Автор: Чибисов Борис Игоревич
Журнал: Ежегодник финно-угорских исследований 2020

Северо-западные новгородские земли, входившие в конце XV столетия в состав Водской пятины, исторически связаны с прибалтийско-финскими этническими группами: ижорой, водью и карелами. Попытки охарактеризовать этническую ситуацию в погостах Водской пятины, расположенных южнее Корельского уезда, неоднократно предпринимались в историографии. Результаты подсчетов прибалтийско-финских имен и патронимов по писцовым книгам конца XV в. встречаются в работах С. С. Гадзяцкого, О. И. Коньковой и А. Г. Новожилова. О. И. Конькова в своей монографии воспроизводит результаты вычислений С. С. Гадзяцкого [Гадзяцкий 1947, 4; Конькова 2009, 59]. Из существующих работ неясно, какие антропонимы и по какому критерию авторы относят к прибалтийско-финским. Исследователи приводят долю носителей прибалтийско-финских имен в Водской пятине конца XV в., но остается неизвестным общее число «людей», из которого высчитываются проценты. Отсутствие целостного взгляда на ономастический материал северо-запада Новгородской земли требует специального обращения к этой теме.

Главный источник данных ономастики применительно к Водской пятине конца XV в. – писцовая книга 1499/1500 г. [НПК 1868; ПОКНВП 1851], в которой отмечены различные типы прибалтийско-финских названий поселений: в основе «вторичных» ойконимов находились названия географических объектов, распространившиеся на образованные при них поселения (деревня в Лахте < фин., карел. lahti «залив»). В другой группе ойконимов находятся названия, восходящие к географическим терминам (Сарь < карел. suari «остров»). Отмечались ойконимы, в структуре которых находится прибалтийско-финский –l-овый формант (Кургала). Прибалтийско-финские антропонимы выявлены на основе анализа показателей заимствования антропонимов. Формальными показателями являются: 1) сочетание звуков, не характерных для русской звуковой системы, переданных в текстах графически: кк, лл, нн, пп, рр, тт, вг, вк, гп, лг, мб, мп, мк, нг, нж, нт, рг, рл, хк, ге, ги, гю, гя, ке, ки, кю, кя, хе, хи, хя (данные сочетания действуют также применительно к топонимам); 2) структурный маркер – формант -уй (-ой, -ей, -ий). Среди неславянских антропонимов особую группу составляют некалендарные имена прибалтийско-финского происхождения, такие, как Вихтуй, Игала, Лембит, Ускал, Тоивод.

Ореховский и Ладожский уезды

Ореховский уезд охватывал Карельский перешеек, юго-западное и южное Приладожье, северное и южное Приневье, а также юго-восточное побережье Финского залива. Ономастический материал писцовой книги практически полностью представлен в городе Орешке и его ближайшей округе календарными именами в славянской форме. При этом писцовая книга упоминает нескольких жителей города с финноязычными антропонимами: Власко и Макарко Тяллякины, Ивашко и Микифорик Соткуевы. Последние владели несколькими деревнями на территории Куйвашского погоста Ореховского уезда. О присутствии карелов и ижоры в городе Орешке говорят археологические источники [Кильдюшевский 2008; Сорокин 2006, 95]. В городской округе Орешка – Городенском погосте – доля деревень с прибалтийско-финскими названиями невелика и достигает 4,5 % (село Лахта, Ахкуево, Тяллекино, Валитово). Носители неславянской антропонимии в Городенском погосте составляли также незначительную долю от общего числа записанных жителей погоста – 2,2 %. Можно считать, что в центре Ореховского уезда преобладали славяне, хотя прослеживается и некоторое присутствие финноязычных народов.

В северном Приневье располагались 3 погоста Ореховского уезда. Их названия имеют финноязычную основу: Куйвашский (карел. kuivu «сухой»), Корбосельский (korpiselka «лесистая гряда» < фин. korpi «тайга, чаща», selka «хребет, гряда») и Келтушский (Kellto < карел. keldaine/ фин. keltainen «желтый») [Кирсанов 2007, 214]. О давнем присутствии неславянского населения в этом регионе свидетельствует топонимия. Так, в Куйвашском погосте записано 66 (24 %) прибалтийско-финских ойконимов. Помимо наименований поселений с -l-овым формантом (Пяяла, Путкола, Варчела, Рандала и др.), здесь обнаруживаются ойконимы, связанные с озерами и реками. Деревни, расположенные по берегам рек и озер с неславянскими названиями, как правило получали в качестве именования гидроним, причем ойконимы в таком случае могли повторяться – Мустела (2), Валоярва (2), Кайлегала (4), Вярчела (4), Гарбола (8). Имелись и смешанные названия, состоящие из прибалтийско-финского и славянского элементов: Бородулино Виллякино, Игнатово Кайлегола, КайлеголаМакарово, Нуларва Олехново.

Неславянская ойконимия Келтушского погоста (21 название) составляет 25 % дошедшей до нас ойконимии погоста, причем многие названия деревень повторяются: Гимокала (2), Токсово (4), Пурноселка (5), Кяхкома (7). Такие повторения обусловлены расположением деревень по берегам рек и озер. Если происходило перенесение гидронима на близлежащую группу поселений, то ойконимы могли заноситься в писцовую книгу в различных вариантах: так, на озере Токсовом располагались деревни, записанные как Токсова у озера у Токсова, Токсово, Токсово ж над озером над Токсовым, Токсово ж над Токсовым в конце.

В Корбосельском погосте Ореховского уезда насчитывается 52 ойконима с прибалтийско-финскими основами; они составляют 37 % ойконимии погоста. Особенно многочисленны здесь также наименования деревень, образованные от гидронимов. Гнезда поселений были на Аввале (3), Лопале (4), Мендосари (4), Рогме (4), Кавгале (5), Валгасари (6), а также на Токсовом (2) и Гитольском озерах (7). Более высокая доля финноязычных ойконимов в Корбосельском погосте обусловлена тем, что этот погост, расположенный на побережье Финского залива, наиболее удален от центра уезда, где преобладало славянское население.

Носители прибалтийско-финских имен концентрировались в Корбосельском (26 человек; 7 %) и Куйвашском (15 человек; 3 %) погостах Ореховского уезда. По преимуществу эти именования представлены в форме патронимов, которые сочетались с календарными личными именами в славянской форме, например: Стехно Илмуев, Олферко Вигутов, Кирилко Вилякин, Степанко Игалов и др. Носителями таких имен были крестьяне. Единственный раз упоминаются помещики – Ивашко и Офонас Соткуевы. Писцовая книга не содержит указаний на прибалтийско-финские антропонимы в Келтушском погосте. Таким образом, среди погостов северного Приневья явно выделялся Корбосельский погост, где наблюдается корреляция между значительной долей топонимии и антропонимии.

Данные неславянской ономастики сами по себе не позволяют точно определить этнические группы, которые освоили территории к северу от Невы. Можно лишь в целом утверждать, что здесь явно прослеживается присутствие финноязычных народов. Одной из этнических групп были, по всей видимости, карелы. Так, в Куйвашском погосте упомянуты два носителя прозвища Корелянин (Кирилко Корелянин, Федко Корелянин). Куйвашский погост непосредственно граничил с Корельским уездом, имевшим свою этническую специфику. По этой причине носители прозвища Корелянин вполне могли быть карелами. Географическое положение Корельского уезда создавало благоприятные условия для миграций карелов на юг, в Ореховский уезд. На территории Карельского перешейка мало возвышенных, пригодных для земледелия участков. Из Корельского уезда, который был густозаселенным регионом, отток населения шел не только на север. Миграционный поток направлялся и на юг, в долину Невы; это также заселенные территории, но обладавшие более высоким хозяйственным потенциалом по сравнению с Карельским перешейком [Новожилов 2000, 71]. Куйвашский погост – это пограничная территория корельских погостов с «ижорскими» погостами южного Приневья. В соседнем, Корбосельском погосте, записаны два Ижерянина (Лучка Ижерянин, Василь Ижерянин). О проживании в Приневье ижоры свидетельствуют археологические источники. Бассейн Невы входит в географию распространения средневековых могильников ижоры [Конькова 2009, 34-42; Сорокин 2006, 95; Сорокин 2008, 89]. Таким образом, на территории северного Приневья прослеживается давнее присутствие ижоры и карелов.

На южном побережье Ладожского озера, по течению рек Назии, Шельдихи и Лавы (Лавуи), располагался Егорьевский Лопский погост Ореховского уезда. Западная граница погоста доходила до Орешка, южное предградие которого именовалось Лопской стороной. Кроме того, в состав соседнего Ладожского уезда входила волость Лопца. Географически волость располагалась на реке Лаве и юго-западном заливе Ладожского озера. По мнению А. Г. Новожилова, Лопский погост Ореховского уезда и Лопца представляли собой периферию прибалтийско-финской антропонимической традиции и, следовательно, расселения прибалто-финнов [Новожилов 2000, 83]. Однако данные ойконимии говорят об обратном. При 7 прибалтийско-финских антропонимах здесь насчитывается 62 ойконима, большинство которых (43) имеет в своей структуре прибалтийско-финский формант -la: Вихкала, Тяврела, Гахкола и др. Остальные названия поселений были образованы от антропонимов (Ретуево, Алуево, Ингуево Таруй) и гидронимов (деревня в Сосари, Сосарь Каврола). Любопытно название деревни Арбуево: вероятно, его происхождение непосредственно связано с понятием «арбуй», обозначавшим «чудских» языческих жрецов, которых упоминает в своей грамоте архиепископ Новгородский Макарий [ДАИ 1846, 28]. В общей сложности неславянская ойконимия представляла 47 % всей ойконимии Лопского погоста.

К востоку от Лопского погоста, по южному побережью Ладожского озера, находились погосты Ладожского уезда, где также встречается прибалтийско-финская ойконимия. Её доля сокращается к востоку, по направлению к городу Ладоге. Так, в Теребужском погосте Ладожского уезда отмечается 44 % неславянских названий деревень. В Песоцком погосте таких названий 27 %, в Городенском -17 %. Отдельные названия встречаются в Михайловском «на пороге» погосте. Таким образом, присутствие финноязычных народов в южном Приладожье подтверждается на уровне ойконимии.

В самой Ладоге 137 человек, записанных в писцовую книгу, имели календарные имена в славянской форме, что может быть связано с количественным преобладанием славян в городе и его округе. Славянское население стягивалось в Ладогу для проведения строительных работ в крепости. Археологически подтверждается, что к 90-м гг. XV в. посадская застройка Ладоги расширяется на 20 % [Кирпичников 1984, 67]. При этом писцовая книга показывает, что количество дворов здесь увеличилось на 28 при уменьшении численности населения Ладоги на 37 человек [НПК 1868, 957].

Этническая принадлежность жителей южного Приладожья и в особенности Лопского погоста остается предметом дискуссий. Это связано с тем, что в основе названия погоста лежит этноним лопь, обозначающий саамов. Между тем, топонимия погоста имела явные несаамские особенности, которые заключались в прибалтийско-финском -l-овом форманте. Анализ топонимии Лопского погоста позволил А. И. Попову предположить, что население этой территории к началу XVI в. уже не было саамским, однако историческая память о лопи сохранилась в названии погоста [Попов 1981, 108]. Противоречие между Лопским наименованием погоста и не саамской его топонимией не смутило А. Н. Кирпичникова, который отождествил приладожскую лопь и саамов [Кирпичников 1984b, 138]. Е. А. Рябинин назвал регион южного Приладожья «Лопской землей» [Рябинин 1997, 62]. В. С. Кулешов на основании топонимических данных предположил, что «лопь» была носителем одного из вымерших условно-самостоятельных прибалтийско-финских языков, который автор назвал «лопским». По его мнению, именно носители этого прибалтийско-финского языка освоили территорию южного Приладожья и сформировали обширный топонимический комплекс, отразившийся в тексте писцовой книги [Кулешов 2001].

По данным топонимии писцовых книг сложно определить, какая именно этническая группа оставила -l-овый топонимический пласт. Можно лишь утверждать, что в конце XV в. южное Приладожье было районом расселения нескольких прибалтийско-финских этнических групп, скорее всего карелов и ижоры. Карелы проникали в Приневье с севера. Видимо, они продвигались дальше, в южное Приладожье, поскольку в Лопском погосте упоминаются такие ойконимы, как Гухта Корельская и Карьяла на речке на Сосари. Названия связаны с прибалтийско-финским словом Karjala. Карельское происхождение прослеживается у ойконима Ликкуево. Наличие геминаты (удвоенного согласного) рассматривается как свидетельство карельских истоков топонимии, поскольку геминированные согласные – характерная особенность карельской фонетики [Захарова 2015, 131].

Некоторую информацию дают археологические источники, хотя на пространстве между Ладогой и Орешком памятники средневековья оставались практически не выявленными вплоть до начала XXI в. На территории, относящейся к Лопскому погосту, был найден ряд памятников прибалтийско-финских типов XII-XIII вв. Эти находки, связанные с ижорой, были открыты в деревнях Путилово, Мучихино, Лукинское, Подолье и Городище Ленинградской области. Восточнее, в междуречье Лавы и Волхова, в деревне Пупышево, также обнаружены ижорские средневековые предметы [Сорокин 2008, 90]. Кроме того, Лопский погост расположен недалеко от Невы, бассейн которой является зоной широкого распространения ижорских древностей. Это дало основание О. И. Коньковой высказать тезис о том, что ижора проживала не только в Приневье, но и в южном Приладожье, до реки Лавы [Конькова 2009, 41]. Можно предположить, что ижора проживала в южном Приладожье наряду с карелами.

Несмотря на то, что в южном Приладожье в конце XV в. прослеживается карельско-ижорское население, на этой территории могли проживать немногочисленные представители саамов. Об этом косвенно говорит название Лопского погоста, а также прозвище Лопин, упоминаемое в Лопском погосте Ореховского уезда (Поташ Лопин) и в Городенском погосте Ладожского уезда (Гурейко Лопин). С этой группой этнонимических прозвищ косвенно связан патроним Лопков из Ярвосольского погоста. Прозвища вряд ли указывают на принадлежность их носителей административной единице – Лопскому погосту. Сложно также непосредственно связать прозвище Лопин с волостью Лопцой, тем более, что это мнение не подтверждено аргументацией [Новожилов 2004, 86]. В том случае, если бы прозвище Лопин указывало на место рождения или принадлежность определенной области, то в этом конкретном антропониме присутствовал бы формантец (Лопинец). Поэтому более вероятно, что прозвание Лопин восходит к этническому наименованию «лопь», обозначавшему саамов [Кюршунова 2010, 313]. Таким образом, район фиксации Лопинов – южное Приневье и южное побережье Ладожского озера. В этой связи можно согласиться с А. И. Поповым в том, что название Лопского погоста – это, скорее всего, фиксация исторической памяти о саамском населении, некогда проживавшем в южном Приладожье.

Самым крупным погостом Ореховского уезда и вообще Северо-Запада Новгородской земли был Ижорский погост. Его площадь составляла более 2000 км2 и охватывала бассейны притоков Невы: Ижоры, Тосны, Славянки, Волковки, – а также южную часть невской дельты. В конце XV в. в Ижорском погосте проживало около 5500 человек [Новожилов 2000, 52]. Крупными были и соседние погосты: Ярвосольский и Дудоровский. В Дудоровском, располагавшемся на побережье Финского залива, насчитывается 56 ойконимов, имеющих отчетливые прибалтийско-финские корни: они составляют 40 % от всех ойконимов Дудоровского погоста. Среди наиболее распространенных названий поселений -ойконимы на -la (Витала, Покола, Сатула и др.). Многочисленны названия, образованные от антропонимов: Мохкуево, Тоивалово, Пелгуево и др. В этом же погосте записаны 54 человека с прибалтийско-финскими антропонимами (8,5 %); из которых 19 носили личное некалендарное имя финноязычного происхождения (среди них – Игалко, Ускалко, Лембит, Кавит, Куллят, Исамель). Среди патронимов наиболее распространены Лембитов, Тойвуев, Кавгуев, Вихтуев, Игандуев, Ускалев.

В Ижорском погосте зафиксированы 114 ойконимов с прибалтийско-финскими корнями – многие из них имеют в своей структуре неславянские антропонимы и / или формант -l-. От антропонимов образованы наименования Немборово, Талвуево, Гайкуево, Мандорово, Гаппуево, Виллуево и др. В совокупности такие названия составляют 31 % от 364 ойконимов Ижорского погоста. Целый ряд наименований образован от гидронимов (преимущественно от названий рек), рядом с которыми располагались поселения.

В переписи жителей Ижорского погоста есть 44 человека с финноязычными антропонимами (4 %), из которых 24 имели личное некалендарное имя. Некоторые из них неоднократно повторялись: Игола (12), Тоив (3), Лембит (2), Ускал (1). В этом смысле антропонимиконы Дудоровского и Ижорского погостов практически идентичны по своему составу. Из финнизированных календарных имен в Ижорском погосте известны личные имена Артуй < Артемий, Илой < Илья, Селуй < Силуан.

В Ярвосольском погосте записаны 33 прибалтийско-финских ойконима – 30 % от общего числа ойконимов погоста. Несколько ойконимов были образованы от гидронимов – деревни на Ярвосоли и Агриселке. Носители прибалтийско-финской антропонимии были немногочисленны: 10 человек (2,5 %).

Присутствие неславянского населения в южном Приневье и на Ижорском плато подтверждается археологически. Исследования В. В. Седова, Е. А. Рябинина и О. И. Коньковой показали, что неславянские могильники, располагавшиеся в бассейнах рек Ижоры и Невы, на Ижорском плато, можно считать ижорскими [Седов 1953, 196]. Средневековые ижорские захоронения присутствуют в Ижорском, Дудоровском и Кипенском погостах [Конькова 2009, 41; Рябинин 1997, 74].

Таким образом, в Ореховском уезде было несколько областей, где концентрировалась прибалтийско-финская ойконимия и антропонимия: северное и южное Приневье (Корбосельский, Дудоровский и Ижорский погосты), а также южное Приладожье (Лопский и Теребужский погосты). Именно там археологическими источниками зафиксировано присутствие ижоры. В северном Приневье и южном Приладожье отмечается присутствие карелов. Славянский ономастический материал фиксируется на всем пространстве Ореховского и Ладожского уездов, но в наибольшей степени – в городах Орешке, Ладоге и их ближайшей округе.

Копорский, Ямской и Новгородский уезды

Центр уезда (город Копорье) был заложен рыцарями Ливонского ордена в 1240 г. в Копорском погосте. Топоним Копорье древнерусского происхождения, предположительно он происходит от глагола «копать» и означает «выкопанное место». В это время в районе будущего города Копорье проживала водь, ставшая объектом вооруженной агрессии Ливонского ордена и эстов [НПЛ 2000, 78]. С 40-х гг. XIII в. внимание Новгорода к побережью Финского залива стало более пристальным. Это привело к концентрации здесь славянского населения – «новгородцев», участвовавших в строительстве и функционировании крепости. В описании Копорья конца XV в. внутри города упоминаются всего 6 человек и 12 человек на посаде. Все они носили календарные имена в славянской форме. Копорский уезд состоял в конце XV в. из 15 погостов, в 9 из которых зафиксированы финноязычные топонимы и антропонимы. Наиболее высока их доля в Каргальском погосте, располагавшемся по южному берегу Финского залива от Сойкинского полуострова до устья реки Коваши. Некоторые ойконимы образованы от антропонимов и имеют славянские ойконимические черты в виде форманта -во / -ево: Кумолово (1), Непуево (2), Нахкуево (1). Деревни с одинаковым названием Варьевалда (3) получили свое наименование благодаря расположению вблизи озера Варьевалдо. Ойконимы на Койдоме (1) и Удосол также образованы от гидронимов (Койдома, озеро Удосольское). Название деревни Вотской конец (1) является сложным: в его состав входит неславянский этноним и одновременно славянский элемент в виде слова конец. В Водской пятине неоднократно встречаются деревни с подобными названиями (Вотской конец, Лопской конец, Чудской конец). Записаны деревни с этническими названиями: Изоринское (2), Изори у монастыря (1). Названия этих деревень, видимо, восходят к этнониму «ижора». Все указанные наименования деревень Каргальского погоста в общей сложности составляли 21 % от 87 названий деревень погоста.

Здесь же зафиксированы 110 носителей прибалтийско-финских антропонимов, 45 человек из этого числа носили личные имена; прочие 65 – носили патронимы. Отмечается 21 личное имя, восходящее к древним финским антропонимам Iha и Toivottu (15 и 6 соответственно). Указанные 110 человек составляли 13 % от записанных жителей Каргальского погоста. Это наиболее высокая доля прибалто-финнов среди населения погостов Копорского уезда. По абсолютным показателям численность жителей, записанных в Каргальском погосте и нареченных неславянскими антропонимами, максимальная на территории всей Водской пятины.

В погосте существовали также противоположные практики имянаречения: с одной стороны, детей продолжали называть некалендарными прибалтийско-финскими именами (Захарко Панкратов да сын его Игалко, Ивантуйко Ибин да сын его Тойвол, Сидко Казимир да сын его Игалко). С другой стороны, календарный именник становится всё более функциональным: Миккуй Конанов, сын его Сидорко, Климко Тявзин Ускалов, сын его Васко, Алексейко Ускалов да сын его Ивашко, Васко Модолов, да сын его Ивашко, Федотко Тенгуев, да сын его Яхно и др. В рамках одной семьи могли встречаться и календарные, и некалендарные имена: Игайло да Игнат Ескины, Тараско да Вильяк Грихновы, Игамас да Захар Юркины, Тойват да Яхно Ускаловы, Игнатко да Ричуй Ижеряне. Встречаются также различные варианты записи одного и того же патронима: Игамас Тимуев, Игамас Тимохин. Очевидно, связано это с необходимостью дифференцировать людей с одинаковым личным именем и патронимом. В первом случае был записан прибалтийско-финский вариант патронима, во втором -славянский. Оба патронима были образованы от календарного имени Тимофей. Упоминания о занятиях «людей», носивших прибалтийско-финские имена в Каргальском погосте, единичны: это – Бориско Тумасов рыболов и братья Игайло да Игнат Ескины, домники.

На территории Копорского уезда прибалтийско-финская антропонимия фиксируется в Дятелинском (19 человек; 6,3 %), Кипенском (16 человек; 4 %) и Льешском (3 человека) погостах. Личные имена встречаются только в первых двух погостах, распространенных в финноязычной среде: Игалко, Игамас, Лембит, Тойвут. Единичные неславянские ойконимы фиксируются в большем числе погостов: в Дятелинском (Кокуево Степановское, Куткуево Сиденье, Вилякинское), Радчинском (село Каибала, пожня Варбала), Замошском (деревня Суйжела), Кипенском (Кондуево), Суидовском (Кюллюева Горка), Зарецком (Курковичи), Григоровском (Валитово). На основании анализа антропонимии и ойконимии можно сделать вывод, что Каргальский погост был своего рода «анклавом» прибалтийско-финской антропонимии и ойконимии в Копорском уезде.

Погосты Ямского уезда располагались на южном побережье Финского залива, в нижнем течении реки Луги и на Кургальском полуострове, на границе с Шелонской пятиной. Центром уезда был город Яма, построенный новгородцами на Луге в 1384 г. [НПЛ 2000, 379]. С точностью определить этнический состав Ямы на основе писцовых книг не представляется возможным. Материалы антропонимии города, в котором проживали 332 человека, говорят о преобладании здесь календарных имен в славянской форме. Небольшое вкрапление прибалтийско-финских ономастических традиций позволяет говорить о смешанном составе населения. Вероятно, славяне в городе преобладали. Е. А. Рябинин указывал на то, что в городе Яма на рубеже XV-XVI вв. по археологическим данным можно предполагать присутствие значительного числа русских переселенцев (откуда – автор не уточнил) [Рябинин 1997, 42]. В городе проживали также 2 человека с прозвищем Чудин и один Корелянин. Такие прозвища могли использоваться в условиях этнической неоднородности населения города. Среди городских «людей средних» упомянут Смешко Оксенов Муса, носивший тюркское фамильное прозвание, среди «городчиков» – Сенка Мустофа Шереметевской.

Ополецкий и Толдожский погосты именуются также погостами «в Чуди». Специфика их этнического состава отражена в дополнении к названию, происходящем от этнонима «чудь». В Толдожском погосте отмечается 99 носителей прибалтийско-финских антропонимов, причем 33 из них – носители личных имен. По абсолютным показателям Толдожский погост среди погостов Водской пятины занимает второе место по численности жителей, носивших прибалтийско-финские личные имена и патронимы. При этом стоит учитывать, что Толдожский погост был значительно заселен и имел большую плотность населения: в писцовую книгу внесены имена 492 человек. При этом носители неславянских антропонимов составляли 20 % от общего числа «людей» погоста.

Среди личных имен встречаются Аввус, Вильят, Вихтуй, Вишуй, Игайло, Игалко, Игамас, Кал-лей, Лембей, Лембитко, Миллуй, Няпуй, Тимуй, Тойвас, Тойват, Тойвот, Тошуй, Тялюй. Подавляющее большинство прибалтийско-финских антропонимов принадлежит совершеннолетним крестьянам, записанным в писцовую книгу. У большинства крестьян дети наречены календарными именами в славянской форме, например: Тимуй Савин, сын его Филипко, да его ж сын Гаврилко; Мешуйко Алюев, сын его Матфейко; Игайло Вандуев, сын его Семешко; Тойвас Лемпиев, сын его Исачко; Апней Лемекуев, сын его Михалко; Онанья Якуев, сын его Савка; Максимко Увикасов, сын его Гридка; Яшко Виллуев, сын его Тимоха; Вишшуй Лавров, сын его Микитка; Игнат Лиллуев, сын его Палка. Есть и противоположная традиция имянаречения, когда у отца записано календарное имя, а у детей – некалендарное: Онкипко Ильин, дети его Степанко да Тойват, Петрок Лутьянов, сын его Игамас. Однако тенденция календарного имянаречения здесь все-таки явно преобладает.

Писцовая книга дает некоторую информацию о занятиях населения, носящего прибалтийско-финские имена. Так, упоминаются «Тимоха да Олексейко Вихтеевы дети кузнеци, Олексейко Чуллуев, Игайло Вандуев, сын его Семешко, кузнеци», «Пантелейко Увикасов кузнец», «Палка Лешшуев домник», «Юреча Чюдин, сын Петруша, домники, Игала Юречин» [НПК 1868, 907, 909, 929]. Разделение ремесленников по виду деятельности позволило исследователям предположить, что доменный и кузнечный промыслы существовали в Толдожском погосте раздельно [Аграрная история… 1971, 212].

Свидетельством присутствия в Толдожском погосте прибалто-финнов являются данные ойконимии: «Село Ранола: дв. Ондрейко Тайчасов, Данилко Игавелев, Пантелейко Игавелев… Васко Увикасов, Максимко Увикасов., Михал Авусов», «В великого князя селе в Пилоле: дв. Бориско Игамелов, сын его Матфейко, Тимошко да Остапко Игамелевы, Данилко Акуев», «В великого князя селе в Виликине: дв. Симанко Аппуев, Якуш Аппуев, Якуш Асуев, сын его Калей, Палка Игантов, Максимко Игантов, Аввус Виллуев. Тойвот Рядянов» [НПК 1868, 911, 916, 922]. К прибалтийско-финским можно отнести ойконимы Пилола, Ранола, Виликино, Войносола, Рудъела Новая, Рудъела Старая, Кикин Бор у Вичасова, Ввилуево, Каккуево. Все указанные ойконимы представляют 19 % ойконимов Толдожского погоста.

В Ополецком погосте прибалтийско-финские имена единичны, все они являются личными (Тойвас Труфанов, Ягамас Палкин, Тойвас Олферов). Из неславянских ойконимов упоминается сельцо Тор-ма. В Ямском окологородье зафиксированы 18 носителей прибалтийско-финских антропонимов, из них 4 человека имели неславянское личное имя (Тойват Чюдин, Сакуй Захаров, Лембик Толжанин, Игалтас Осташков). В Ямском окологородье записаны 154 человека, т. е. прибалто-финны здесь составляли 12 % от общего числа «людей» писцовых книг. Немногочисленны аналогичные имена и патронимы в Радчинском погосте Ямского уезда – там записаны 16 человек, составлявшие 6,5 % от числа всех записанных жителей. Из них 11 носили личные имена прибалтийско-финского происхождения. Большая часть их носителей проживала в двух поселениях, по всей видимости, расположенных рядом: «Селцо Коровье: дв. Викас Костин, Ребуса Костин, Игачей Демехов, дети его Пихтуй да Лембейко. Дер. Захонье: Кушуй Филипов, Тошуй Сидков, Кашуй Тойвутов, сын его Федко, Лембит Сидков» [НПК 1868, 956]. Среди неславянских ойконимов погоста стоит упомянуть названия Кайбала, Валья, Андино.

Итак, прибалтийско-финская антропонимия, зафиксированная в Ямском уезде, наиболее многочисленна в Толдожском погосте, Ямском окологородье и Радчинском погосте. Вместе с антропонимией встречается прибалтийско-финская ойконимия. Внимание привлекают несколько поселений Ямского уезда с названием Клин: это деревни Клин Кряково, Клин Падинога и сельцо Клин. Некоторые исследователи связывают этноним «водь» с прибалтийско-финским словом vakja, обозначающим «кол» или «клин» [Дмитриев 2007, 111; Конькова 2009, 61]. Такую связь подмечали и сами вожане: так, в 1926 г. житель деревни Ичяпяйвя (Иципино) рассказывал: «Наш народ называется вадьялайзет, а на краях огорода и поля вбит пограничный столб – вадья» [Ленсу 1930, 286]. Если принять эту точку зрения, то вышеперечисленные ойконимы Клин имели этническую природу и указывали на присутствие водского населения в деревнях.

Данные археологических исследований 1980-2000-х гг. коррелируют с показаниями писцовых книг. Исследования могильников, проведенные О. И. Коньковой, подтверждают значительное присутствие води в «чудских» погостах [Конькова 2009, 38]. Е. А. Рябинин на обширном археологическом материале показал, что именно на территории «чудских» погостов были обнаружены собственно водские средневековые погребения: бескурганные могильники с набором типичных водских предметов [Рябинин 2001, 71-74]. Раскопки у д. Войносолово (село Войносола Толдожского погоста) позволили выявить не менее 138 захоронений XIII-XV вв. [Рябинин 1997, 43]. Анализ средневековых захоронений в Толдожском и Ополецком погостах позволил Е. А. Рябинину утверждать, что население «чудских» погостов сохранило своеобразный этнический облик материальной культуры и специфические черты погребального обряда. Возможно, в этот «чудской» анклав входила западная часть Каргальского погоста [Конькова 2009, 38].

В Новгородском уезде прибалтийско-финская антропонимия немногочисленна. Она встречается в Тигодском (14 человек, 2 %), Солецком (3), Кречневском (2), Гдитцком (1) и Городенском (1) погостах. В Тигодском погосте отмечены также деревни с прибалтийско-финскими названиями: Пелгора (2), Пелкуи (2), Уевала, Хомтинское Теруево, Камуево. В Новгородском уезде Водской пятины корреляция между прибалтийско-финской антропонимией и ойконимией наблюдается только в Тигодском погосте. Этот погост был расположен на границе с Ижорским и Ярвосольским погостами, где концентрировалась прибалтийско-финская (ижорская) антропонимия и ойконимия. В свою очередь Солецкий погост граничил на севере с Лопским погостом. Это позволяет утверждать, что погосты побережья Финского залива (Каргальский), южного Приневья (Ижорский и Ярвосольский), южного Приладожья (Лопский погост) и ряд погостов Новгородского уезда были частью единого пространства, на котором проживала ижора. Водь занимала в основном территории «чудских» погостов и Ямского окологородья, а также часть Каргальского погоста и район Копорья. Точные границы проживания этнических групп установить не представляется возможным по ряду причин: этого не позволяет сделать, во-первых, генетическое сходство водских и ижорских именований и, во-вторых, значительная доля славянских именований в этом регионе.

Есть некоторые данные об особенностях социальной организации населения ижорских и водских погостов. Эти данные связаны с упоминанием десятских в Водской пятине. В Городенском погосте Ореховского уезда находилось село с финноязычным названием Лахта (Lahti), относившееся к одноименной великокняжеской волости. В этом селе проживал десятский Микулка Якушов с сыновьями Тараской и Ивашкой, при этом показательно, что в селе насчитывалось ровно 10 дворов. Десятский Нестерик Ивашков жил в деревне Игнатово Кайлегола Куйвашского погоста. Деревня состояла из двух дворов. В селе Лисичье в Карине Носу Корбосельского погоста было 28 дворов, 7 из которых занимали люди с прибалтийско-финскими именами. В одном из дворов жил десятский Офонас Спиров. В состоящей из 6 дворов деревне Сатула Дудоровского погоста совместно с Нестериком Онтушовым проживал десятский Илейка. Название деревни имеет прибалтийско-финскую форму; один из жителей (Лембит Федков) – носил древнее некалендарное имя. В деревне Ялгуево проживал десятский Савва Федков; всего в этой деревне было 3 двора. Деревня на Киале Ижорского погоста включала единственный двор десятского Максимка Федкова и его сыновей – Ивашка и Семенка. Деревня на Саюле Сипино на реце на Ижере также состояла из одного двора десятского и его сына. Примечательно, что он носил некалендарное личное имя – Игала; при этом его патроним (Ескин) и имя его сына (Игнат) были календарными. Десятские записаны в двух погостах «в Чуди». В селе Кёрстово Ополецкого погоста, где находилось 20 дворов, проживал десятский Палка. В этом же селе жили Ягамас, Мелех и Микитка Палкины. Первый из трех братьев носил прибалтийско-финское некалендарное имя, у остальных были христианские имена. В селе Пумалицы Толдожского погоста было записано 26 дворов. В отдельном дворе жил десятский Олешка Онашкин с сыном Степанком, однако в этом поселении жителей с прибалтийско-финскими именами нет.

Таким образом, выясняется, что в деревнях и селах, где проживало прибалтийско-финское население, существовала так называемая децимальная система, низшей руководящей прослойкой которого были десятские. Как показывают антропонимия и ойконимия, некоторые десятские, должно быть, сами принадлежали к води и / или ижоре. Некалендарное имя и принадлежность к неславянскому населению вовсе не были препятствием для занятия должности десятского. Десятские Водской пятины жили как в многодворных селах, так и в деревнях; если деревни были однодворными – то отдельно от остальных жителей. Как показывает писцовая книга, десятские ничем не отличались от рядовых крестьян в плане повинностей: они платили оброк великому князю в денежной и натуральной формах. Это свидетельствует о том, что водские и ижорские крестьяне не отличались своей социальной организацией от славян и были инкорпорированы в социальную систему Новгородской земли. Существование в Новгороде децимальной организации прослеживается не только по писцовым книгам конца XV в. Следы этой системы отмечены уже в более ранний период, в XII-XIII вв.: система расширяется и укрепляется в тесной связи с развитием княжеского хозяйства [Древняя Русь. 2008, 328, 424].

О водской и ижорской знати сообщает Новгородская первая летопись. Так, во время войны с немцами в 1444 г. «новгородци послаша селниковъ лускых и вочкых и ижерьскых бояръ наперед, а сами хотеша ити с ними за Нарову воевати съ княземъ Иваномъ Володимеровичемъ» [НПЛ 2000, 424]. Текст летописи интерпретируется исследователями по-разному. По мнению А. Н. Насонова, новгородцы отправили «селников лускых и вочкых, и ижерьскых бояръ», т. е. лужских и водских «сельников» с ижорскими боярами [Насонов 2006, 120]. П. В. Лукин интерпретировал известие иначе, как отправку новгородцами «селников лускых, и вочкых и ижерьскых бояръ», т. е. лужских жителей (но не крестьян или сельских жителей) с водскими и ижорскими боярами [Лукин 2011, 65]. Этот вариант представляется более корректным, поскольку в Новгородской земле известно Лужское село [НПЛ 2000, 379].

То, что жители Лужского села названы «сельниками», вовсе не означает, что все они были крестьянами. Во-первых, слово «сельник» в древнерусских текстах может иметь широкое значение «житель» [СРЯ 2000, 49]. Во-вторых, поход 1444 г. задумывался как дальний, с переходом более одного дня. В таком походе предпочтение отдавалось коннице и воинам с хорошим вооружением, а не крестьянской пехоте. Это подтверждается словами летописи о том, что «начаша кони мрети в городе и по волостем велми много», так что в итоге поход был отложен [НПЛ 2000, 424]. Военные сборы «до последнего пешца» в XV в. были явлением крайне редким и экстренным [Быков 2006, 73]. С военной точки зрения набор крестьян в ополчение не оправдывал себя ввиду низкого уровня профессионализма. Таким образом, жители Лужского села, упомянутые вместе с водскими и ижорскими боярами, вряд ли все были крестьянами. Среди них, должно быть, преобладали «вятшие мужи», способные обеспечить себя боевым конем и вооружением. Однако есть известия, что у Новгорода всё же были планы использовать пеших воинов в походе 1444 г. Так, письмо наместника Выборга Карла Кнутссона от 20 мая 1444 г. сообщает, что новгородцы готовили морской поход против Нарвы, собираясь послать туда на ладьях 2500 человек [Казакова 1975, 68].

Из приведенного летописного отрывка следует ряд важных выводов. В середине XV в. у води и ижоры имеется своя знать, которая именуется по новгородскому образцу «боярами». Эта знать наряду с жителями, сидевшими по р. Луге, была инкорпорированной в новгородскую военную и, следовательно, социально-политическую систему. Место финноязычной знати и лужских «сельников» определяется как подчиненное по сравнению с горожанами Новгорода. Войском распоряжаются именно новгородцы, а жители Лужского села и знать исполняют принятое решение. В этой ситуации не приходится говорить о войске, состоящем из равноправных «общинников».

По мнению Д. В. Верховцева, известие о водских и ижорских боярах носит не этнокультурные, а административно-территориальные коннотации [Верховцев 2016, 72]. Теоретически наличие таких коннотаций возможно, но в данном случае это мнение не подкреплено аргументами. Между тем наличие знати и военной организации прослеживается у прибалтийско-финских этносов гораздо ранее, причем не только у води и ижоры, но и у эстов. Так, в 1344 г. «бысть мятежь за Наровою великъ: избиша Чюдь своихъ бояръ земьскых, и въ Колываньской земли и в Ругодивскои волости, 300 их» [НПЛ 2000, 357]. Поэтому можно усматривать в летописных водских и ижорских боярах неславянскую знать.

Таким образом, анализ описания Копорского, Ямского и Новгородского уездов Водской пятины позволяет сделать вывод, что прибалтийско-финская ономастическая традиция концентрировалась прежде всего в Толдожском и Каргальском погостах. Эта область ограничивается долинами рек Толдоги, Сумы и Систы, северо-западной частью Ижорского плато и Сойкинскими высотами. Толдожский, соседний Ополецкий и отчасти Каргальский погосты, судя по археологическим данным, были местом компактного расселения води.

---

ЛИТЕРАТУРА

Аграрная история Северо-Запада России. Вторая половина XV – начало XVI в. Л.: Наука, 1971. 402 с. Быков А. В. Новгородское войско XI-XV веков: дис. … канд. ист. наук. Великий Новгород, 2006. 318 с. Верховцев Д. В. Ускользающий этноним: ижора в письменных источниках // Северо-Запад: этноконфессиональная история и историко-культурный ландшафт: Сб. статей. СПб.: Европейский дом, 2016. С. 70-77.

Гадзяцкий С. С. Ижорская земля в начале XVII в. // Исторические записки. М.: АН СССР, 1947. Т. 21. С. 3-42.

Дмитриев А. В. Водская топонимика в историко-культурном аспекте // Псковский регионологический журнал. 2007. № 4. С. 110-118.

ДАИ – Дополнения к актам историческим, собранные и изданные археографической комиссией. СПб.: Тип. II Отделения Собственной Е. И. В. Канцелярии, 1846. Т. 1. 446 с.

Древняя Русь: очерки политического и социального строя. М.: Индрик, 2008. 480 с.

Захарова Е. В. Интеграция субстратных прибалтийско-финских топонимов в русскую топосистему Восточного Обонежья: дис. … канд. филол. наук. Петрозаводск, 2015. 234 с.

Казакова Н. А. Русско-ливонские и русско-ганзейские отношения. Л.: Наука, 1975. 357 с. Кильдюшевский В. И. Карельские вещи из раскопок древнего Орешка // Археологическое наследие Санкт-Петербурга. СПб.: ИИМК РАН, 2008. Вып. 2. С. 75-87.

Кирпичников А. Н. Каменные крепости Новгородской земли. Л.: Наука, 1984. 273 с.

Кирпичников А. Н. Приладожская лопь // Новое в археологии СССР и Финляндии: Сб. докладов III советско-финляндского симпозиума по вопросам археологии 11-15 мая 1981 г. Л.: Наука, 1984. С. 137-144.

Кирсанов Н. О. Предшественники ы в русской топонимии Ингерманландии // Lingüistica Uralica XLIII. 2007. № 3. С. 211-217.

Конькова О. И. Водь: Очерки истории и культуры. СПб.: МАЭ РАН, 2009. 252 с. Конькова О. И. Ижора: Очерки истории и культуры. СПб.: МАЭ РАН, 2009. 248 с.

Кулешов С. В. «Лопьская» проблема и топонимы южного Приладожья // Староладожский сборник. СПб.: Нестор-История, 2001. Вып. 4. С. 56-66.

Ленсу Я. Я. Материалы по говорам води // Западнофинский сборник. Вып. 16. Труды комиссии по изучению племенного состава населения СССР и сопредельных стран. Л.: АН СССР, 1930. С. 201-305.

Лукин П. В. Существовало ли в Древней Руси народное ополчение? Некоторые сравнительно-исторические наблюдения // Средневековая Русь: Сб. статей. М.: Индрик, 2011. Вып. 9. С. 47-98.

Насонов А. Н. «Русская земля» и образование территории древнерусского государства: Историко-географическое исследование. Монголы и Русь: История татарской политики на Руси. СПб.: Наука, 2006. 416 с. НПЛ – Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.: Языки русской культуры, 2000. 720 с.

НПК – Новгородские писцовые книги, изданные Археографической комиссией. СПб.: Тип. В. Безобразова и комп., 1868. Т. 3. 960 стб.

Новожилов А. Г. Этническая история междуречья Волхова и Наровы XV-XVI вв.: дис. … канд. ист. наук. СПб., 2000. 248 с.

Новожилов А. Г. Этническая ситуация на Северо-Западе Новгородской земли в XV-XVI вв. // Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 2: История. 2004. № 1-2. С. 79-92.

ПОКНВП – Переписная окладная книга по Новгороду Водской пятины. 7008 года // Временник императорского Московского общества истории и древностей Российских. М.: Университетская тип., 1851. Кн. 11. С. 1-464.

Попов А. И. Следы времён минувших: Из истории географических названий Ленинградской, Псковской и Новгородской областей. Л.: АН СССР, 1981. 206 с.

Рябинин Е. А. Водская земля Великого Новгорода (результаты археологических исследований, 1971-1991 гг.). СПб.: Дмитрий Буланин, 2001. 259 с.

Рябинин Е. А. Финно-угорские племена в составе Древней Руси: К истории славяно-финских культурных связей: Историко-археологический очерк. СПб.: СПбГУ, 1997. 260 с.

Седов В. В. Этнический состав населения северо-западных земель Великого Новгорода (IX-XIV вв.) // Советская археология. 1953. № 18. С. 190-229.

Сорокин П. Е. Археологическое изучение средневековых памятников в Приневье. Новые данные по археологии ижоры // Археологическое наследие Санкт-Петербурга: Сб. статей. СПб.: ИИМК РАН, 2008. Вып. 2. С. 88-127.

Сорокин П. Е. Раскопки ижорских могильников в бассейне реки Невы // Записки ИИМК РАН. СПб.: Дмитрий Буланин, 2006. Вып. 1. С. 94-111.