Автор: Кистерев Сергей Николаевич
Журнал: Вестник «Альянс-Архео» 2019
Изучение истории торговли в России XVII столетия и того социального слоя, само существование которого было обусловлено уровнем развития товарного рынка, зачастую находит препятствие в отсутствии в распоряжении исследователей достаточного количества письменных материалов, не просто отражающих повседневную деятельность отдельных представителей купечества, но и обязанных своим появлением необходимости осуществления учета движения товаров и денежных средств, фиксирования обязательств по заключаемым сделкам и расчетов по исполненным договорам. Причиной тому является плохая сохранность или неосвоенность архивов частных лиц вообще и торговых людей в особенности. Уцелевшие купеческие архивы XVII в., преимущественно второй его половины, исчисляются единицами, а из них полностью опубликованы лишь три.1 О бытовании в купеческой среде некоторых видов документов иной раз можно лишь догадываться, априорно полагая, что функционирование торгового или промышленного предприятия без такого рода материалов было бы попросту невозможно. В итоге деятельность торговцев вынужденно рассматривается большей частью на основе документов официального происхождения, почему и само купечество, даже в лице крупнейших предпринимателей, предстает не столько в роли активно действующего субъекта, квалифицированно разбирающегося в своем деле, сколько объекта государственной политики или притязаний отдельных чиновников, как темная, необразованная, а то и вовсе неграмотная масса. Тем не менее, в делопроизводстве московских приказов сохранились материалы, указывающие на создание русским купечеством документации, которая в случае обнаружения ее в архивных фондах могла бы стать важнейшим источником для изучения практики ведения торговых дел.
Известно, что 1 апреля 1669 г. в связи с кончиной своей жены Марии Ильиничны царь распорядился заплатить истцовы иски за тюремных сидельцев, а среди них и за неплатежеспособных посадских людей Ивана и Василия Кабановых, задолжавших греческому купчине Мануилу Иванову 333 рубля 11 алтын с полуденьгой.2 Сохранившееся судебное дело, возбужденное по иску грека, дает возможность более детально судить не только об обстоятельствах этой конкретной неудачной для Кабановых сделки, но и о некоторых реалиях русской жизни начала 1660-х годов, в частности, об основаниях принятия решений в структурах правительственного аппарата.
Выплата исковой суммы, удовлетворявшей претензии Мануила Иванова, предусматривалась серебряными деньгами, тогда как долг «на торговые промыслы» состоял в трех тысячах медными, занятыми 18 декабря 1661 г. до Рождества Христова 1662 г., «а ехать было с теми деньгами в Сибирь и на те деньги мяхкие рухледи и привести к Москве».3 Приказная справка сохранила известие об особом, касающемся возникавших недоумений в связи с отменой обращения медных монет, указе: «А в прошлом во 171-м году июня в 23 день в памяти ис приказу Большие казны за приписью дьяка Федора Михайлова написано: Великий государь указал и бояре приговорили: долги по кабалам и по записям, которые люди займовали медными деньгами, и учнут по тем кабалам и по записям великому государю бить челом, а в приказе о росправе подавать челобитные, и тем указывать по кабалам и по записям платить серебряными деньгами против записи как срок писан, считая против того, как в котором году и месяце и числе против кабального и записного сроку ходили медные деньги».4 Естественно, для употребления в дело правительственного постановления необходимо было выяснить курсовое соотношение медных и серебряных денег в конкретное время, а именно — в декабре 1661 г., и соответствующим пособием для этого приказные власти располагали. Основанием для расчета по иску Мануила Иванова к Кабаковым послужила сохранившаяся во фрагменте (часть документа утрачена) запись: «…в приказе Большаго приходу в скасках, каковы подали московских розных рядов старосты и торговые люди за их руками, написано: Сентября с 1-го числа 171-го году марта по 1 число медные деньги вместо серебряного рубля ходили по 9 рублев».5 Здесь наблюдается частный случай использования сведений, полученных при опросе московских торговых людей. На тех же показаниях торговых людей, что явствует из совпадения числовых данных для полугодового хронологического отрезка, основывался более широкого круга действия указ 15 июня 1663 г. о порядке взимания таможенных пошлин. В его тексте сказано: «в приказе ж Большаго приходу в сказках, каковы подали московских разных рядов старосты и торговые люди, за их руками, написано: В прошлом во 167 году, сентября с 1 числа марта по 1 число, на рубль серебряных денег прибавки было медных денег по осми денег; а марта с 1 числа июля по 1 число на рубль прибавки по два алтына по четыре деньги; а с июля с 1 числа сентября по 1 число 168 году на рубль прибавки по три алтына по две деньги; а со 168 году, сентября с 1 числа декабря по 1 число, на рубль прибавки медных по пяти алтын; а декабря с 1 числа марта по 1 число на рубль прибавки по десяти алтын; а марта с 1 числа июня по 1 число на рубль по двадцати алтын; а июня с 1 числа сентября по 1 число 169 году на рубль прибавки по двадцати по три алтына по две деньги; а со 169 году сентября с 1 числа декабря по 1 число на рубль прибавки по двадцати по шести алтын по четыре деньги; а декабря с 1 числа марта по 1 число медныя деньги вместо серебряного рубля ходили по два рубли; а марта с 1 числа июня по 1 число по два рубли по осми алтын по две деньги; а июня с 1 числа сентября по 1 число 170 году по два рубли с полтиною; а со 170 году сентября с 1 числа декабря по 1 число медныя деньги вместо серебрянаго рубля ходили по три рубли; а декабря с 1 числа марта по 1 число по четыре рубли, а марта с 1 числа июня по 1 число по шести рублев; июня с 1 числа сентября по 1 число 171 году по осми рублев; а со 171 году сентября с 1 числа марта по 1 число 171 году медныя деньги вместо серебряного рубля ходили по девяти рублев, а марта с 1 числа апреля по 1 число по десяти рублев; а апреля с 1 числа маия по 1 число по двенатцати рублев; а маия с 1 числа июня по 15 число по пятнатцати рублев».6
Невозможно допустить, что столь подробная роспись курсового соотношения медных и серебряных денег стала результатом простого припоминания купцами реалий денежного обращения на протяжении нескольких лет. Совершенно очевидно, что в основе поданных по запросу правительственного учреждения сказок лежали какие-то письменные материалы, находившиеся в распоряжении то ли собственно старост торговых рядов, то ли самих владельцев расположенных в этих рядах лавок. При этом речь не может идти об обычном типе известных приходо-расходных книг, во множестве сохранившихся в архивах, к примеру, церковных организаций, в частности, монастырей, поскольку, исходя из их содержания, представить такую точную картину изменения курса медных денег нельзя.
Стоит заметить, что 11 октября 1663 г. аналогичная сказка была затребована и от новгородского купечества, коим также была представлена в местную приказную избу. Согласно этому документу, «в прошлых во 165 и 166 годех те медныя денги против серебряных денег ходили вровно. А в прошлом же во 167 году, сентября с 1 числа да марта по 1 ж число, на серебряныя денги давали у товаров наддачи на рубль по шти денег; а марта с 1 числа да августа во последнее число учинилося на рубль наддачи по десяти денег. А в прошлом во 168 году, сентября с 1 числа до генваря месяца, на серебряные деньги давали у товаров наддачи на рубль по два алтына по четыре денги; а генваря с 1 числа до маия месяца давали у товаров наддачи на рубль по четыре алтына; а маия с 1 числа да августа по последнее число давали у товаров наддачи на рубль по шти алтын по четыре денги. А в прошлом во 169 году, сентября с 1 числа да декабря по 1 число, давали у товаров наддачи на рубль по осми алтын по две денги; а декабря с 1 числа да марта по 1 ж число давали у товаров на рубль наддачи по тринадцати алтын по две денги; а марта с 1 числа да июня по 1 ж число давали у товаров наддачи на рубль по штинадцати алтын по четыре денги; а июня с 1 числа да августа по последнее число давали у товаров наддачи на рубль по двадцати по три алтына по две денги. А в прошлом во 170 году, сентября с 1 числа декабря по 1 ж число, давали у товаров наддачи на рубль по два рубли с полтиною; а декабря с 1 числа да марта по 1 ж число давали у товаров наддачи на рубль по пяти рублев; а марта с 1 числа июня по 1 число давали у товаров наддачи на рубль по осми рублев; а июня с 1 числа да августа по последнее число давали у товаров наддачи на рубль по десяти рублев. А в прошлом во 171 году сентября с 1 числа до маия месяца давали наддачи за рубль по десяти же рублев; а маия месяца с 1 числа да июня по 15 число давали у товаров наддачи на рубль по двенадцати рублев».7 Несомненно, что новгородцы, как и москвичи, не угнетали свою память непосильной для нее задачей восстановить динамику курса медных денег, а должны были прибегнуть к помощи собственных, ведшихся на протяжении предшествовавших лет записей. И вряд ли эти последние были достоянием лишь пятиконецкого старосты Якима Григорьева, скорее, они принадлежали многим лучшим и середним торговым людям, то есть ими же и составлялись.8
В приведенных эпизодах вскрывается весьма интересный механизм наведения важнейших для государственного аппарата справок. Оказывается, что даже крайне, казалось бы, заинтересованные в обладании сведениями о взаимном курсе серебра и меди в денежном обращении инстанции не имели возможности без посторонней помощи, пользуясь собственным архивом, воскресить в памяти события относительно недавнего прошлого, тем более, кануна столь грозных для правительства событий июля 1662 г. Никаких записок статистического характера в московских приказах, касающихся важнейшего для конкретно финансовой сферы и жизни страны в целом процесса, не велось. Зато торговые люди без труда предоставили необходимые для принятия правительственного решения данные, что свидетельствует о наличии у них неких личных записей, необходимых в ведении дел.
Разумеется, последнее положение нуждается в дополнительном доказательстве, и таковое находится опятьтаки в судебных делах.
Среди фрагментов делопроизводства Владимирской четверти сохранились несколько листов из судного дела 1661/62 г. по иску, предъявленному гостем Аверкием Степановичем Кирилловым и жителем московской Садовой слободы Владимиром Васильевичем Ворониным калужанину посадскому человеку Семену Степановичу Голутвину.9 На проходившем процессе интересы обоих истцов отстаивал В. В. Воронин. А. С. Кириллов лично на суде не присутствовал, возможно, ввиду занятости на финансировавшемся из средств Большого прихода строительстве Нового Гостиного двора, за возведением которого ему было поручено наблюдать.10
Из обнаруженных материалов явствует, что, по словам Воронина, Семен Голутвин не смог исполнить взятое на себя обязательство по поставке в 1660 г. своим покупателям обещанной партии пеньки, хотя, по утверждению ответчика, рассчитался предоставлением им соответствующего объема поташа стоимостью в шестьсот шесть рублей с полтиной.11 Действительно, 29 ноября 1659 г. между истцами и ответчиком был заключен договор, согласно которому Семен Голутвин обязался доставить в Вологду смоленской и рославльской пеньки и взамен получить привезенную из Архангельска сельдь в бочках. Получив в качестве беспроцентного кредита четыреста рублей и приняв немедленно по заключении соглашения 25 бочек сельди на 206,5 рублей, калужанин в итоге оказался должен москвичам именно 606,5 рублей, составивших исковую сумму.
Совпадение персонального состава участников судебного разбирательства и контрагентов договора 1659 г., а также сумм предъявленного иска и предоставленного С. Голутвину товарно-денежного кредита заставляет признать, что документ, излагавший условия заключенной 29 ноября 1659 г. сделки,12 также является фрагментом судопроизводства Владимирской четверти на процессе 1661/62 г. Сложно сомневаться в том, что рассмотренный ранее написанный рукой самого Голутвина список памяти появился именно в связи с производившимся в четверти разбирательством, хотя ответчик упоминал и о некоем деле, возбужденном в руководимом окольничим Родионом Матвеевичем Стрешневым Большом приходе,13 тогда как Воронин отрицал существование факт судебного разбирательства в этой инстанции.14 В пользу предлагаемой версии аргументом может служить то, что суд должен был производиться по подведомственности ответчика, а для калужанина судебной инстанцией являлась именно Владимирская четверть.
На основании содержания наличествующих в архивном деле листов трудно понять, кто из спорящих был прав, а кто не сумел соблюсти в полном объеме взятые на себя обязательства, зато привлекает внимание другое обстоятельство, не менее важное для характеристики принятого в торговых делах порядка.
В ходе процесса С. С. Голутвин, фактически обвинив одного из истцов в порче документа, «слался на ево ж, Аверкиевы, таварные другие книги, как он имал, Аверкей, у него, Сенки, поташ, и что за тот поташ не доплатил ево денег, … и те де деньги он, Аверкей, зачол за пеньку, а пенька де велел продать на сторону, а те де книги 168-го году».15 Оказывается, что Кириллов в своей повседневной практике вел записи, фиксируя в них совершаемые сделки, причем из сказанного Голутвиным понятно, что такие книги велись погодно и, по меньшей мере, некоторые из них посвящались какому-то отдельно взятому торговому направлению.16 Сказанное Голутвиным излишне кратко, но само по себе дает основание видеть в упомянутых товарных книгах некое соответствие обычным для бухгалтерского учета монастырских промысловых или торговых служб приходо-расходным книгам.
Несколько расширить представление о содержании делопроизводственных материалов Кириллова и, заодно, его коллег позволяет свидетельство Воронина, заявившего на суде, что «многие торговые люди, хто у ково купит или продаст, росписываютца на листах. Да и у него, Валадимера, на руских людей в товарных деньгах многие листы есть за их руками. Поташ он, Володимер, у него не покупывал, тем де он, Сенька, ево клеплет».17 Отрицая факт покупки Кирилловым поташа у Голутвина, Воронин указал, что, окажись ответчик прав, в бумагах самого же ответчика как продавца товара должна обнаружиться расписка покупателя, каковой, по его убеждению, просто не существовало. Тем самым, помимо торговых книг обрисовывается еще одна составляющая архив торгового человека часть.
И тут же Воронин продолжал: «А что де он, Сенка, сказывал про Аверкиевы книги, что бутто написано в платеже та пенька паташом, и тово де в Аверкиевых книгах не написано и счету а том не бывало в той пеньки, и паташом не зачитывали».18 За упоминаемый Голутвиным поташ, по словам Воронина, «он, Аверкей, сам Сенки деньги
платил все сполна в то время, как паташ купил в розных числех».19 Товарищ Кириллова не только подтвердил реальность ведения торговых книг, но и продемонстрировал свою хотя бы частичную осведомленность об их содержании. Более того, Воронин в момент судебного разбирательства знал, что относящиеся к разнообразной торговле документы бережно сохранялись их хозяином. Об этом он прямо заявил перед судьями: «А на которые де книги он, Сенка, на Аверкиевы слался 168-го году, и таковы книги у Аверкея есть в паташной и во всей иной торговле».20 При этом Владимир Воронин засвидетельствовал, что Аверкий Кириллов «книги пишет для себя, каму ему что отдать или на ком взять».21
Последние слова Владимира Васильевича свидетельствуют, что производившиеся А. С. Кирилловым записи имели существенное отличие от приходо-расходных книг, поскольку фиксировали не только совершившиеся акты купли-продажи товаров, но и расчеты с покупателями и поставщиками, которые предстояло осуществить в будущем. Кажется справедливым видеть в этих записях перечни не только долгов за произведенные товарные поставки, но и заказов на отдельные товарные партии, по коим взаиморасчеты еще не были завершены. Скорее всего, здесь же отмечались и факты полученных или предоставленных кредитов, подлежащих погашению той или иной стороной, участвовавшей в сделке, в том числе и кредит, открытый самому С. С. Голутвину.
Сказанное В. В. Ворониным подчеркивало частный характер записей гостя, которые велись исключительно в собственных интересах и исходя из личных потребностей. Никакие установления официальных государственных структур не предусматривали заведение такого рода учетных документов, и нет оснований считать, что в повседневной практике подобные материалы было необходимо предъявлять административным органам. И все же оказывается, что при возникновении спорных ситуаций торговые книги могли использоваться для выявления истинного виновника нарушения принятых правил. Сохранившийся фрагмент судного дела завершается собственноручной записью ответчика: «Мне, Володимеру Воронину, принесть в Володимерскою четверть к судному делу книги гостя Аверкея Стефанова сына Кирилова 168-го году, на которые слались против судного дела за ево, Аверкиевою, рукою. В том я, Володимер Воронин, и руку приложил».22 Если бы инициатива в доставке документов исходила от истца, то не потребовалось бы писать ничего подобного. Понятно, что приведенный текст отражает обязательство его автора исполнить предписание главы Владимирской четверти, окольничего Родиона Матвеевича Стрешнева.23 Следовательно, можно заключить, что частные материалы, каковыми в данном случае выступали торговые книги Аверкия Кириллова, в ходе судебного разбирательства могли превратиться в вещественные доказательства, именно в этом качестве признаваемые административной структурой. Тем самым выявляется отношение судьи к торговым книгам как вполне достоверному источнику необходимых сведений, заслуживающему внимания как аргумент для вынесения судебного решения.
Использование официальными структурами ведшихся торговыми людьми бухгалтерских книг, как показывают приведенные ранее данные купеческих сказок, не ограничивалось исключительно употреблением их в качестве фигурировавшего на суде вещественного доказательства, но они привлекались и для наведения необходимых справок при решении иных неотложных вопросов административного управления.
Стоит заметить, что в Москве сведения запрашивались у владельцев торговых заведений в рядах, а отнюдь не у узкой группы служилого купечества, каковой были гости и их коллеги из гостиной сотни. То же происходило и в Новгороде. В обоих случаях, явно, ответчиками, занимавшимися, прежде всего, розничной торговлей, использовались находившиеся у них под руками, то есть бережно сохраняемые личные бухгатерские документы, в случае с А. С. Кирилловым именовавшиеся «товарными книгами». Все это свидетельствует в пользу достоверности показаний В. В. Воронина, что торговые книги ведут именно «многие» люди.24
Тем самым, необходимо сделать вывод об устойчивой практике составления торговыми людьми средней руки, а тем паче и более крупными участниками рынка бухгалтерской документации, что требовало, помимо прочего, навыков письма и счета, то есть обычной грамотности и умения производить достаточно сложные вычисления. Поскольку заведомо не все торговцы в московских рядах или на новгородском торгу могли себе позволить возложить исполнение непростой обязанности на приказчиков ввиду отсутствия таковых у большинства этого рода предпринимателей, приходится полагать, что они сами вынуждены были заниматься этим делом, то есть именно они и служили сами себе бухгалтерами и учетчиками, а следовательно, и творцами соответствующих документов.
1 Евлентьев К. Г. Книги псковитина посадского торгового человека Сергея Иванова сына Поганкина. Псков, 1870; Архив гостей Панкратьевых XVII — начала XVIII в. Т. 1. М., 2001; Т. 2. М.; СПб., 2007; Т. 3. М.; СПб., 2010; Т. 4. СПб., 2013; Варенцов В. А. Новгородский купеческий архив второй половины XVII в. // Новгородский архивный вестник. № 4. Великий Новгород, 2004. С. 85-200. © С. Н. Кистерев, 2019
2 РИБ. Т. 23. СПб., 1904. С. 1003.
3 РГАДА. Ф. 159. Приказные дела новой разборки. Оп. 5. № 236. Л. 7, 13.
4 Там же. Л. 13. Среди напечатанных в ПСЗ установлений этого указа нет. Упомянутый в тексте Федор Михайлов на протяжении 1659/60-1664 годов был дьяком Большой казны, перемежая свою приказную службу с участием в посольствах в Польшу (Богоявленский С. К. Московский приказной аппарат и делопроизводство ХVI-ХVII веков. М., 2006. С. 47-48; Веселовский С. Б. Дьяки и подьячие ХV-ХVII вв. М., 1975. С. 342).
5 РГАДА. Ф. 159. Оп. 5. № 236. .18.
6 ПСЗ. Т. 1. СПб., 1830. С. 578-579. № 339.
7 ААЭ. Т. 4. СПб., 1836. С. 192-193. № 144.II.
8 На основании опубликованных в ПСЗ и ААЭ документов К. В. Базилевич выстроил сравнительную для Москвы и Новгорода таблицу, данные которой за 1 сентября 1658 г. — 15 июня 1663 г. «указывают на наличие значительных колебаний в этих городах в одно и то же время, причем лаж в Москве был выше, чем в Новгороде, в начале и в конце рассматриваемого периода» (Базилевич К. В. Денежная реформа Алексея Михайловича и восстание в Москве в 1662 г. М.; Л., 1936. С. 44-45). Можно заключить, исходя из указания на соотношение монетных меди и серебра, что именно московская сказка использовалась в апреле 1670 г. властями при разбирательстве дела об обращении медных денег в Тобольске. См.: Зерцалов А. Н. О мятежах в городе Москве и в селе Коломенском 1648, 1662 и 1771 гг. М., 1890. С. 287.
9 Краткие сведения обо всех участниках процесса см.: Кистерев С. Н. Торговая сделка 1659 года // Вестник «Альянс-Архео». Вып. 26. М.; СПб., 2018. С. 58-64. Остается неясным наличие родственной связи А. С. Кириллова и человека гостиной сотни Ивана Кириллова, в 1654 г. привлеченного к оборудованию Нового денежного двора. См.: Базилевич К. В. Денежная реформа Алексея Михайловича. С. 17.
10 Бакланова Н. А. Постройка Нового Гостиного двора в Москве в 1660-1665 гг. // Академику Б. Д. Грекову ко дню семидесятилетия. М., 1952. С. 190-191.
11 РГАДА. Ф. 159. Оп. 2. № 848. Л. 2-3.
12Публикацию см.: Кистерев С. Н. Торговая сделка 1659 года. С. 70-71.
13 Богоявленский С. К. Московский приказной аппарат и делопроизводство XVI-XVII веков. С. 54.
14 РГАДА. Ф. 159. Оп. 2. № 848. Л. 12.
15 РГАДА. Ф. 159. Оп. 2. № 848. Л. 3.
16 Говоря о приходо-расходных книгах, В. И. Иванов бросил замечание, что «источники подобного рода по хозяйству светских феодалов крайне редки» (Иванов В. И. Бухгалтерский учет в России ХVI-ХVII вв. СПб., 2005. С. 4), о купеческих же аналогичных документах, отражающих их повседневную деятельность, он не упоминал.
17 РГАДА. Ф. 159. Оп. 2. № 848. Л. 3-4.
18 Там же. Л. 4.
19 РГАДА. Ф. 159. Оп. 2. № 848. Л. 5.
20 Там же.
21 Там же. Л. 6, 12.
22 Там же. Л. 9.
23 Богоявленский С. К. Московский приказной аппарат. С. 58.
24 В документах архива новгородца гостя Семена Гаврилова, к примеру, имеются упоминания о некоторых хозяйственных книгах, правда, более позднего времени. В 1689 г. его наемный человек, состоявший при старорусских соляных промыслах, не смог отчитаться в расходах по приходо-расходным книгам (Варенцов В. А. Новгородский купеческий архив второй половины ХVII в. С. 91. № 14). В 1693 г. дворовый человек гостя предъявлял хозяину записные книги дровяного промысла (Там же. С. 95. № 30), и в том же году в ночь на 13 октября в Старой Руссе были похищены «книги дровяные и приемные и росходные прошлых и нынешнего 202-го годов» (Там же. С. 116. № 69).