознания, обеспечивая тем самым «организацию мыслей, чувств, установок аудитории» [4, с. 32, 34, 63], формирует психологию и идеологию широких масс [5, с. 99]. Весьма точное в этой связи, на наш взгляд, замечание делает В.В. Ученова, обращая внимание на то обстоятельство, что публицистика как совокупность актуальных политических текстов обеспечивает оперативное документально-эмоциональное отражение политических процессов для массового распространения [6, с. 73—74]. Исследователи публицистического творчества в Древней Руси отмечают особенность его формирования в русле синкретизма («синтетизма»), характерного для русской литературы в целом (А.Н. Робинсон, Я.С. Лурье и др.). Таковы были летописи и вся совокупность исторической беллетристики. В условиях синкретизма возникают произведения, призванные обеспечить оперативное воздействие и внушение в открытой форме общественно-политических идей большим аудиториям читателей. Прежде всего речь идет об эпистолярных произведениях и деловых бумагах, в которых через обращение одного человека к другому ставились в острой и эмоциональной форме большие социальные проблемы [7, с. 55]. Исследуя период ХУ—ХУ1 вв., Я. С. Лурье отмечает такую важную характерную черту публицистических произведений, как отражение острейшей идеологической борьбы своего времени. В частности, это явно просматривается на примере пасторских посланий Иосифа Волоцкого, а также различного рода грамот, «отписок» и др. [8, с. 506].
В период становления абсолютизма и обострения классовой борьбы во второй половине XVII в. роль эпистолярного жанра и различных форм древнерусской письменности, служащих «деловым потребностям», — писем, посланий, грамот, челобитных, прошений, «отписок» — как выразителей «идейного состояния умов» и чаяний народных существенно возрастает. В первую очередь это относится к документам, обращенным непосредственно к царю, который являлся для огромной массы подданных олицетворением патерналистского государства, богопомазанником. В этой связи «черная челобитная Петру I» В. Зорина, составленная накануне стрелецкого бунта 1698 г., представляет несомненный интерес как документ, который отобразил идейный настрой значительной части служивых людей в конце XVII в.— московских стрельцов. Обращаясь к ранее рассмотренным и привлекая дополнительные исторические факты, попытаемся определить объективную роль этого документа, а также то значение, которое придавал или мог придавать ему и сам составитель — десятник Ф. Колзакова полка В. Зорин, в создании идеологической подоплеки стрелецкого восстания 1698 г. Предпримем попытку найти аргументы, подтверждающие принадлежность «черной челобитной Петру I» к «открытому письму» и жанру публицистики.
Отметим, что ранее нами предпринимался анализ формуляра «челобитной» В. Зорина в контексте предназначавшейся ему функциональной роли — обеспечения «деловой потребности» стрельцов в условиях начавшегося мятежа [9, с. 32—39]. Здесь полагаем, есть все основания по характерным признакам формуляра письма идентифицировать этот исторический документ как «открытое письмо»: в «начальном протоколе» присутствуют инскрипция (обозначение адресата) и интитуляция (обозначение лица, от которого исходит документ), инвокация («богословие»); в «основной части» (наррации) подробно изложены обстоятельства дела, имеется преамбула, но нет «челобитья» — просьбы; в тексте документа нет указания места и времени (datum), а также удостоверительной части (субскрипции и сигнатуры); в заключении — благопожелании (аппрекации) вместо традиционных для челобитных «смилуйтесь», «пожалуйте» многозначно проставлено слово «Аминь». Имея формального адресата, который косвенно, завуалированно обличается, документ, по сути, обращен составителем к широкому кругу лиц вне реального намерения и возможности воздействовать на адресата. Ссылаясь на трактовку «открытого письма» Я.С. Лурье в анализе переписки Ивана Грозного с Курбским [10, с. 224], отметим, что рассматриваемый нами документ имеет основания быть отнесенным к разряду «открытых писем». В целях обстоятельного обоснования публицистической жанровой принадлежности «черной челобитной Петру I» приведем далее ряд фактов и аргументов.
«Черная челобитная» изначально была рассчитана на массовую аудиторию. Об этом свидетельствует сам В. Зорин на первом допросе 18 июня 1698 г.: «…подал ему писма и говорил, чтоб те писма прочесть в народе в болшом полку для того, чтоб было умирения, а кровопролития б не было» [2, с. 45]. В показаниях В. Зорина и В. Игнатьева от 17 сентября 1698 г. находим признание о намерении разослать «челобитную»: «.им было итить к Москве в домы свои, и с той челобитной, написав розные челобитные, послать во все слободы для возмущения к бунту» [2, с. 71—72]. В показаниях К. Зайцева от 22 сентября 1698 г. и Петрушки Сальникова от 14 октября 1698 г. упоминается желание и намерение всех стрельцов четырех полков рассылать списки с «челобитной»: «. списав с нее списки, на Москве во все черные слободы для возмущения к бунту посылать хотели» [2, с. 103, 160].
Весьма важным является то обстоятельство, что В. Зорин при составлении «бунтовой челобитной» преследует, вероятнее всего, скорую цель поднять на мятеж вслед за стрельцами четырех полков солдат и московскую чернь, при этом в круге восставших стрельцы должны сохранить ведущую роль. Поэтому он стремится утвердить особую, привлекательную для массового сознания идеологическую миссию стрельцов: они должны выступить в роли «хранителей благочестия». Роль «хранителей благочестия» Зорин обосновывает якобы изначальным предназначением, исконным правом и служебным долгом стрельцов: «как крест целовали». Обращаясь к событиям 1682 г., он намеренно подтасовывает факты для того, чтобы внедрить в массовое сознание мысль о том, что «хранить благочестие» стрельцам было вверено царским домом. На допросе 18 июня 1698 г. В. Зорин ссылается на царский указ 1682 г. о прощении стрельцов по возвращении из троицкого похода [2, с. 44], а по сути, на Царские жалованные грамоты, выданные в ноябре-декабре 1682 г. и январе 1683 г. [11, с. 252], но подменяет причины и смысл дарованного прощения. Действительный же факт состоит в том, что солдаты и стрельцы в жалованных грамотах получают прощение в ответ на покаяние за побиение бояр 15 мая 1682 г. В тексте Царских жалованных грамот нетрудно обнаружить строго предписанный перечень обязанностей стрельцов перед царским домом. Даруется стрельцам высокая милость и прощение «великих и тяжких вин», пощада и «от смерти свобода», а также право «служити и прямити и всякого добра хотети, и нашего государского здаровья оберегать, и нашия государския богом дарованные чести опасать со всякою верностию по своему обещанию, как они обещалися пред святым христовым евангелием, без всякие измены и шатости…» [11, с. 200]. Зорин же долг стрельцов «государския богом дарованные чести опасать со всякою верностию» подменяет самовольно присвоенным правом «благочестию непременно служить» [2, с. 39], иными словами, хранить истинную в народном понимании христианскую веру и чинить препятствия иноземным немецким обычаям: «и брадобритию, и табаку» [2, с. 49]. Одновременно Зорин искажает и смысл царского наказа стрельцам: «. и быти им в нашем государском повелении и во всяком обыклом повиновении и послушании со всяким усердным покорением и чистым намерением.» [11, с. 200]. Умышленную подмену смысла вменных стрельцам обязанностей и обязательств самих стрельцов доказывает и тот факт, что в тексте присяги стрельцов от 3 октября 1682 г., которая несколько позднее будет принесена ими в Успенском соборе в связи с окончанием стрелецкого возмущения по поводу казни Хованских, нет даже отдаленного упоминания ни в одной из одиннадцати статей об обязательствах стрельцов перед троном «хранить веру и благочестие» [11, с. 104—106].
Создавая свою идеологическую конструкцию — миф о стрельцах как о верных слугах государевых и «хранителях благочестия», В. Зорин стремится обеспечить «незапятнанность» стрелецкого чина и перед государем, и перед полками и чернью московской. Ведь именно как обращение к последним и была задумана эта «челобитная» — «открытое письмо». В стремлении подтвердить верность стрельцов службе государевой Зорин умышленно прибегает ко лжи, придумывая намерения М.Г. Ромодановского «рубить стрелецкие полки» [2, с. 40]. Ложь эта имела цель не только оправдать действия стрельцов перед государем в неповиновении приказу, но и устранить весьма возможные претензии к стрельцам со стороны ратных людей и черни.
Важным признаком принадлежности исторического документа к публицистике является наличие в его содержании полемики с идейным противником. Об этом, в частности, размышляет Я.С. Лурье, отмечая, что публицистические произведения отстаивают «ясно сформулированные политические и идеологические позиции» [12, с. 440]. Обличения могут быть как явными (прения), так и скрытыми. В «черной челобитной» В. Зорин, обвиняя, полемизирует скрыто со своим идейным противником, коим является Ф. Лефорт, олицетворяющий для стрельцов «немецкое засилье» земли русской — «испровержение веры и учинение благочестию великого препятия», сопряженное со стремлением уничтожить «чин стрелецкий» как «хранителей благочестия». В начальном протоколе «черной челобитной» в инвокации Зорин противопоставляет стрельцов и народ христианский «всем языком» [2, с. 39], далее в наррации приводит подробный перечень преступлений еретика иноземца Лефорта под Азовом и Черкасским против стрельцов — «наследия христианского» свершенных, чтобы «благочестию великое препятие учинить» [2, с. 39]. Для усиления противопоставления еретика иноземца приводит пример благих деяний в отношении стрельцов русского православного христианина боярина Алексея Семеновича Шеина [2, с. 39—40]. Здесь, на наш взгляд, просматривается логическая связь умозрительного настроя В. Зорина с духовным завещанием патриарха Иоакима от 17 марта 1690 г., в котором Иоаким завещает царствующему дому не ставить начальниками в «государских полках над служивыми людьми иноверцев», от которых нет помощи воинству православному, а «такмо гнев Божий наводят», тогда как в Российском царствии людей благочестивых и в ратном деле искусных премного будет [13, с. 474-475].
Всякое публицистическое произведение ориентируется на массовую психологию — эмоции, чувства, настроения, установки в большей или меньшей степени организованных больших и малых социальных групп. Намерение всколыхнуть эмоции, дестабилизировать массовые настроения и посеять панику в полной мере присутствует в «черной челобитной». Это и упоминание Зориным «великого строхования» в Московском государстве, «затворения городов», причинения всякой «наглости» московскому народу, а также грозящего окончательным ниспровержением благочестию прихода немцев в Москву и окончательного засилья немецких нравов и обычаев — «брадобрития и табака» [2, с. 40]. Выше отмечалось, что «черная челобитная» имеет весьма не свойственное челобитным завершение: в аппрекации «челобитной» прописано слово «Аминь». Однако для публичного, имеющего идейно-идеологическое содержание послания в XVII в. это вполне логично. Подтверждением тому служит известное послание «кирилловских старцев». В «Ответе кирилловских старцев» Иосифу Волоцкому в конечном протоколе документа присутствует все то же слово «Аминь», а сам документ является свидетельством публичной полемики, в рамках которой обсуждается вопрос о правомерности и обоснованности наказания покаявшихся еретиков. По сути, упомянутый документ — идеологическая полемика в рамках церковной догматики [14, с. 250—253].
Существенным аргументом, подтверждающим обоснованность идентификации «черной челобитной Петру I» В. Зорина как «открытого письма» и его публицистичность, является формальная обращенность документа к Петру I. Формальное обращение к государю определило идеологическую завершенность «челобитной». Подчеркнуто благоговейное упоминание и безусловное признание в тексте документа высшей самодержавной воли, полагаем, по мысли автора, должно было обеспечить доверие народной массы к «челобитной», отсутствие сомнений в благих намерениях стрельцов и одновременно создавало начавшемуся бунту ореол служения царю-богопомазаннику. Упомянутое было важным условием поддержки протестного движения московской чернью без риска необходимости для стрельцов идеологического размежевания с ней. Вероятно, это обстоятельство хорошо понимал В. Зорин.
Обратимся еще к одной важной особенности исследуемого документа. Это приметная «литературность» стиля автора, которая, едва ли не в первую очередь, дает основания предполагать, что речь идет не о челобитной, а о публичном документе для массовой аудитории. В трудах М.М. Богословского десятник Ф. Колзакова полка Василий Андриянов Зорин характеризуется как старый стрелец, несомненно, один из идейных руководителей бунта, хорошо помнивший события 1682 г., тяжело переживавший события, в коих ему довелось участвовать, горестно размышляющий о переменах в нравах и порядках российских, ревнитель благочестия [15, с. 30]. Взявшись составлять «челобитную», В. Зорин, обнаружил литературный дар и наклонность к книжным оборотам. Уже по характеру инвокации «черной челобитной» можно предположить, что автор документа мыслил и предполагал обращение к широкой аудитории, а не лишь к формально указанному адресату — Петру I. Это вновь подтверждает ранее сделанное предположение: не для челобитья документ был написан, но должен был исполнить функцию политическую — призвать к бунту. Здесь представляется важным уточнить и ту реальную роль, которая принадлежала в событиях начала мятежа десятнику В. Зорину, а также ту роль, которую он готов был исполнить при удачном стечении обстоятельств в дальнейшем. На допросе 22 сентября 1698 г. Васька Игнатьев, ссылаясь на разговоры стрельцов на польской границе, подтверждает твердую решимость стрельцов идти на Москву: «.да они ж, стрельцы, говорили, что однолично иттить к Москве, хотя умереть, а один предел учинить» [15, с. 56]. При этом в этих разговорах, как показал В. Игнатьев, В. Зорин, памятуя свой опыт участия в бунте 1682 г., заявлял, что готов взять на себя руководство движением: «А Васька Зорин говорил: я де и в 90-м (1682) году все по обычаю своему управил, а и ныне де окроме меня такого пределу никто не сделает» [15, с. 56]. Таким образом, мысль о том, что Зорин претендовал на роль идеолога и руководителя движения не воспринимается как противоречивая и необоснованная, как в контексте конкретных обстоятельств возникновения «черной челобитной», так и в контексте содержания этого документа, составленного непосредственно В. Зориным.
Напомним интересный факт, подтверждающий, что у В. Зорина был и сугубо личный интерес проявить себя активным «зачинщиком» стрелецкого мятежа. При удачном стечении обстоя -тельств десятник Зорин мог по опыту прошлых «бунташных» выступлений попытаться вернуть утраченное. Нетрудно предположить, что при разжаловании из пятисотенных в десятники [2, с. 86] имущественное положение и служба Зорина усугубились. Вполне логично, что он мог вынашивать мысль о своем реванше. Поэтому у Зорина были особые претензии к Францу Лефорту за Азовскую кампанию: за приступ под Азовым посулено было Лефортом за службу примерную и денежное вознаграждение, и «повышение чином чести», а ни денег, ни чинов «не дано ево ж Францевым промыслом» [2, с. 70]. Зорин признает свою личную неприязнь к Лефорту и предпринятую в отношении к нему демагогию: «И те де все статьи, которые в той челобитной на него, генерала Франца, писал, затевая ж собою, для возмущению к бунту» [2, с. 70]. Успех восстания мог означать для Зорина продвижение в социальной иерархии. Подобного рода примеров в России XVII в. было немало [9, с. 36].
Приведенное обоснование гипотезы о принадлежности «черной челобитной Петру I» к публицистической жанровой форме характерного для конца XVII в. «открытого письма», на наш взгляд, позволяет прийти к выводу о хорошо продуманном стремлении десятника В. Зорина обеспечить идеологическую подоплеку стрелецкого восстания 1698 г. По сути, Зориным был подготовлен «бунташный» манифест. В документе нашли отражение имеющие определенное распространение в народе идеи об опасности для «испровержения веры и благочестия» засилья немецкого, а также сформулированы идеи и политические цели стрельцов как социальной группы, имеющей свой узкогрупповой интерес. Эти идеи и цели основной массы стрелецкого войска — рядовых, десятников, пятидесятников, в меньшей степени сотенных и пятисотенных — формировались под влиянием великих тягот «цивилизационного пути России». Именно поэтому значительная часть стрельцов воспринимала реформы Петра I как угрозу своему благополучию и была готова поддержать дворцовые перевороты и правителей, признающих незыблемость «старых» порядков, а значит, и сохранение стрелецкого войска в составе Московского государства.
Библиографический список
1. Буганов В.И. Московские восстания конца XVII века. М.: Наука,1969. 440 с.
2. Восстание московских стрельцов 1698 г. (Материалы следственного дела): сб. док. / [сост. А.Н. Казакевич, под ред. В.И. Буганова]. М.: Наука, 1980. 326 с.
3. Елеонская А. С. Русская публицистика второй половины XVII века. М.: Наука, 1978. 272 с.
4. Черепахов М.С. Проблемы теории публицистики. Изд. 2. М.: Мысль, 1973. 272 с.
5. Прохоров Е.П. Публицист и действительность. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1973. 317 с.
6. Ученова В.В. Исторические истоки современной публицистики: лекции по курсу «Теория и практика партийно-советской печати». М.: Изд-во Моск. ун-та, 1972. 75 с.
7. Прохоров Е.П. Эпистолярная публицистика: учеб.-метод. пособие. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1966. 60 с.
8. Лурье Я. С. Идеологическая борьба в русской публицистике конца XV — начала XVI века. М.; Л.: АН СССР, 1960. 528 с.
9. Заплетин В.В. «Открытое письмо» В. Зорина: проблема создания мифа о стрельцах // Самарский земский сборник. 2016. № 1 (26). С.32-39.
10. Лурье Я. С. Переписка Ивана Грозного с Курбским в общественной мысли Древней Руси // Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским [под. ред. Д.С. Лихачева]. М.: Наука, 1993. 431 с.
11. Восстание в Москве 1682 г. Сборник документов. М.: Наука, 1976. 347 с.
12. Лурье Я. С. Судьба беллетристики в XVI в. / Я. С. Лурье // Истоки русской беллетристики. Возникновение жанров сюжетного повествования в древнерусской литературе. Л.: Наука, 1970. 599 с.
13. Устрялов Н.Г. История царствования Петра Великого. Т. 2. СПб.: Тип. П-го Отд. Собст. Е.И.В. Канцелярии, 1858. 582 с.
14. Казакова Н.А. Ответ кирилловских старцев // Вассиан Патрикеев и его сочинения: Исследования и тексты. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1960. 357 с.
15. Богословский М.М. Петр I. Материалы для биографии. Т. 3. Л.: ОГИЗ ГОСПОЛИТИЗДАТ, 1946. 502 с.