Автор: Борисов Виктор Евгеньевич
Журнал: Новый исторический вестник. 2013

Понимание социальной истории допетровской России невозможно без изучения категорий населения, плативших не тягло, а особые облегченные подати (гулящие люди, бобыли, захребетники, соседи, подсоседники, промышленные люди). Во-первых, они часто составляли значительную долю населения той или иной территории1, что ставит задачу определения их правового статуса и образа жизни (в это отношении значительный материал был накоплен еще дореволюционной историографией2, но для отдельных местностей часто все равно требуется специальный анализ3). Во-вторых, изучение нетяглых слоев населения много дает для понимания причин имущественной и социальной дифференциации, зарождения и развития промышленных предприятий (эти аспекты наиболее активно разрабатывались в советской историографии). При этом как образ жизни, так и сами обозначения выбывших из тяглой общины людей весьма разнообразны и тесно связаны с особенностями региона, что делает целесообразным продолжение локальных исследований об этой группе населения4.

В настоящей статье рассматриваются состав и положение различных категорий нетяглого населения в Ирбитской слободе Верхотурского уезда. Проведенное исследование позволяет дополнить и уточнить выводы о «гулящих» и «промышленных» людях Западной Сибири в XVII в., сделанные их наиболее видным исследователем – А.А. Преображенским. В его важной монографии на богатом документальном материале доказывался тезис о том, что на протяжении всего XVII в. многочисленные «гуляки» составляли значительный контингент наемных рабочих в сельском хозяйстве. Тем самым подчеркивался товарный характер последнего5. Однако систематическое изучение сведений, относящихся к одной местности, позволяет поставить под сомнение этот вывод ученого.

Гулящие люди

Согласно аргументированному мнению А.А. Преображенского, «гулящими людьми» в Зауралье назывались выбывшие из тягла или не несущие его крестьянские и посадские дети, не привязанные к определенной общине. Чаще всего они кормились наемным трудом, но могли иметь и небольшую пашню, заниматься ремеслом и приторговывать. С них взимался небольшой денежный оброк, чаще всего 25 коп., и «явчая головщина» 3 коп. При этом их могли привлечь к общественным работам. Близкой категорией были промышленные люди, платившие более высокий, как правило удвоенный, денежный оброк. Их занятия в большей степени были связаны с разнообразными промыслами (пушным, «кречатьим», ремесленным) и торговлей. Часто статус гулящего был лишь переходным: оторвавшись от первоначального социального окружения, человек «верстался» в более стабильный «чин» в другом месте. Однако имелись прецеденты, когда представители этой социальной группы сохраняли свой статус в течение длительного времени, нередко ведя при этом оседлый образ жизни6.

Ирбитские источники фиксируют «гулящих людей», по крайней мере, с октября 1641 г.7 Документов их систематического учета пока не выявлено, но из частых упоминаний в судебных делах 1640-х гг.8 можно сделать заключение об их многочисленности. Если предположить, что из 68,35 р. таможенных пошлин, собранных в 1645 г.9, хотя бы 20 р. пришлось на сборы с гулящих (другие статьи – пошлины с продаж и обменов), то их было около 80 человек. Если предположить, что оброки составили 35 р. (чуть больше половины), то расчетная численность увеличится примерно до 140 человек. В других слободах количество гулящих на раннем этапе освоения также было велико. Так, в 1623 г. в Невьянской слободе были собраны оброки со 128 промышленных людей и 585 гулящих ярыжек10.

В росписи гулящих, составленной 23 ноября 1654 г. в связи с распоряжением верхотурского воеводы о привлечении гулящих зауральских слобод к работам по выплавке пробных образцов медной руды, в Арамашевской слободе значатся 35 человек11. Из них 12 записано под заголовком «Роспись гулящим людем, кои обьявились к записке…», остальные под записью: «Да строшных ярыжек сыскано, кои живут в строках в Ырбитцкой слободе по записям у детей боярских у Василя Муравьева и у Андрея Бернатцкова и у ирбитцких крестьян и всяких людей». То есть большинство (23 человека) работало «в строках» (вероятно, годовых), что говорит об их стесненном положении. Наиболее привлекателен был найм в «делавую пору», когда цена рабочих рук была высока. Найм же на работу осенью, когда потребность крестьянина в рабочих руках была гораздо меньше, обычно был невыгоден гулящему, и он шел на это, когда иного выбора не было12.

В переписи 1659 г. по крестьянским дворам значится 20 гулящих13. По-видимому, ее данные (а также переписи 1666 г.) в этом отношении неполны. Во всяком случае, таможенные книги за близкие годы перечисляют большее количество гулящих.

В 1661/62 гг. на таможне были взяты оброки с 47 человек14, причем среди них было 5 человек, значившихся в росписи 1654 г., но отсутствующих в переписи 1659 г. (Иван Самойлов, Иван Тимофеев, Петр Федоров. Спиридон Федосеев, Федор Арсенев). В 1663/64 г. число гулящих было заметно меньше (33 человека)15, что, видимо, объясняется последствиями Башкирского восстания (1662 – 1664 гг.). В последующие годы количество гулящих, плативших в таможне оброки, так и не вышло на уровень, который был до восстания. Перепись 1666 г. фиксирует одного бобыля и 27 гулящих людей во дворах у крестьян16. В 1674/75 г. вновь через таможню прошло 45 человек17. О том, что оброки, как правило, брались по месту жительства, говорит тот факт, что в ходе упомянутых выше переписей гулящих по слободам в 1654 г. тагильский приказчик писал, что составил роспись «с таможенных переписных книг, хто имянем гулящие люди и у кого живут»18. О том же свидетельствует единичность записей в таможенных книгах, что «явчая головщина» взята в одном месте, а оброк – в другом. Если бы практика выплаты оброка в одном месте с последующим переходом в другое место была распространена, таких записей было бы гораздо больше.

В крестоприводной книге 1682 г. значатся лишь 12 ирбитских гулящих19. Списков за 1690-е гг. выявить не удалось: в делопроизводстве представители рассматриваемой категории упоминаются нечасто20.

Данные судебных дел подтверждают представление о том, что большинство гулящих людей работали батраками в крестьянских хозяйствах. Лишь некоторые из них выступали скорее как ремесленники. Например, в одном из судебных дел речь шла о недоделке избы гулящим Сидором Васильевым Плотником, за что крестьянин Андрей Анофреев требовал вернуть ему 1,5 р. платы. Истец утверждал, что плотник жил у него год вместе с учеником, а в числе свидетелей указывал на другого плотника из гулящих. Сидор отвел его на том основании, что у него с указанным человеком «для плотнишново вопчево дела ропот и недружба». В том же деле упоминается швец Григорий Стук21. Еще один плотник – Микифор Кудря – стал героем разбирательства в 1681 г., заявив, что знает убийцу крестьянина Григория Мордяного22.

Сведения о доходах гулящих, к сожалению, носят отрывочный характер. Единственным исключением являются книги сбора пошлин с наемных ярыжек города Верхотурья, Тагильской и Невьянской слобод за 1624-1625 гг., обработанные А.А. Преображенским23. Они показывают, что в этот период гулящие в слободах Зауралья имели очень внушительную численность. В тех случаях, когда сохранность книг полная, речь идет о количестве ярыжек от 142 до 281, то есть их было гораздо больше, чем крестьян. По переписи 1624 г., в Тагильской слободе было 65 крестьянских дворов, в Невьянской – 6624. В основном речь шла о летнем найме. Уровень оплаты колебался от 2 до 10 р., но чаще всего плата составляла от 3 до 5 р. Любопытно, что в 1625 г. найм работника стоил ощутимо дешевле (чем в предыдущем год): средняя цена упала с 4,68 р. до 4 р. ²⁵

 

В трех случаях из четырех, когда есть данные обо всем имуществе или, по крайней мере, значительной ее части, речь идет об одежде и 4-10 руб. денег. Единственная полностью известная наемная плата (4,9 руб.) находится у верхней границы диапазона наиболее частых выплат в 1624-1625 гг. Представляется, что условия жизни гулящих в Ирбитской слободе в 1640-1650-е гг., в целом, были близки условиям в Тагильской и Невьянской слободах в 1620-х гг.

Юридический статус гулящих (если считать его показателем величину штрафа за бесчестье) соответствовал крестьянскому. Соборное уложение 1649 г. для обеих категорий предусматривало 1 руб. штрафа за оскорбление, для крестьян также были отдельно прописаны случаи сильных побоев (штраф 2 руб.) и побоев, повлекших переломы (штраф 5 руб.)26. Судебная практика демонстрирует, что указанный принцип действовал и в отношении гулящих. Как следует из дела о бесчестье Ивана Лукина, жаловавшегося на сильные побои и ограбление, его честь оценили именно в 2 руб.27. Материалы тех же судебных дел показывают, что как крестьяне, так и гулящие люди принимали совместное участие в застольях, что также предполагает примерную социальную близость.

Так, в январе 1642 г. уже упомянутый гулящий Иван Лукин жаловался на то, что был избит крестьянами Минеем и Алексеем Марковыми (Мартемьяновыми), гулящим Григорием Васильевым и Павлом Фоминым Вологжанами, когда Василий пришел к живущему у Мартемьяновых крестьянину Ивану Козьмину Бутаку пить пиво. В подтверждение своих слов истец «слался извиноватых» в повальный обыск всех крестьян, их жен и детей Кокшаровой заимки. Ответчики согласились принять результаты «повального обыска» «опр(ич) (Ива)шковых хлебоетцов и роду и пле(мени). А хлебоеде(ц) и род и племя ево, Ивашо(ковы) ирбитцкие крестьяне Менши(чко) …нов – ему, Ивашку, названой отец; Меншичкова де жена ему, Ивашку (наз)ваная мат да Суморочко де В(ику)лов да брат ево, Суморочков, Петр(ушка) те де ему братя <нрзб> и дети ево – Ивашковы хлебоетцы»28. Идентифицировать названного отца Меньшого, к сожалению, не удалось, но в судном деле он назван крестьянином, в том же качестве он упоминается в другом судебном разбирательстве, имевшем место год спустя29. В отношении же названного брата, Суморока Викулова, достоверно известно, что он был «поверстан» в ирбитские крестьяне в 1639/40 г.30 на четверть десятины государевой пашни. Таким образом, у одного из ирбитских гулящих были среди крестьян названные отец, мать и братья.

Фигурирующий в другом судном деле (1642-1643 гг.) Алексей Бортников, зять Ивана Подкорытова, как следует из отписки 1644 г., также был гулящим человеком31. Наличие же или отсутствие смешанных браков является одним из наиболее надежных показателей наличия или отсутствия межгрупповых перегородок.

Крестьянин Гурий Возников как на свидетелей, видевших, как его на «пиру» в октябре 1648 г. у Первого Бороды бил Еремей Подкорытов, ссылался на других бывших там же гулящих Терентия Аркопова, Петра Носова и Матвея Иванова32.

В 1640-е гг. социальной близости гулящих с крестьянами должно было способствовать еще и то, что крестьяне и беломестные казаки сами только что были в положении гулящих людей, а те, в свою очередь, тоже в любой момент могли стать крестьянами или служилыми по прибору.

Впрочем, свидетельства о совместных застольях известны и в более позднее время. Так, среди свидетелей того, что на супрядке (посиделках) у ирбитского крестьянина Ивана Степанова били и грабили детей белослудской крестьянки Федотьи Васильевой последняя назвала гулящих людей Елфима и Филиппа Архиповых33. В феврале 1680 г. по извету попа Елисея Захарова в произнесении монастырским закладчиком Дмитрием Овдокимовым «государева проговоренного слова» в доме кузнеца Ивана Затыкина на Верхотурье были высланы свидетели: два крестьянина и гулящий человек34. Обстоятельства произнесения в документе не указаны, но наиболее частой обстановкой для возникновения таких дел являлись именно «пиры».

Итак, по крайней мере, на начальном этапе существования слободы у представителей гулящих имелись возможности довольно высокого заработка, и их социальный статус не был явным образом принижен.

Тем не менее, ряд факторов подталкивал гулящих к дальнейшим миграциям или переходу в другие социально-статусные группы: во-первых, гулящий вынужден был постоянно переходить со двора на двор, нередко хозяева проявляли грубость или отказывались от выполнения своих обязательств35; во-вторых, гулящие и сами не отличались безупречным поведением36, и вряд ли будет преувеличением утверждать, что большое количество одиноких мужчин заметно усиливало напряжение в социуме. Примечательно, что количество сборов с судных дел стало падать практически одновременно с резким снижением таможенных пошлин, которое не могло обойтись без уменьшения количества прошедших через таможню гулящих людей. Пошлины с судных дел были следующими: 1644 г. – 7,2 руб., 1645 г. – 11,37 руб., 1648 г. – 7,63 руб., 1649 г. – 4,6 руб. Таможенные сборы: 1644 г. – 55,765 руб., 1645 г. – 68,375 руб., 1648 г. -5,85 руб., 1649 г.- 26,2 руб. 37. А случай, когда драка между крестьянами и гулящими была принята за набег калмыков на Арамашевскую слободу38, говорит о том, что дело могло доходить и до значительных форм межгрупповой враждебности.

В дальнейшем крестьянские семьи становились более крепкими и могли выполнять больше работ, в результате спрос на стороннюю рабочую силу постепенно сокращался. Одновременно у некоторых гулящих возникало желание обзавестись семьей. Поэтому постоянная группа ярыжек в слободе не складывалась: они, как правило, уходили в другие места или, реже, женились, обзаводились собственным хозяйством и переходили в одну из более стабильных статусных групп.

Для периода 1650-1680 гг. данные о материальной обеспеченности гулящих практически отсутствуют, зато источники позволяют сделать

некоторые выводы о степени устойчивости состава и социальной мобильности гулящих. Ниже будут без дополнительных ссылок использоваться данные из росписи гулящих 1654 г.39 и таможенных книг 1661/62 г.40, 1664/65 г.41, 1674/75 г.42 (Поскольку списки гулящих из этих источников невелики по объему, точные ссылки на номера листов, на которых значатся те или иные упоминаемые люди, даваться не будут. Такие ссылки будут делаться лишь при использовании данных переписей 1659 и 1666 гг., в которых поиск упоминаемых людей без указания номера листа был бы действительно проблематичен).

Из 35 гулящих, значащихся в росписи 1654 г., 7 платили оброки и в первом полугодии 1661/62 г., при этом только двое из них (Микита Тимофеев Телятник, Богдан Семенов) отмечены в переписи 1659 г.43, что, как указывалось выше, служит свидетельством неполноты данных о гулящих в этом источнике. Еще 1 человек (Исак Прокопев) зафиксирован в переписи 1659 г.44, но не встречается в более поздних записях. Наконец, двоих гулящих удалось обнаружить среди крестьян: одного (Малафея Васильева) – в переписи 1659 г.45, а другого (Самойла Ильина) – в переписи 1666 г., хотя упоминаний о нем между 1654 и 1666 гг. не обнаружено46. Наконец, имя еще одного человека (Евдокима Никитина) находим в переписи 1666 г. среди беломестных казаков с указанием, что он «верстан» в 1654/55 г.47. Таким образом, по далеко не полному подсчету, почти треть гулящих людей, зафиксированных в 1654 г., встречается в слободе не менее чем через 5 лет после первого упоминания. Однако лишь небольшая их доля (8 %) перешла в другие категории населения.

Из 20 гулящих, указанных в переписи 1659 г., 3 человека обнаруживаются в таможенной книге 1664/65 г., 1 (Михаил Деев) – в переписи 1666 г.48; 3 не прослеживаются в таможенных книгах, но к 1666 г. «поверстались» в крестьяне. Роман Фотеев, Герасим Фотеев отмечены как новоприборные крестьяне, жили на подворье Афонасия Буланова49, Алексей Ульянов – подрядчик у Ивана Алябыша, на которого работал и в 1659 г.50 Один гулящий (Богдан Семенов) был зафиксирован таможенной книгой 1661/62 г., а позднее не упоминается. Таким образом, в данном случае даже несколько более трети гулящих (8 человек из 20) фиксируется на Ирбите через 6 лет, но лишь 15% (3 человека) от общего числа известных в 1659 г гулящих перешли в другие социальные группы.

Из 44 гулящих, заплативших оброки в 1661/62 г., 6 значатся в таможенной книге 1664/65 г. и в переписи 1666 г.51 Из них 1 (Яков Самойлов) к 1666 г. поверстался в крестьяне52, еще 1 человек (Евдоким Иванов) из списка 1661/62 г. не упоминается среди гулящих, но в 1666 г. значится среди крестьян53. Таким образом, через 3-4 года в источниках удается обнаружить лишь 10 из 44 человек (22,7 %), а в другие группы перешли только 2 человека (4,5 %).

Отдельно следует указать, что практически в каждом из перечисленных выше случаев встречаются люди, имена которых зафиксированы в двух «крайних» для данного отрезка времени источниках, но не значатся в промежуточных. Например, Ларион Самойлов отмечен в таможенной книге 1661/62 г. и в переписи 1666 г., но его нет в таможенной книге 1664/65 г.; Михаил Деев известен по переписям в 1659 и 1666 гг., но не указан ни в одной из приходящихся на этот промежуток таможенных книг; Василий Гаврилов есть в переписи 1659 г. и в таможенной книге 1661/62 г., но его имени нет в таможенной книге 1664/65 г. и переписи 1666 г. Такого рода случаи свидетельствуют, что гулящие могли «кочевать» между слободами, периодически возвращаясь в одно и то же место.

Пересечений между гулящими, значащимися в переписи 1666 г. и таможенной книге 1674 г., выявить и вовсе не удалось. Лишь один гулящий из 44, отмеченных в 1674 г., идентифицируется в переписи 1680 г., еще один – в крестоприводной книге 1682 г.

Приведенные данные, с одной стороны, подтверждают вывод А.А. Преображенского о формировании в слободах устойчивых контингентов гулящих людей54, с другой – заставляют сделать существенные оговорки. Во-первых, эти группы были немногочисленны и составляли меньшую часть всех гулящих, находящихся в слободе в каждый отдельно взятый момент. Во-вторых, и эти «местные» гулящие отлучались, так что полностью оседлый образ жизни (примеры которого приводит А.А. Преображенский55) для гулящих был сравнительно редок.

Социальная мобильность представителей рассматриваемой группы, напротив, была весьма невысокой. Переход из гулящих в иные социальные группы после периода первоначального освоения территории происходил сравнительно редко. Это в целом подтверждает утверждение о том, что «далеко не все гулящие люди оседают на пашню в западносибирских уездах»56, и ставит вопрос о продолжении специального изучения жизни рассматриваемой группы населения за Уралом и ее места в структуре общества на колонизуемом пространстве.

В частности, целесообразным представляется изучение биографий гулящих, что может стать сюжетом для отдельного (и чрезвычайно трудоемкого) исследования. Здесь же приедем лишь некоторые данные, которые удалось получить о биографиях отдельных гулящих людей, все-таки осевших на Ирбите.

Микита Тимофеев Телятник провел на Ирбите больше 10 лет: он значится во всех имеющихся списках с 1654 по 1666 гг. (других сведений на данный момент о нем выявить не удалось).

Евдоким Никифоров (Овдоким Микифоров), если верить его собственным показаниям, полученным во время переписи 1680 г., был сыном промышленного человека. Он пришел в Сибирь в 1653/54 г. и поселился на Ирбите57. Если так, то к моменту попадания в роспись гулящих (ноябрь 1654 г.) он прожил здесь не более года. Уже в 1655 г., как следует из переписи 1666 г., он перешел в беломестные казаки58. Этому событию способствовало два обстоятельства: во-первых, к тому времени для беломестных служилых уже были учреждены денежное и соляное жалованье, что для Евдокима, который и в переписи 1666 г. значился бездетным, наверняка было важно. Во-вторых, в 1652 г. среди беломестных казаков была проведена «чистка»: все, кто «поверстался» из крестьян, были возвращены в прежнее состояние59. В переписи 1666 г. даже указан человек, чей оклад получил Евдоким, – Иван Тимофеев. К 1680 г. Евдокиму удается обзавестись семьей и пашней: с ним во дворе жили сыновья Иван (20 лет) и Алексей (16 лет), а размер запашки составлял 3 дес. в поле60. Данные о возрасте сыновей противоречат утверждению переписи 1666 г. «а детей у него нет» (видимо, он предпочел скрыть их от переписи).

О Евдокиме известно и то, что 4 октября 1664 г. он продал ирбитскому крестьянину Афонасию Григореву мерина за 3 рубля61. В марте 1673 г. на Евдокима жаловался беломестный казак Михаил Емельянов, обвинявший его в том, что он бил жену Михаила в доме у попа Елисея Захарова и выбил у нее из рук ребенка, который мог умереть от падения. Евдоким утверждал, что Овдотья сама на него накинулась и стала бить по щекам. Он лишь отпихнул ее, «а робенка де с рук она уронила сама»62. Чем закончилось разбирательство, к сожалению, не известно. В июне 1681 г. Евдоким Никифоров участвовал в коллективных челобитных на ирбитского затинщика Афанасия Чермного (нападение с ножом, угрозы поджога)63. В 1682 г. он приносил присягу царю Федору Алексеевичу64, но после 1682 г. сведения о нем обрываются. Трудно сказать, что произошло потом. Так или иначе, попавший в поле нашего зрения более чем 25-летний период жизни Евдокима Никифорова можно признать успешным. Ему, как и его отцу, удалось избежать тягла, создать семью и, по крайней мере, к зрелому возрасту достигнуть определенного благосостояния.

По-видимому, менее удачно сложилась судьба Романа и Герасима Фотеевых («прозвище Голко»). Впервые их имена отмечены в переписи 1659 г. у крестьянина Матвея Пурегова65. В таможенной книге 1661/62 г. значится только Роман Фотеев (с пометой «верхотурец»). А в переписи 1666 г. «Ромашка да Гераско Фотеевы дети Пинежаня» записаны среди крестьян, призванных на льготу. Своего двора у них еще не было – жили у Афонасия Буланова66. Некоторые сомнения в тождестве перечисленных людей, связанные с различием географических характеристик (верхотурец – пинежаня), следует отвергнуть, во-первых, из-за крайней маловероятности случайного появления другой пары братьев, у каждого из которых достаточно редкое сочетание имени и отчества, а во-вторых, в связи с данными переписи 1680 г., о которых будет сказано ниже. Итак, братья поверстались в крестьяне. В именной книге 1674 г. их по каким-то причинам обнаружить не удалось, но, скорее всего, их тяглый жеребей был небольшим. Сколько-нибудь заметного их участия в мирском самоуправлении не замечено: они ни разу не упомянуты в ирбитских выборах 1666-1670 гг.67, не обнаружено и упоминаний о них в числе «выборных» и позднее. Тем не менее, их имена («Гераско Фотеев, Ромашка Голко») идут рядом в «сыскных речах» ирбитских крестьян о том, занимался ли поп Елисей Захаров винным курением (сентябрь 1672 г.)68.

В переписи 1680 г. братья записаны отдельно. Герасим Фотеев жил в Буланове деревне (то есть в той же деревне, где Афонасий Буланов, у которого он жил в 1666 г.). Местом своего рождения он назвал Верхотурье. У него было 3 малолетних (7, 6 и 2 года) сына, чуть более 4 дес. пашни в поле и на 200 копен покосов. Исходный оброк составлял 5,5 четв. ржи, 6,5 четв. овса. Доверстка составила 1 четверть ржи и овса (хотя по самым скромным нормативам должна была быть не менее полутора)69. Роман жил в деревне Фоминой. По его утверждению, он родился в Тагильской слободе (это новая нестыковка, но количество совпадений по другим параметрам таково, что и она не дает оснований усомниться в том, что Роман и Герасим Фотеев в переписях 1659, 1666 и 1680 гг. – одни и те же лица). Сыновей у Романа не было. Пашня составляла 2 дес. в поле, что, по мнению переписчиков, соответствовало выплачиваемому оброку – 3,75 четв. ржи, 4,6875 четв. овса. Покосов было на 195 копен70. По хозяйственным характеристикам Герасима можно было бы назвать зажиточным, а Романа середняком, однако без взрослых сыновей эти успехи были весьма зыбкими.

В 1698 г. в связи с челобитной, поданной Дементием Ваганом в Сибирский приказ, в Ирбитской слободе производился сыск о том, насколько «изгони» приказчиков становятся причинами крестьянских побегов. В ходе этого сыска выяснилось: «А Ирбитской де оброчной крестьянин деревни Булановской жител Герасимко Фотеев умре во 190-м году при сидении прикащика Василья Протопопова. А оброчного де хлеба платил он, Г ара-симко, чет без малого четверика ржи, чет с четвериком и полпол четверика овса. А пашенными землями и сенными покосы и двором владеет брат ево Ромашка Фотиев з 205 году по подписной челобитной прикащика Ильи Ярцова. А с тех пашенных земел и сенных покосов платит он, Ромашка, в казну великого государя по десяти денег на год»71.

Таким образом, благополучие Герасима Фотеева оборвалось уже через 2 года после переписи, причем названная крестьянами величина выплачиваемого им оброка была в 4 раза меньше той, которая была указана в 1680 г. То ли смерти предшествовала длительная болезнь, и Герасим успел передать кому-то большую часть тягла, то ли данные переписи 1680 г. по каким-то причинам были сильно завышены.

О том, что произошло с хозяйством Романа, судить трудно. Вероятно, он забрал к себе детей брата. Через 15 лет, когда он взял в оброк его земли, пасынки уже должны были стать полноценными работниками, следовательно, жизнь могла наладиться. Однако чрезвычайно низкая величина оброка (всего 5 коп.) дает основание сомневаться в хозяйственных успехах Романа, которому к тому времени должно было быть около 70 лет.

Бобыли (промышленные люди)

С 1680 г. в Ирбитской слободе в заметном количестве стали фиксироваться бобыли (промышленные люди). Люди, записанные в эти категории (которые были практически синонимичными), отличались своим образом жизни от обычных гулящих людей. Они дольше оставались в слободе, большее их число вело самостоятельное хозяйство, они имели семьи и даже некоторое подобие общинной организации. Кроме того, значительная их часть состояла не из мигрантов со стороны, а из местных жителей.

В переписи 1680 г. значится: «Бобыли, живут своими дворами, промышляют всякими промыслы. И с нынешнего со 188-го года велено им платить денежной оброк». Таковых было 8 дворов, хозяин одного из которых назван захребетником. Трое, если верить их сказкам, проживали в слободе уже достаточно долго – один с 1672/73 г., двое – с 1674/75 г. Двое бобылей сказались уроженцами Ирбитской слободы, двое назвались выходцами из Устюжского и Важского уездов, по одному – из Сургута и Соликамского уезда72.

Как и в Поморье XVII в.73, под бобылями подразумевались, в первую очередь, люди неземледельческих занятий («промышляют всякими промыслы»), в том же значении в Сибири был распространен термин «промышленные люди». В крестоприводной книге 1682 г. отмечено 8 промышленных людей, 7 из которых идентичны прежним бобылям, и 8 человек «жилецких людей» (включая троих сыновей)74. В денежной книге за 1689 г. записано 7 промышленных людей, 1 бобыль, 1 захребетник и 2 человека без указания статуса. В «росписи оброков» за 1695 г. в рубрике «с промышленных оброку» значилась 21 оброчная статья, причем в 3 случаях на один оброк приходилось 2 брата75. В 1699 г. в аналогичном документе было записано уже 37 оброчных статей, которые выплачивал в общей сложности 41 человек76.

Как уже упоминалось, в списке 1682 г. только 2 бобыля (Томила Васильев (устюжанин) и Иван Евсеев идентифицируются среди 44 гулящих, значащихся в таможенной книге 1674 г.77 Столь слабое пересечение списков является первым аргументом в пользу того, что гулящие и бобыли (промышленные люди) были разными социальными категориями. Группа гулящих была лишь одним из источников появления промышленных людей.

Другим источником было местное нетяглое население. Один из двух бобылей, назвавших Ирбит своей родиной, был Меркурий Захаров – брат местного священника Елисея Захарова78, рукоположенного не позднее августа 1663 г., когда он подписал мирской приговор79. Вторым был захребетник Василий Григорьев Плеханов – отставной беломестный казак, поверставшийся из гулящих весной 1661 г. и ушедший в отставку в 1672 г. в связи со старостью и слабым зрением80. В дальнейшем Василий Плеханов в качестве промышленного человека упоминается в таможенной книге 1674 г., и в качестве захребетника Василий Григорьев фиксируется в документах 1680-х. В 1690-х гг. имя Василия Плеханова встречается среди бобылей, давших показания по делу о злоупотреблениях ирбитских приказчиков (1698 г.) и в числе плательщиков оброков с мельниц (1699 г.)81.

Еще одним отличием промышленных людей (бобылей) от гулящих является значительная устойчивость их состава. Из 8 бобылей, записанных в 1680 г., 6 – уже в качестве промышленных людей – продолжали платить оброк в 1689 г.82 Из 11 человек, записанных в денежной книге 1689 г., в 1699 г. семеро идентифицируются надежно, и еще один – предположительно83 .

Устойчивость рассматриваемой группы демонстрирует также то обстоятельство, что в ходе сыска 1698 г. о злоупотреблениях ирбитских приказчиков перечень представителей данной группы (названной на этот раз бобылями) начинался с имени десятника Данилы Филиппова84. То есть, по крайне мере, формально у бобылей уже существовала общинная организация.

Увеличение количества промышленных людей, «на ком имяны на ирбитцких всяких чинов людех всяких оброчных денег на нынешней на 208-й год взять», в росписи 1699 г. до 41 человека85 во многом связано с активизацией в 1690-е гг. сдачи на оброк земель беглых крестьян. Все, кто арендовал эти земли, попадали в раздел «С промышленных оброку» на том, видимо, основании, что они тоже платили денежную ренту. Об этом говорит сопоставление с «росписью ирбитцким крестьяном, хто живут на денежном оброке», посланной с Ирбита 7 июня 1698 г. и содержащей 17 оброчных статей86. Вопрос о том, сколько среди таких «промышленных людей» было крестьян, сохранявших и обычные тяглые участки на хлебном оброке, остается открытым. Однако в любом случае они продолжали считаться крестьянами: после каждой записи о тех или иных отданных в оброк землях следует указание: «А с Ырбитцкими крестьяны всякие поборы платит, изделья и поделки делает».

Вполне возможно, далеко не все «промышленные люди» являлись профессиональными торговцами или ремесленниками. Для кого-то занятия «промыслом» могли быть временными или сочетаться с работой по найму. Однако то, что в рамках этой категории на Ирбите стала формироваться группа профессиональных ремесленников и торговцев, вряд ли подлежит сомнению. Среди промышленных людей двое имели «говорящие» прозвища: Иван Красильник и Федор Яковлев Портняжка. Оба (наряду с другими промышленными людьми, значащимися в переписи 1680 г., – Меркурием Захаровым, Григорием Капиярносом и, возможно, Микифором Логиновым) прочно осели на Ирбите и значились среди промышленных людей, плативших оброк в 1699 г.87

Материалы выявленного и описанного Е.В. Вершининым судебного дела88, связанного с ограблением в ноябре 1684 г. Мартына Власова Пасынка (он вез также товары Сидора Красильникова, сына Ивана Красильника), подтверждают, что Иван Красильник занимался ремеслом (покраской тканей), и показывают, что его семья вела также довольно внушительные торговые операции. В коробье и мешке, принадлежавших Сидору, было «десят зенденей, три фунта шолку всяких розных цветов, восм колцов китайские (четыре колца, темно-лазоревой четыре колца, темно-вишневой), три колца пестрой китайки, шест платов синих, шесть кушаков (три красно-пестрые, три пестрые), пятнатцат аршин китайки белые, два колца бязи по четырнатцат аршин конец, выбойки пятнатцат аршин, да ровдуга остятцкое дело, двое рукавицы волит[м?]ные, шитые, цевка золота на дошечке, сломана, двенатцат портищь пуговиц белых каменных, десят портищ синих каменных на оловяных спенках, две бумажки игол да мыла очного на пят алтын, фунт давески. Да тут же в коробе было пят рублев денег. И на тот товар тут же в коробье была и выпись»89. По горячим следам удалось задержать одного из грабителей. Ими оказались жившие недалеко от слободы туринские ямщики братья Косаревы. Оставшиеся на свободе братья обещали вернуть награбленное. Однако обещание сдержали не в полной мере: возвращенных товаров было гораздо меньше, чем украденных. Василий Косарев, впрочем, это отрицал и просил обыскать пострадавших (якобы, они свои товары утаили дома)90. Досмотр, однако, выявил лишь короб, в котором было «накладено холстов льняных и конопляных льняных да крашенин. И отец ево, Сидорков, Ивашка Красилник сказал, что де те холсты чужие, принесены красит. А крашенины чюжие, еще хозяевам не розданы»91.

Согласно уже упоминавшейся выше росписи оброков с промышленных людей 1699 г., численность этой категории на Ирбите значительно выросла и достигла 37 ответственных плательщиков92. И вновь не обошлось без профессиональных прозвищ, хотя и редких: Красильников, Кузнецов, Свешников.

«Жилецкие люди»

Отдельного рассмотрения заслуживают и «жилецкие люди», упомянутые в крестоприводной книге 1682 г. В своем наиболее известном значении – «неслужилые люди» – это выражение встречается часто, в том числе и в преамбуле к той же крестоприводной книге: «.. .Приводил к вере по чиновнои книге. вкладчиков, и крестьян, и захребетников, и всяких жилецких людеи»93. Однако, когда он использовался для обозначения одной из категорий людей (наряду с детьми боярскими, посадскими, крестьянами и т.д.), присягавших в 1646 г. Алексею Михайловичу и в 1682 г. Ивану и Петру Алексеевичам94, его значение явно было иным.

Список жителей слободы, названных в крестоприводной книге 1682 г. «жилецкими людьми», не совпадает со списком промышленных людей, с которых был взят оброк в 1689 г. С гулящими людьми, отмеченными в 1674 г., «жилецкие» тоже не пересекаются (а среди приносивших присягу в 1682 г. гулящие люди уже выделены в самостоятельную категорию).

Как и гулящие люди, «жилецкие» не несли крестьянского тягла и не состояли на службе, однако пришлых среди них было меньше. Анализ персонального состава «жилецких людей» из списка 1682 г. показывает: из 8 человек 3, вероятно, были выходцами из ирбитских крестьян. Микита Долгушин, вероятно, идентичен Миките Васильеву Долгушину, который в 1666 г. жил с братом Иваном на отцовом дворе, но в отдельном подворье95. Иван Васильев Кряжев (у которого был сын Парфений) может быть отождествлен с сыном Василия Борисова Кряжева, сменившего отца вместе с братом Насоном к 1674 г.96 Еще двое – Иван и Алексей Альковы – носили фамилию, распространенную в расположенном неподалеку от Ирбита селе Покровском97.

О том, что многие «жилецкие люди» были местными, говорят как более ранние, так и более поздние упоминания в источниках.

Первым известным упоминанием на Ирбите категории «жилецких» является словесная явка «жилецкого человека» Абрама Фадеева о краже у него из клети шубы и кафтана (9 октября 1671 г.)98. В переписи 1666 г. записано: «Двор. А в нем живет ирбитцкой же мелничной прежней кузнец Обрашка Фадеев, стар и увечен. За увечье из кузнецов отставлен во 167-м [1659]…»99. Под 21 июня 1665 г. в таможенной книге записано: «з бобылка с Обрашки Фадеева рубль»100. Скорее всего, речь идет об одном и том же человеке.

«Жилецкий человек» Дмитрий Захаров Попов, бивший в 1698 г. челом на свойственника101, был сыном местного священника Елисея Захарова, а до того служил в беломестных казаках. Около 1695 г. он бежал102, но, как можно видеть из челобитной, все-таки на Ирбит вернулся.

Осенью 1694 г. приказчик Иван Томилов должен был «положить» денежный оброк на Алексея Агапитова с братом, которые до того тягла не несли. Оба брата, видимо, не были женаты и жили вместе со своей матерью Ксенией и сестрой. Приказчик стал вымогать у Ксении быка, обещая уменьшить величину оброка, но та не соглашалась. В споре Иван Томилов сильно толкнул Ксению с крыльца, та упала и расшиблась насмерть. Люди, привлеченные к допросу по этому делу, характеризовали сыновей убитой как «ирбитцкой слободы жителей» или «ирбитцких жителей»103. Сами истцы в своей челобитной назвали себя «Ирбитцкой слободы увечные нищие жители Алешка Агапитов з братом»104, добавив «увечные нищие», видимо, для того чтобы объяснить свой нетяглый статус. Скорее всего, «житель» и «жилецкий человек» в данном контексте синонимичны, и материалы дела позволяют поближе познакомиться с этой социальной категорией.

Во-первых, как и в приведенных выше случаях, у попавших в поле нашего зрения «жителей» можно видеть местные корни: согласно ряду показаний, погибшая Ксения была родной сестрой беломестного казака Микиты Малюгина, служившего в Ирбитской слободе, по крайней мере, с ноября 1684 г.105 Во-вторых, Агапитовы явно не были нищими: у них был свой двор, покосы, скот и, нужно полагать, пашня. Семейство в целом было обеспечено рабочими руками: два взрослых (или почти взрослых) брата, мать и сестра106.

В то же время «жилецкими людьми» названы в челобитной ответчика Василия Косарева (ноябрь 1684 г.) пострадавшие Мартын Власов и Сидор Иванов Красильник, «ирбитским жителем» назван Сидор Красильник в челобитной казака Микиты Малюгина107, хотя социальное положение последних можно было указать точнее: Мартын в том же деле назван крестьянским сыном108, а Сидор сыном «промышленного человека» Ивана Красильника, который значился бобылем уже в крестоприводной книге 1682 г.109

Судя по рассмотренным случаям, «жилецкими людьми» иногда называли «жителей» слободы вообще, хотя чаще всего так именовали людей с неустойчивым статусом, особенно тех, кто, проживая в слободе, так или иначе выпадали из своей прежней социальной группы и не были зачислены в какую-либо другую.

Что было общего и особенного у «жилецких людей» Ирбитской слободы и Верхотурского уезда и у «жилецких» из других местностей110, еще предстоит выяснить.

* * *

Итак, исследование трех маргинальных категорий населения Ирбита – гулящих, промышленных и «жилецких» людей – позволяет сделать следующие выводы. В первые десятилетия развития Ирбитской слободы (1632-1640-е гг.) через нее проходило большое количество гулящих людей. Они работали по найму, занимались промыслами. Их статус не был ощутимо ниже крестьянского и, по крайней мере, часть из них имела довольно высокий заработок. В то же время положение гулящих было нестабильным, и в их взаимоотношениях с постоянным земледельческим населением существовала напряженность. В 1650-1670-е гг. численность гулящих колебалась от 20 до 50 человек, при этом лишь небольшая часть гулящих оседала в слободе надолго. Зато к 1680 г. оформилась небольшая группа постоянно проживающих в слободе промышленных людей, и стала набирать силу тенденция к пополнению группы «жилецких людей», по-видимому, близкой к «промышленным людям». В том же русле проходил процесс перехода крестьян на жеребьи беглых с выплатой небольшого (от 5 до 40, чаще всего – 15 коп.) денежного оброка.

Перечисленные процессы, по-видимому, оправдано связать с этапами хозяйственного развития Ирбитской слободы. Первое сокращение численности гулящих совпало с падением урожайности земледелия в 1650-х гг. Второе сокращение численности гулящих при параллельной стабилизации группы промышленных людей и увеличении числа маргинальных «жилецких людей» пришлось на время уменьшения сельскохозяйственной привлекательности территории и одновременного развития Ирбитской ярмарки. На эволюцию экономики и социальной организации Ирбита не могло не оказывать влияния и освоение Южного Зауралья, куда держало путь большинство беглых ирбитских крестьян и, надо полагать, продолжавших приходить из Поморья «гулящих людей».

Таким образом, количество «отчужденного от средств производства» населения на протяжении исследованного периода находилось в зависимости не столько от (прото)капиталистических отношений, сколько от уровня сельскохозяйственной привлекательности земель и демографической ситуации.

---

Примечания

1 Водарский Я.Е. Население России в конце XVII – начале XVIII века. М., 1977. С. 111-115.

2 Кулишер И.М. История русского народного хозяйства. М., 2004. С. 348-352.

3 Филатова В.Н. Социальная структура сел Лысково и Павлово Нижегородского уезда по материалам писцового делопроизводства XVII века // Писцовые книги и другие массовые источники XVI – XX веков. М., 2008. С. 319-327.

4 Кулишер И.М. Указ соч. С. 348-352; ГоликоваН.Б. Наемный труд в городах Поволжья в первой четверти XVIII века. М., 1965. С. 3, 12.

5 Преображенский А.А. Урал и Западная Сибирь в конце XVI – начале XVIII в. М., 1972. С. 100-120, 288-320.

6 Там же. С. 101-103.

7 Архив Санкт-Петербургского института истории РАН (Архив СПбИИ РАН). Ф. 28. Оп. 1. Д. 295.

8 Преображенский А.А. Указ. соч. С. 300-302; Борисов В.Е. Судное дело между крестьянами Ирбитской слободы Верхотурского уезда, 1642 – 1643 гг. // Исторический архив. 2009. №° 5. С. 179-187; Архив СПбИИ РАН. Ф. 28. Оп. 1. Д. 335, 386, 403. Сставы (Сст.) 1-4; Д. 504. Сст. 7; РГАДА. Ф. 1111. Оп. 2. Д. 736. Л. 1-27; Д. 747 Л. 7-13.

9 РГАДА. Ф. 214. Оп. 1. Кн. 178. Л. 18об.-19.

10 Преображенский А.А. Указ. соч. С. 109.

11 РГАДА. Ф. 1111. Оп. 2. Д. 79. Л. 35-36;

12 Преображенский А.А. Указ. соч. С. 311.

13 РГАДА. Оп. 3. Д. 40. Л. 185-215.

14 РГАДА Ф. 1111. Оп. 4 Д. 52. Л. 83-87.

15 РГАДА. Ф. 1111. Оп. 3. Д. 13. Л. 122-123, 141-143об.

16 Тобольский государственный историко-архитектурный музей заповедник (ТГИАМЗ). Контрольная папка (КП). 12692. Л. 221об.-245об.

17 РГАДА Ф. 1111 Оп. 4. Д. 84. Л. 142-143, 156-157об.

18 РГАДА. Ф. 1111. Оп. 2. Д. 79. Л. 40.

19 РГАДА. Ф. 214. Оп.1. Кн. 748. Л. 30об.-31.

20 РГАДА Ф. 1111. Оп. 1. Д. 78/2. Л. 111 (1694 г.); Д. 26. Л. 153 (1698 г.).

21 Архив СПбИИ РАН. Ф. 28. Оп. 1. Д. 386.

22 РГАДА. Ф. 1111. Оп. 2. Д. 852. Л. 1-2.

23 Преображенский А.А. Указ. соч. С. 292-296.

24 Буцинский П.Н. Заселение Сибири и быт первых ее насельников // Собр. соч. Т. 1. Тюмень, 1999. С. 44, 47-48.

25 Там же. С. 295, 298.

26 Соборное Уложение 1649 года. М., 1961. С. 108-109.

27 Архив СПбИИ РАН. Ф. 28. Оп. 1. Д. 335. Сст. 1-2, 9.

28 Там же. Сст. 4-5.

29 Борисов В.Е. Указ. соч. С. 184.

30 Коновалов Ю.В. Из крестьянской именной книги Верхотурского уезда 1640/41 года // Ирбит и Ирбитский край: Очерки истории и культуры. Екатеринбург, 2006. С. 41.

31 РГАДА. Ф. 1111. Оп. 2. Д. 739. Л. 34.

32 РГАДА. Ф. 1111. Оп. 2. Д. 747. Л. 9.

33 РГАДА Ф. 1111. Оп. 2. Д. 281. Л. 32-33.

34 РГАДА Ф. 1111. Оп. 2. Д. 815. Л. 1-2.

35 Преображенский А.А. Указ. соч. С. 301-302; Архив СПбИИ РАН. Ф. 28. Оп. 1. Д. 403. Сст. 1-4, Д. 504.

 

36 Преображенский А.А. Указ соч. С. 300-301; Архив СПбИИ РАН. Ф. 28. Оп. 1. Д. 295, 386.

37 РГАДА. Ф. 214. Оп. 1. Кн. 178. Л. 18об.-25 (1644/45 г.); Кн. 244. Л. 21об-30об.(1648/49 г.).

38 Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. II. М., 2001. С. 594.

39 РГАДА. Ф. 1111. Оп. 2. Д. 79. Л. 35-36.

40 РГАДА. Ф. 1111. Оп. 4. Д. 52. Л. 83-87.

41 РГАДА. Оп. 3. Д. 13. Л. 123-123, 141-143об.

42 РГАДА. Оп. 4. Д. 84. Л. 142-143, 156-157об.

43 РГАДА. Ф. 1111. Оп. 4. Д. 40. Л. 197, 212.

44 Там же. Л. 203.

45 Там же. Л. 210.

46 ТГИАМЗ. КП. 12692. Л. 235об.

47 Там же. Л. 213об.-214.

48 Там же. 224.

49 Там же. Л. 243об.

50 Там же. Л. 227об.

51 Там же. Л. 222, 226об., 227.

52 Там же. Л. 244.

53 Там же. Л. 242об.-243.

54 Преображенский А.А. Указ соч. С. 118.

55 Там же. С. 102-103.

56 Там же. С. 103.

57 РГАДА. Ф. 214. Он. 1. Кн. 697. Л. 572об.

58 ТГИАМЗ. КП. 12692. Л. 213об.-214.

59 РГАДА. Ф. 1111. Он. 3. Д. 119. Л. 114об., 118, 120, 131; Он. 4. Д. 30. Л. 163-163об.

60 РГАДА. Ф. 214. Он. 1. Кн. 697. Л. 572об.

61 РГАДА. Ф. 1111. Он. 3. Д. 13. Л. 127.

62 Архив СПбИИ РАН. Ф. 28. Op. 1. Д. 21/1. Сст. 7-8.

63 РГАДА. Ф. 1111. Он. 2. Д. 305. Л. 24-28.

64 РГАДА. Ф. 214. Оп.1. Кн. 748. Л. 24.

65 Коновалов Ю.В. Перепись Верхотурского уезда 1659 года // Ирбит и Ирбитский край: Очерки истории и культуры. Екатеринбург, 2006. С. 49.

66 ТГИАМЗ. КП. 12692. Л. 243об.

67 РГАДА. Ф. 1111. Он. 1. Д. 33. Л. 141, 185-188, 205-206, 214, 232-233, 243, 247, 282-283, 306, 307, 320, 321, 374- 375, 405, 415, 452.

68 РГАДА Ф. 1111 Он. 1. Д. 5. Л. 80.

69 РГАДА. Ф. 214. Он. 1. Кн. 697. Л. 604об.

70 РГАДА. Ф. 214. Он. 1. Кн. 697. Л. 613об.

71 РГАДА Ф. 1111 Он. 1 Д. 68. Ч. 3. Л. 22.

72 РГАДА. Ф. 214. Оп.1. Кн. 697. Л. 659об.-661.

73 Богословский М.М. Земское самоуправление на Русском Севере. Т. I. М., 1909. С. 136-139.

74 РГАДА. Ф. 214. Он. 1. Кн. 697. Л. 659об.-661; Кн. 748. Л. 30об.-31, 32-33. 

75 РГАДА. Ф. 1111. Он. 1. Д. 26. Л. 33об.-35.

76 РГАДА. Ф.1111. Он. 1. Д. 87. Сст. 139-141.

77 РГАДА. Ф. 1111. Он. 4. Д. 84. Л. 142, 156-156об.

78 РГАДА Ф. 1111. Он. 2. Д. 855. Л. 3.

79 РГАДА Ф. 1111. Он. 1. Д. 33. Л. 105.

80 Архив СПбИИ РАН. Ф. 28. Он. 1. Д. 925 (1661 г.); РГАДА. Ф. 1111. Он. 1. Д. 49. Л. 100-102 (1674 г.).

81 РГАДА. Ф. 1111. Он. 4. Д. 84. Л. 157 (1674 г.); Он. 1 Д. 68. Ч. 3. Л. 25 (1698 г.); Д. 87. Сст. 134 (1699 г.).

82 РГАДА. Ф. 214. Он. 1. Кн. 697. Л. 659об.-661; Кн. 981. Л. 165 об.-166об.

83 РГАДА. Ф. 214. Он. 1. Кн. 981. Л. 165 об.-166об.; Ф. 1111. Он. 1. Д. 87. Сст. 139-141.

84 РГАДА Ф. 1111 Он. 1 Д. 68. Ч. 3. Л. 25.

85 РГАДА. Ф.1111. Оп.1. Д. 87. Сст. 139-141.

86 РГАДА. Ф. 1111. Он. 2. Д. 852. Л. 29, 31, 74, 76.

87 РГАДА. Ф.1111. Он. 1. Д. 87. Сст. 139.

88 Вершинин Е.В. Ирбитская слобода в XVII в. // Ирбитская ярмарка: Ирбитская слобода и Ирбитская ярмарка в XVII – XVIII веках. Екатеринбург, 2003. С. 29-30.

89 РГАДА. Ф. 1111. Он. 1. Д. 61. Ч. 1. Л. 39.

90 Там же. Л. 40-46.

91 Там же. Л. 47.

92 РГАДА. Ф. 1111. Он. 1. Д. 87. Сст. 139-141.

93 РГАДА. Ф. 214. Он. 1. Кн. 748. Л. 1, 64.

94 РГАДА. Ф. 214. Он. 1. Кн. 194. Л. 35, 74об., 76об.; Кн. 748. Л. 30об.-31, 32-33. RGADA. F. 214. Op. 1. Kn. 194. L. 35, 74v., 76v.; Kn. 748. L. 30v.-31, 32-33.

95 ТГИАМЗ. КП. 12692. Л. 232об.-233.

96 РГАДА. Ф. 214. Он. 1. Д. 585. Л. 381об.

97 Брылин А.И., Елькин М.Ю. Покровская волость: история, генеалогия, краеведение. Екатеринбург, 2008. С. 83-84.

98 РГАДА Ф. 1111. Он. 2. Д. 794. Л. 2.

99 ТГИАМЗ. КП. 12692. Л. 220об.

100 РГАДА. Ф. 1111. Он. 3. Д. 13. Л. 142об.

101 РГАДА. Ф. 1111. Он. 2. Д. 855. Л. 3.

102 РГАДА. Ф. 1111. Он. 1. Д. 312. Ч. 1. Л. 24-25.

103 РГАДА. Ф. 1111. Он. 1. Д. 78/2. Л. 57, 58, 61, 66.

104 Там же. Л. 79.

105 РГАДА. Ф. 1111. Он. 1. Д. 61/1. Л. 48, 51.

106 РГАДА. Ф. 1111. Он. 1. Д. 78/2. Л. 57, 79.

107 РГАДА. Ф. 1111. Он. 1. Д. 61/1. Л. 48, 51.

108 Там же. Л. 38.

109 РГАДА. Ф. 214. Он. 1. Д. 748. Л. 32.

110 Королев Г.И. Имена и фамилии носадских людей Боровска в XVII веке // Вестник архивиста. 2007. № 1. С. 92-105; Покровский Н.Н. Томск, 1648-1649 гг.: Воеводская власть и земские миры. Новосибирск, 1989. С. 3, 6.