Автор: Ляпин Денис Александрович
Журнал: Вестник Тамбовского университета. Серия: Гуманитарные науки 2019

После смерти Ивана Грозного в 1584 г. окружение нового царя, Федора Ивановича, принимает ряд мер по защите южных границ государства, которые предполагали строительство крепостей [1, с. 93-187]. Вскоре на территории «Поля» в небольшой промежуток времени возникают новые военные форпосты Москвы: Воронеж (1586), Ливны (1586), Елец (1592), Оскол (сегодня – Старый Оскол) (1596), Курск (1596), Белгород (1596), Валуйки (1599) и Царев-Борисов (1599). Под власть московского царя перешли обширные территории, доходившие до среднего течения реки Дон (Воронеж) и верховьев Северского Донца (Белгород, Царев-Борисов).

Жителями этих крепостей являлись, главным образом, служилые люди «по прибору», то есть те, кого обычно набирали из разных социальных групп, и чья служба не обязательно являлась наследственной. Это были стрельцы, городовые казаки, пушкари, а также затинщики (обслуживающие артиллерию на укрепленных стенах – за тыном). Как показывают сохранившиеся документы о заселении Ельца, гарнизоны крепостей пополнялись в значительной степени крестьянами из региона Верхней Оки [2; 3, с. 307403]. Однако хорошо известно, что в конце XVI века нормы Юрьева дня были официально отменены и сельское население лишилось права свободного перехода на другие земли [4-6]. С.Б. Веселовский и Б.Д. Греков считали, что это случилось в 1580-1581 гг., когда появился указ, объявлявший временный запрет (без указания сроков) на выход крестьян [7, с. 228; 8, с. 310-358]. Современные исследователи согласны с тем, что сельские жители примерно в 80-90-е гг. XVI века потеряли право свободного выхода со своих земель [4; 5; 9].

В данной статье мы рассмотрим вопрос о том, как крестьяне оказывались частью служилого мира крепости в условиях отмены норм Юрьева дня и какова их роль в заселении крепостей. Несмотря на то, что мы ограничиваем наше исследование только концом XVI века, когда были сделаны первые решительные шаги к закрепощению сельских жителей, полученные результаты можно распространить и на весь XVII век, поскольку особенности записи на службу почти не менялись в течение долгого времени.

Наша статья также связана с важной проблемой изучения социального состава населения Юга России накануне Смутного времени. Известно, что этот регион сыграл большую роль в поддержке Лжедмитрия I в 1605 г., а затем и в разразившемся в 1606 г. восстании И.С. Болотникова.

Первые обстоятельные труды по изучению южнорусский окраины, принадлежавшие перу Д.И. Багалея и И.Н. Миклашевского, были направлены, в большей степени, на изучение хозяйственной истории региона [10-12]. Только С.Ф. Платонов впервые указал на то, что социальная история южного пограничья заслуживает отельного внимания, учитывая активность местного населения в годы Смуты [13, с. 43].

Советские историки, изучающие такие бурные события начала XVII века, как Крестьянскую войну (точнее – Первую Крестьянскую войну, поскольку восстание Степана Разина интерпретировалось как Вторая Крестьянская война), считали, что на южной окраине страны было много беглых крестьян и холопов, которые якобы и выступили против царя Василия Шуйского в 1606-1607 гг. [1417]. Утверждалось, что поскольку сельские пахари окончательно лишились права свободного выхода, то именно они имели все основания для восстания против власти. По мнению исследователей, недовольные отменой Юрьева дня крестьяне бежали на окраины страны, где жили незаконно и ждали случая, чтобы в подходящий момент выступить против властей.

Так, К.В. Базилевич подчеркивал, что крестьяне и холопы Юга России являлись грозной, оппозиционной властям силой, а в Смуту к ним присоединились еще и казаки, посадские люди и стрельцы «пограничных городов» [18]. В.И. Буганов считал, что крестьяне, лишившись права свободного выхода с земель, бежали на южные окраины в поисках свободы, а здесь их активно поддерживали местные «городские люди» [19, с. 26]. А.А. Зимин предлагал все население региона считать единой массой, угнетаемой государством, хотя только крестьяне и «горожане»

Юга России, по его мнению, подняли восстание против Москвы в 1604 г., ставшее ответом «на рост крепостничества в годы правления Годунова» [20, с. 240]. Р.Г. Скрынников предположил, что основной категорией населения южного пограничья были мелкие служилые люди, хотя местные крестьяне и беглые холопы сыграли заметную роль в восстании против Бориса Годунова [21, с. 53-55].

Как видим, несмотря на очевидную актуальность изучения социальной истории Юга России накануне Смуты, советские историки обращались к этой проблеме больше гипотетически. Заранее предполагалось, что крестьяне и холопы составляли значительную часть местного населения, причем крестьяне были беглые, так как их выступление против Москвы в годы Первой Крестьянской войны было ответом на лишение права выхода в Юрьев день.

Среди современных исследований можно выделить несколько направлений, близких нашей теме. Так, М.Ю. Зенченко посвятил специальную работу освоению южнорусского пограничья, но сделал акцент на изучении политической истории региона. Выделив два типа развития местных городов и уездов, он показал некоторые особенности их развития [22]. Следует также отметить работы в области изучения фронтирной зоны Юга России тамбовских специалистов [23]. Вопросы социальной истории в контексте пограничной ситуации на юго-западной окраине страны затрагивались в работе А.И. Папкова [24; 25]. Социально-политические аспекты освоения территории окраины Российского царства были в центре внимания В.Н. Глазьева [26-30].

Когда мы говорим о социальной истории ХVI-ХVII веков, важно помнить, что она не должна сводиться только лишь к описанию внутренней структуры и организации конкретных служилых групп. Историку следует уделять большее внимание анализу специфики их поведенческих моделей, а для того чтобы лучше понять эту сторону существования служилых сообществ, нужно остановиться на вопросе социального происхождения его представителей. Нормы и правила, присущие той или иной группе населения, оказывают существенное влияние на организацию повседневной жизни человека в традиционном обществе, каким являлась Российское государство.

Перейдем к цели нашей работы – изучению процесса записи крестьян в служилые люди в условиях отмены норм Юрьева дня. Необходимо сразу отметить, что процесс набора служилых людей в новые крепости не был стихийным явлением, а осуществлялся по определенным правилам, которые становятся понятны при изучении сохранившихся документов. Прежде всего, эти правила касались перевода на службу в стрельцы и городовые казаки лиц из той же социальной группы. В каждой крепости должен был существовать ограниченный военный контингент (обычно, две или три сотни стрельцов и казаков), соответственно этому количеству людей в крепость поступало жалование. В этой связи пополнить гарнизон новой крепости могли лица, уже состоящие на службе в другом городе или крепости, но в таком случае вместо себя они были обязаны оставить своего родственника. Отметим, что здесь играло роль еще одно важное обстоятельство: опытные воины имели семьи, а семья была важной поддержкой человека в новых сложных реалиях, которые неизбежно возникали в условиях степного пограничья.

Однако военное население крепостей было не столь велико, служилые люди редко могли найти себе замену, и при этом незаконный уход со службы рассматривался властями как бегство и сурово карался. В этой связи именно крестьяне становились важным источником для формирования необходимого контингента служилого населения новой крепости. Но каким образом это могло происходить в условиях, когда сельским жителям было запрещено покидать свои земли?

Следует сказать, что в конце XVI века (и на протяжении всего XVII столетия) далеко не все крестьяне оказались прикреплены к земле, а только те, которые состояли в «тягле», то есть имели земельные участки (пахали «крестьянскую пашню») и обрабатывали землю своего помещика (или же платили ему оброк). В свою очередь, братья, племянники, дальние родственники или просто знакомые («подсуседники»), жившие с ними в одном дворе, были вполне свободны в своих перемещениях [31, с. 227]. Они могли свободно передвигаться и в том числе записываться на военную службу. Это обстоятельство было применимо не только для южной окраины страны, но являлось общим правилом. Весьма показательно в этой связи содержание льготной грамоты Духову монастырю 1585 г. на земли в Новгородском уезде, где сказано, что монастырь может заселить новые земли крестьянами, но только «нетяглыми, з деревень от отцов – детей, и от дядь – племянников, и от братии – братию. А с тяглых ему мест крестьян на льготные деревни не называти (то есть не звать)» [4, с. 414].

По всей видимости, таких свободных крестьян (не состоящих в тягле) было достаточно много, поскольку они пополняли гарнизоны крепостей на протяжении всего XVII века. В Москве всегда разрешали запись сельских жителей, не входивших «в тягло», в служилые люди, хотя те и не являлись профессиональными воинами. Это были, главным образом, крестьяне, которые жили во дворах у своих родственников и знакомых, не платили налогов и не пахали пашню помещика.

Однако еще один важный момент связан с тем обстоятельством, что правительство разрешало набирать на службу и тех крестьян, которые состояли «в тягле», при условии, что они оставляли на пашне своего помещика замену себе по распространенному тогда принципу: «от отцов – дети, от братьев -братья, от дядь – племянники».

Главное, что запись в служилые люди «по прибору» всегда была добровольной, и именно это определяло ее специфику в дальнейшем. Многие крестьяне, даже прикрепленные к земле, имели возможность поменять свой социальный статус, получить новые возможности. Кроме того, переселенцам выдавалось «государево жалование»: по 12 четвертей муки (около 47 кг) и 3 рубля денег. В челобитной елецких казаков по этому поводу читаем: «По твоему государеву указу прибирали нас, холопей твоих, головы и сотники на твой государев на новай город на Елец отцов дети, от братьи братья, от дядь племенники, а сказывали государь, нам халопам твоим, твоего государево жалованья по три рубли денег, да по 12 четвертей хлеба» [2, с. 11].

Первые жители крепости первоначально приезжали без семьи и поступали в распоряжение местных властей, чтобы участвовать в постройке крепостных укреплений: возводили стены, копали рвы и насыпали валы. Когда строительство укреплений заканчивалось, можно было возвращаться к местам своего бывшего проживания за женами и детьми.

Вернуться, однако, удавалось не всем и не сразу. Дело в том, что очень часто крестьяне записывались на службу незаконно, бросив свои доли на пашне помещика, не оставив вместо себя родственника. В других случаях крестьянин соблюдал все необходимые правила, но уже сам землевладелец использовал все средства, чтобы задержать его: не отдавал имущество и не отпускал родных, а иногда «вымучивая» отказ от службы у самого «новоприбранного». На этой почве происходило множество споров и разбирательств, сведения о которых сохранились в документах о строительстве Ельца.

В случае, если крестьянин уходил от помещика без соблюдения действующих правил, оставленный без рабочих рук землевладелец писал жалобу с приложением свидетельств своей правоты. В Москве в этих случаях выдавали грамоты, позволяющие пострадавшему забрать своих крестьян обратно. К сожалению, эти документы не сохранились до нашего времени (мы имеем только упоминания о них), и трудно сказать, какое ведомство выдавало их помещикам.

Однажды елецкий городской голова Иван Никитич Мясной выдал несколько казаков особенно настойчивым помещикам, имевшим «государевы грамоты» на своих бывших крестьян. Этот прецедент напугал служилых людей, и из крепости началось массовое бегство, причем бежали и те, кто записался на службу вполне законно. Многие беглецы даже успели получить жалование и начать постройку дворов, которые теперь были заброшены. Общее число беглецов составило почти половину военного гарнизона Ельца, что указывает на многочисленность крестьянского компонента среди служилого населения крепости.

Действия головы И.Н. Мясного вызвали резкую критику со стороны главы Посольского приказа дьяка А. Щелкалова (этот Приказ отвечал за заселение новых земель): «Писал еси к нам, что по нашему указу на Елец казаков ты, и головы, и сотники казачьи по городом прибрали, и которых казаков прибрали, и тем казаком наше хлебное и денежное жалованье дано. И дети боярские привозят наши многие грамоты, и вы ис казаков и ис стрельцов и ис пушкарей детем боярским выдаете назад, и от того многие казаки дрогнули, розбежались по городом, и в осадное время быти не с кем. И ты дуруешь, что казаков выдаешь. А к вам наша грамота послана – не велено казаков выдавать детем боярским. И как к тебе ся наша грамота придет, и ты б казаков берег и за них стоял и детем боярским не выдавал, они в казаки написались, а братья их и дядья и отцы живут на их долях за детьми боярскими» [2, с. 45-46].

Это послание ясно показывает, что правительство запрещало выдавать стрельцов и казаков их бывшим помещикам, даже если те имели специальные грамоты. Здесь мы видим весьма распространенную практику, связанную с тем, что высшая власть старалась принимать решения, исходя из конкретной проблемы, не боясь показаться противоречивой и непоследовательной.

К сожалению, имеющиеся в нашем распоряжении материалы не позволяют сделать точные подсчеты численности служилых людей по прибору, набранных из крестьян. Мы можем только сказать, что их было не менее половины от общей численности гарнизона, который составил в Ельце в 1593 г. 820 человек.

У каждой группы населения крепости были свои места проживания – слободы, свои районы для выпаса скота, участки под пашню и свои внутренние взаимоотношения. Слобода состояла обычно из ста дворов служилых людей, при этом она делилась на две полусотни, включавшие в свой состав по десять дворов, то есть слобода повторяла структуру войска¹. Земельные владения за пределами крепостных стен давались каждой сотне стрельцов и казаков в общее пользование и обрабатывались также коллективно.

Таким образом, служилое население представляло собой единую систему, объединенную разными способами социальной организации, которая успешно функционировала не только в военном отношении, но и в хозяйственно-бытовом. Это способствовало развитию корпоративной психологии, делившей вчерашних крестьян на обособленные группы, часто вступающие в конфликты между собой [32]. Так, елецкие городовые казаки в 1592 г. жаловались на то, что стрельцы не дают им спокойно патрулировать участок крепостной стены, проходящий возле их слободы. «…И нас, холопей твоих лают собаками, а воеводы, государь, нам от них оборани не учиняют», – сетовали елецкие казаки [2, с. 24].

Бывшие крестьяне быстро осваивались в новых условиях: они активно вовлекались в споры и конфликты между своими начальниками, испытывали «обиды и насильства» от сослуживцев и командиров среднего звена, выезжали патрулировать степь, участвовали в строительстве крепости, в общем, переносили все тяготы своего нового положения.

Жители крепости активно занимались промыслами, бортничали, ставили неводы на реках, пахали огороды – словом, жили в свободное от службы время привычной им хозяйственной жизнью. Опыт ведения хозяйственной деятельности компенсировал отсутствие военных навыков, поскольку от первых поселенцев требовалось не столько умение воевать, сколько выживать, приспосабливаться к новым условиям.

У нас нет никаких четких свидетельств того, что крестьянин (неважно – свободный от тягла или нет) стремился записаться в службу по причине бедности. Напротив, документы свидетельствуют, скорее, в пользу хорошего материального обеспечения новобранцев. Вот описание имущества крестьянина, перешедшего в казачью службу в 1593 г. в Елец: у него было 17 рублей, «два мерина: мерин рыж, а другой гнед, цена 6 рублев… да две коровы цена 2 рубля, да две шубы бораньих, да серьмяга сера, а цена шубам и серьмягам полтора рубля, да десятеро овец 3 рубля, да десятеро свиней 3 рубля ж, да всякая рухледь (имущество. – Д. Л.) подворенная, а у брата моего… лошадей, коров, овец, свиней и всякой подворной рухледи и платья на 40 рублей с полтиною, да хлеба: 20 чети ржи, 20 чети овса, 3 чети пшеницы, 3 чети гороху, 4 чети гречи, 5 чети ячмени и 2 чети семени конопляного» [2, с. 25].

В другом случае пришедший на службу в Елец бывший крестьянин перечисляет свое имущество, удержанное его бывшим помещиком так: «мерин гнед, да корова, да телица, да пятеро овец, да десятеро свиней, да четыре полтины мяса, да двадцать куриц, да взял у меня ормяк, да крашенину, да шапку женскую камчяту белую, да шапку нагольнюю лисью, да коробью с рубашками, да два круга, да сошники с полицами, да две косы, да четыре серпа, [да] котел пивной с кручем, да две бочки пивных, да четыре напола, да три кадки с капустою, да…хлеба тритцать чети ржи, да сорок чети овса, да пять чети гречихи, да осьмину проса, а оземи полторы десятины» [2, с. 52].

Таким образом, в конце XVI века и, видимо, на протяжении всего XVII столетия в России существовали специальные правила, позволяющие крестьянам, даже в условиях отмены норм Юрьева дня, записываться в служилые люди. Благодаря этому обстоятельству правительству каждый раз удавалось пополнять гарнизоны крепостей, если это нужно было сделать в короткий срок.

Участие служилого населения Юга России в событиях Смутного времени требует отдельного специального изучения так же, как и исследование мотивов поддержки местными жителями самозванцев. Мы можем только предположить, что активность стрельцов и городовых казаков, этих вчерашних крестьян, была вызвана их традиционными представлениями о царе, свойственными для низов общества и основанными на их ментальности, на что обратила внимание М. Перри [33]. Она отметила, что самозванство как общественное явление было тесно связано с традициями социальной организации и формами поведения низов русского общества [33, р. 242, 249]. Действительно, быть может, эти стрельцы и казаки, вчерашние крестьяне, которым дали в руки оружие, и которые добровольно выбрали военное занятие, не выработали еще присущей служилым людям формы поведения, характеризующейся строгим подчинением власти и жесткой дисциплиной. По своим взглядам они так и остались крестьянами, имевшими традиционные, патерналистические представления о высшей власти и царе, которые проявились в их симпатиях «истинному царевичу Дмитрию» [34].

---

Примечания:

1 Царские грамоты на Корочу воеводам и челобитные корочан царям // Чтения в императорском обществе истории и древностей российских (ЧОИДР). Кн. 2. М., 1859. С. 40.

---

Список литературы

1. Загоровский В.П. История вхождения Центрального Черноземья в состав Российского государства. Воронеж, 1991.

2. Российская крепость на южных рубежах. Документы о строительстве Ельца, заселении города и окрестностей в 1592-1594 годах / подг. текста и коммент. В.Н. Глазьев, А.В. Новосельцев, вст. ст. В.Н. Глазьев, Н.А. Тропин. Елец, 2001.

3. Анпилогов Г.Н. Новые документы о России конца XVI – начала XVII века. М., 1967.

4. Аракчеев В.А. Закрепощение крестьян в России в конце XVI – начале XVII в. // Вопросы истории. 2009. № 1. С. 106-117.

5. Петрухинцев Н.Н. Причины закрепощения крестьян в России в конце XVI в. // Вопросы истории. 2004. № 7. С. 23-40.

6. Шевченко М.М. История крепостного права в России. Воронеж, 1981.

7. Веселовский С.Б. Отмена Юрьева дня // Московское государство: XV-XVII вв. Из научного наследия. М., 2008. С. 217-251.

8. Греков Б.Д. Крестьяне на Руси: в 2 т. М., 1954. Т. 2.

9. Ляпин Д.А. Социальная организация сельского населения юга России в XVII в. // Quaestio Rossica. 2019. Т. 7. № 2. С. 601-614.

10. Багалей Д.И. Материалы для истории колонизации и быта Харьковской и отчасти Курской и Воронежской губерний. Харьков, 1890.

11. Багалей Д.И. К истории заселения и хозяйственного быта Воронежского и Курского края. Отзыв об исследовании И.Н. Миклашевского «К истории хозяйственного быта Московского государства». Спб., 1896.

12. Миклашевский И.Н. К истории хозяйственного быта Московского государства. М., 1884.

13. Платонов С.Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI-XVII вв. М., 1910.

14. Смирнов И.И. Восстание Болотникова. 1606-1607. М., 1951.

15. Смирнов И.И. Крестьянская война 1606-1607 гг. // Крестьянские войны в России XVII-XVIII вв. Москва; Ленинград, 1966. С. 6-93.

16. Фирсов Н.Н. Крестьянская революция на Руси в XVII в. М., 1927.

17. Фирсов Н.Н. Смута и народ на Руси в XVII столетии. М., 1919.

18. Базилевич К.В. История СССР от середины XV до конца XVII века. Курс лекций, прочитанных в Высшей партийной школе при ЦК ВКП(б). М., 1946.

19. Буганов В.И. Крестьянские войны в России XVII-XVin вв. М., 1976.

20. Зимин А.А. В канун грозных потрясений. Предпосылки Первой Крестьянской войны в России. М., 1986.

21. Скрынников Р.Г. Социально-политическая борьба в Русском государстве в начале XVII века. Л., 1985.

22. Зенченко М.Ю. Южное российское порубежье в конце XVI – начале XVII в. М., 2008.

23. Мизис Ю.А., Кащенко С.Г. Проблема формирования русского фронтира на юге России в XVI – первой половине XVIII в. в отечественной историографии // Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 2. История. 2011. № 1. С. 9-16.

24. Папков А.И. Бунт или измена? Восстания служилых черкас на юге России в 40-е годы XVII века // История: Факты и символы. 2017. № 4 (13). С. 24-36.

25. Папков А.И. Порубежье российского царства и украинских земель Речи Посполитой (конец XVI -первая половина XVII века). Белгород, 2004.

26. Глазьев В.Н. Власть и общество на юге России в XVII в. Воронеж, 2001.

27. Глазьев В.Н. Воронежские воеводы и их окружение в XVI-XVII веках. Воронеж, 2007.

28. Глазьев В.Н. Воронежские стрельцы и их роль в экономическом развитии края // История заселения и хозяйственного освоения Воронежского края в эпоху феодализма. Воронеж, 1987. С. 23-33.

29. Глазьев В.Н. Размещение стрельцов в городах Черноземного края // Историческая география черноземного центра России (дооктябрьский период). Воронеж, 1989. С. 42-49.

30. Глазьев В.Н. Стрельцы и их начальники в XVI в. // История военного дела: исследования и источники. 2015. № 1. C. 188-202.

31. Беляев И.Д. Земский строй на Руси. СПб., 2004.

32. Ляпин Д.А. От крепостей к городам: повседневно-бытовые и поведенческие модели населения южнорусской крепости конца XVI в. // История: Факты и символы. 2016. № 2. С. 9-16.

33. Perry M. Pretenders and Popular Monarchism in Early Modern Russia. Cambridge, 1995.

34. Рощупкин А.Ю. Социальное сознание служилого человека южного пограничья Московского государства в конце XVI в. // История: Факты и символы. 2015. № 2. С. 42-51.