Автор: Курбатов О.А.
Журнал: История военного дела: исследования и источники 2013

На наш взгляд, можно утверждать, что с середины XV столетия происходит так называемая «ориентализация» московской конницы, выразившаяся как в изменении тактических форм боя, так и в модернизации всего комплекса снаряжения коня и всадника. «Съёмный» («суимный») или рукопашный бой на копьях, мечах и прочих видах ручного оружия существенным образом уступает место «дальнему бою» из луков — основному виду противоборства с кочевниками-татарами. В качестве способов боя русских всадников в источниках наиболее часто упоминается массированная стрельба из луков целыми полками и «травля» — гарцовка передовых наездников, также активно применявших «лучный бой». Соответственно, «саадак» — комплект вооружения, состоящий из лука в налуче и колчана со стрелами, — становится неотъемлемой частью снаряжения «полковых людей», рядовых бойцов полков поместной конницы, то есть, и самих детей боярских, и их боевых холопов. Огнестрельное оружие в качестве полноценной альтернативы этому комплексу вооружения приходит только в эпоху Смутного времени и даже позже, с распространением удобных для всадника карабинов и «пищалей езжих». Пистолеты же, по причине их малой дальности стрельбы, закономерно считались оружием ближнего, «короткого боя¹.

Основным средством рукопашной схватки в XVI в. считалась сабля, так что характеристика вооружения подавляющего большинства русских всадников «полковой службы» в разборных десятнях выглядела предельно лаконично: «саадак да сабля». Это не исключает наличия у воинов иных разновидностей оружия, известных по археологии или описям имущества: метательные сулицы или джериды, боевые топоры, клевцы, чеканы, шестопёры, не говоря уж о ножах или кинжалах. Однако их наличие не являлось обязательным и практически не отражалось в данных официальных смотров. Использование ручного огнестрельного оружия («самопалов») предполагало перевод ратного человека в разряд «пеших людей с огненным боем» даже при наличии верховой лошади, в силу отсутствия навыков конного боя с использованием такой стрельбы.

Пищалями во второй половине XVI столетия вооружались либо служилые люди «по прибору» (стрельцы и казаки), либо, с 1570-х гг., те помещики, что по бедности уже не могли регулярно пополнять ряды конных сотен, будучи неспособными являться в полки «одвуконь», в доспехе и с холопами. «Лучный бой» предполагал наличие весьма дорогостоящего, «резвого» и сильного боевого коня или мерина, а также конного слуги с такого же качества запасным или «простым» конём, который мог быть доставлен всаднику во время боя; стремительные дальние переходы требовали дополнительных вьючных лошадей и «людей с вьюки». «Огненный бой», который вёлся под прикрытием долговременных или полевых укреплений, позволял ратному человеку обходится одним дешёвым «меринком», с которого он спешивался при занятии огневой позиции. Пищалями планомерно вооружались дети боярские «малых статей», чьё число резко увеличилось в последние годы Ливонской войны в связи с непрерывными разорительными боевыми действиями, опричниной и прочими бедствиями.

Перевод в «пешую службу с пищальми», смена вида оружия для «дальнего боя» в это время означали для служилых людей понижение местнического статуса, о чём свидетельствуют челобитные и «сказки» их потомков в XVII столетии. Так, брянчане, защищая честь своего города перед белевцами и болховичами, били челом в 1643 г.: «Да и по тому, Государь, Брянеск искони де перед теми городами отводная честь, как при Царе, Государе и великом князе Иване Васильевиче всеа Русии были в тех городех устроены самопольники, а в Брянску самопольников не было»². В конце века мещерские дворяне Любовниковы, выписывая для подачи в Разряд материалы о своей родословной, особенно отметили такие факты: «В десятне 113 году при царе Борисе под Кромами был в сотне Любовников, и в пищальниках и в станице не были … В десятне 114 году … служат полковую службу: 500 чет. 12 руб. Артемей Иванов сын Любовников; 400 чет. 10 руб. Степан Иванов сын Любовников; а в станице и в пищальниках Любовниковых в том году никого не было»³. В сознании потомков древнерусских дружинников перевод в пехоту непременно наносил урон и чести рода, и чести всего служилого «города».

Критерии оценки боеспособности и прочих служебных качеств служилого человека стали заметно ужесточаться между известными смотрами 1556 г.⁴ и 1577—1579 гг.⁵ Только к концу 1570-х гг. наметилась тенденция перевода разорённых детей боярских в низшую по местническому статусу и уровню поместно-денежного оклада службу — в «осадные дети боярские» для одних городов и в «пищальники» для других. Тем ценнее наблюдения, которые позволяет нам сделать Коломенская десятня 1577 г. в отношении совершенно иного вида оружия, как по местническому статусу его обладателей, так и по области применения, а именно — копья.

Но прежде чем перейти к анализу самого документа, необходимо сделать несколько предварительных замечаний о самом виде этого оружия, а также о мастерстве его владельцев. Во-первых, в десятнях, в том числе и Коломенской, у разных всадников упоминается два вида древкового оружия для конного боя — собственно «копьё» и «рогатина». Хорошее представление о рогатине дают источники польско-литовского происхождения, которые характеризуют комплекс вооружения белорусской шляхты, регулярных хорунг «пятигорцев» и «казаков» («панцирных»), а также литовских татар XVI—XVII вв. Рогатина обладала плоским, зачастую листовидным наконечником и относительно коротким древком в 4—5, 5 локтей длины (1,9 —2,6 м). Как правило её использовали самые бедные воины, не имевшие возможности приобрести сколь-нибудь качественную саблю; в бою и походе рогатина подвешивалась к правому боку всадника, так что могла даже волочится по земле, откуда и её название — «влочня». Набор вооружения, в состав которого входил кольчатый панцырь, саадак, сабля и рогатина, назывался в Литве и Польше «казацким» и был распространён, в частности, у посполитого рушения шляхтичей-белорусов (литовских русинов)⁶. Из состава этого комплекса можно сделать вывод, что наличие рогатины не лишало всадника возможности стрелять во время конного боя из лука, название же его «казацким» для середины XVI в. недвусмысленно подразумевает степное, татарское происхождение. И действительно, именно литовские татары сумели пронести и сохранить искусство применения своей рогатины или «джиды» до XVIII в., распространив его в Польше и Саксонии, а затем и по всей Европе в качестве уланского способа боя⁷. Как бы то ни было, вооружение конного бойца рогатиной в XVI столетии ни в коей мере не подразумевало его принадлежности к какой-то элитарной воинской корпорации.

Напротив, копьё с более длинным, чем у рогатины, древком, небольшим четырехгранным наконечником, зачастую снабжённым небольшим же «яблоком», считалось оружием более знатных ратников. Как известно, такие копья применялись не для таранного удара, а для фехтования и уколов в конной схватке. Уникальный документ — выписка из послужных списков полка кн. С.В. Прозоровского об участии Леонтия Плещеева, представителя старомосковской знати, в походе против шведско-новгородских войск в эпоху Смутного времени, в 1613 г., — содержит замечательные подробности традиционного русского «копейного боя». В сражениях и стычках под Тихвинским монастырём 20—28 августа Леонтий бился на вылазках в конном строю, причём «убил копьём» двух немцев и одного литвина: «Да под Тихвиною ж Левонтей Плещеев перед воеводы и перед полками с литовскими людми бился на поединках, и на тех поединках убил трех мужиков копьем». Факт проведения индивидуальных поединков на фоне противоборства тяжёлых осадных батарей и инженерной техники Леонтий счёл нужным подчеркнуть и сам, в челобитной о пожаловании за тихвинскую службу: «Был на государеве службе на Тихвине, и, будучи на Тихвине, Государю служил, с неметцкими людми перед воеводы и перед полками бился на поединках и ранен был многижда.»⁸. Документ неоспоримо свидетельствует о том, что навыки индивидуального копейного боя, которые позволяли их носителю и активно участвовать в атаках конных сотен, и побеждать литовских и «черкасских» удальцов в поединках-единоборствах, сохранялись в отдельных «боярских» родах Московской Руси вплоть до Смутного времени.

Статистический и текстовой анализ Коломенской десятни 1577 г. позволяет получить дополнительную информацию о круге бойцов, владевших в XVI в. навыками копейного боя. По тексту документа, вооружённые копьями бойцы сосредоточены в основном в начале списков детей боярских — это 17 человек дворового чина⁹ из 56 и 12 городовых из 140 человек¹⁰. Замечательно, что копьё практически полностью отсутствует у неопытных бойцов — «новиков» и тех, кто был вновь записан в «дальнюю полковую службу» из своеобразного резерва, плохо обеспеченных «осадных» детей боярских, всего около ста человек. Исключение составили двое новиков дворового чина, которые уже служили действительную полковую службу от двух до десяти лет, и один дворовый новик, который только раз успел побывать в «береговом полку»; впрочем, этот последний новобранец принадлежал к знатному коломенскому роду дворян Колтовских (номера записей в десятне 187, 190, 207).

Всё это — несомненное свидетельство строгости окладчиков, которые указывали копья лишь у признанных мастеров этого «боя». Кстати, подобным же образом при разборах 1638—1649 гг. «быти с саадаки» в «береговой службе» позволялось лишь тем дворянам, «которые владеют лучною стрелбою»¹¹.

В отличие от всадника с рогатиной, сын боярский должен был обязательно иметь в своей свите человека, которому мог доверить копьё на время своего участия в общей «травле» или лучном бою. О том, что «люди с копьём» Коломенской десятни, как правило, играли роль именно оруженосцев, недвусмысленно говорят описания такого типа: «Быти ему на службе на коне, в пансыре, в шеломе, в саадаке, в сабле, да два человека: один на мерине, в пансыре, в шапке железной, в саадаке, в сабле, с конем простым, а другой о двух меринех, с копьём»¹². В этом и других подобных случаях не имеющий доспеха или вооружения «человек с копьём» явно идёт в одном ряду с «человеком с конём простым», а то и совмещает функции первого и второго.

Дополнительными аргументами в пользу того, что под копьём в Десятне 1577 г. понималось оружие именно сына боярского, а не его холопа, служат следующие наблюдения:

1. Во всех описанных свитах копьём вооружён либо сам сын боярский, либо его человек или два—три, а не все они одновременно;
2. «Человек с копьём» зачастую не имеет доспеха, что снижает его способность к ближнему бою;
3. «Человек с копьём» — принадлежность свиты только знатного сына боярского, причём у представителей одного рода бывают варианты. Так, из Колтовских, Михаил Игнатьев сын и Михаил Иванов сын появились на смотре сами с копьями, а их братья и чей-то сын (Василий Игнатьев, Пётр Иванов и Семён Михайлов) передали свои копья людям (номера записей 1, 16, 20, 25, 207), то же самое и у братьев Гориных (номера 2, 7).

Подобные оруженосцы известны ещё по данным Серпуховского смотра 1556 г., где Н.Т. Зачесломский имел среди своих людей человека «с его аргамаком и с копьем и з доспехом», а Г.С. Цыплятев — «(ч) в тегиляе, в шапке медяной, с конем простым да с копьем»¹³. Понятно, что основная масса городовых детей боярских рассматривала своих слуг только в качестве кошевых холопов, в лучшем случае «людей с конем простым», и не могла позволить себе роскоши дополнительного копьеносца — что и накладывало дополнительные ограничения на количество реально признанных окладчиками копейщиков. Через два года из ста детей боярских г. Ряжска, выбранных «в Государев немецкий поход», копья не было уже ни у одного бойца, ведь большинство ряшан вообще не имело ни доспехов, ни холопов, даже кошевых

 — «на мерине с вьюком», — представляя собой лёгких лучных стрельцов, выступавших в поход «одвуконь» ¹⁴.

Повышенная строгость оценки копейщиков в этих двух известных случаях особенно примечательна ввиду направления указанных «городов» против западного противника. Русские всадники подчёркнуто рассматриваются как бойцы, способные прежде всего к дальним переходам и массированному «лучному бою». Владение копьём оставалось дополнительным элементом единого, усвоенного ещё в XV столетии образа боя московских всадников, и каких-то оснований для создания особых «копейных» подразделений не существовало. Собственно, подобным же образом в польско-литовских войсках шляхтичи снаряжались в конную службу не по родам оружия, как на Западе, а по способу боя, перенятому у разных народов («по-гусарски», «по-пятигорски», «по-казацки»). По-видимому, сделанные нами наблюдения могут представлять интерес и для изучения военного дела восточноевропейского и центральноазиатского средневековья в целом.

После Смутного времени русская знать полностью отказывается от копья и начинает выделяться из массы обедневших помещиков наиболее полным комплексом огнестрельного оружия, представляя на смотрах, помимо карабина, еще пару колесцовых или кремневых «пистолей». Это говорит о новой технике ближнего боя, когда помимо традиционной сабельной рубки дворяне начинают широко прибегать к стрельбе в упор из седельных пистолетов. Сменив комплекс вооружения «ближнего боя», отборные дворянские части не утратили своей былой боеспособности.

---

1 Курбатов О.А. «Оружность» русской конницы. 1630-е — начало 1650-х гг. // Цейхгауз: Российский военно-исторический журнал. — 2006. — № 23. — С. 2—4.

2 Новосельский А.А. Город как военно-служилая и как сословная организация провинциального дворянства в XVII в. // Новосельский А.А. Исследования по истории эпохи феодализма. — М., 1994. — С. 191.

3 Лихачев Н. Любовниковы // Известия русского генеалогического общества. — СПб., 1909. — Вып. 3. — С. 215.

4 Антонов А.В. «Боярская книга» 1556/57 года // Русский дипломатарий. — М., 2004. — Вып. 10. — С. 80 —118; Каширская десятня 1556 г. // Шапошников Н.В. «Heraldica». Исторический сборник. — СПб., 1900. — Т. 1. Отдел 4. — С. 28—44.

5 Десятни XVI века. № 1. Коломна (1577 г.) // Описание документов и бумаг, хранящихся в Московском архиве Министерства юстиции. — М., 1891. — Кн. 8. Отдел III. — С. 1—41; Десятни XVI века. № 7. Ряжск (1579 г.) // Там же. — С. 219—251.

6 Plewczynski M. Rusini litewscy w armii koronnej w latach 1501—1569 // Przegl^d wshodni. — 1994. — T. III. Z. 3 (11). — S. 374—377.

7 Подробнее см.: Wielhorski J. Lanca // http : //www.napoleon.org.pl/taktyka/lanca. php

8 Российский государственный архив древних актов. Ф. 210. Столбцы Поместного стола. № 1. Л. 268—270. См. также: Курбатов О.А. Тихвинское осадное сидение 1613 года. — М., 2006; Лукичев М.П. Документы о национально-освободительной борьбе в России в 1612—1613 гг. // Лукичев М.П. Боярские книги XVII века: Труды по истории и источниковедению. — М., 2004. — С. 213.

9 В числе дворовых детей боярских посчитаны служилые новики «дворового чина», то есть ещё невёрстанные дворяне, уже побывавшие на службе в полках.

10 Номера записей: 1, 2, 5—7, 10, 11, 16, 20, 21, 23—26, 46—49, 51, 52, 60, 74, 75, 79, 81, 82, 187, 190, 207.

11 Курбатов О. А. «Оружность» русской конницы. 1630-е — начало 1650-х гг.; Записные книги Московского стола (1636—1663 гг.) // Русская историческая библиотека. — СПб., 1888. — Т. 10. — С. 437.

12 Десятни XVI века. № 1. Коломна (1577 г.). — С. 28, 29. Речь идёт о служилых дворовых новиках К.М. Беклемишеве (номер записи 187) и А.И. Дубенском (номер записи 190).

13 Антонов А.В. «Боярская книга» 1556/57 года // Русский дипломатарий. — М., 2004. — Вып. 10. — С. 86, 100.

14 Десятни XVI века. № 7. Ряжск (1579 г.). — С. 219—233.